Неточные совпадения
Как-то, отвечая на один из
обычных ее
вопросов, он небрежно посоветовал ей...
В этой, по-видимому, сонной и будничной жизни выдалось, однако ж, одно необыкновенное, торжественное утро. 1-го марта, в воскресенье, после обедни и
обычного смотра команде, после
вопросов: всем ли она довольна, нет ли у кого претензии, все, офицеры и матросы, собрались на палубе. Все обнажили головы: адмирал вышел с книгой и вслух прочел морской устав Петра Великого.
«Good bye!» — прощались мы печально на крыльце с старухой Вельч, с Каролиной. Ричард, Алиса, корявый слуга и малаец-повар — все вышли проводить и взять
обычную дань с путешественников — по нескольку шиллингов. Дорогой встретили доктора, верхом, с женой, и на
вопрос его, совсем ли мы уезжаем: «Нет», — обманул я его, чтоб не выговаривать еще раз «good bye», которое звучит не веселей нашего «прощай».
Наконец чемодан и сак были готовы: было уже около девяти часов, когда Марфа Игнатьевна взошла к нему с
обычным ежедневным
вопросом: «Где изволите чай кушать, у себя аль сойдете вниз?» Иван Федорович сошел вниз, вид имел почти что веселый, хотя было в нем, в словах и в жестах его, нечто как бы раскидывающееся и торопливое.
Офицер извинялся, говоря
обычные пошлости о беспрекословном повиновении, о долге — и, наконец, в отчаянии, видя, что его слова нисколько не действуют, кончил свою речь
вопросом...
— Сколько ваша милость будет! — было их
обычным ответом на
вопрос вымытого посетителя.
«Играющие» тогда уже стало
обычным словом, чуть ли не характеризующим сословие, цех, дающий, так сказать, право жительства в Москве. То и дело полиции при арестах приходилось довольствоваться ответами на
вопрос о роде занятий одним словом: «играющий».
Этот
вопрос стал центром в разыгравшемся столкновении. Прошло дня два, о жалобе ничего не было слышно. Если бы она была, — Заруцкого прежде всего вызвал бы инспектор Рущевич для
обычного громового внушения, а может быть, даже прямо приказал бы уходить домой до решения совета. Мы ждали… Прошел день совета… Признаков жалобы не было.
Протоиерей обстоятельно разработал
вопрос с академической точки зрения, приводя соответствующие тексты, но… объяснение не привело к
обычному молчанию класса, которое он привык считать за согласие.
— Цур тобi, пек тобi! — произнес он
обычное заклинание и тут же прибавил
вопрос: — Чертове чи боже? — желая узнать, не имеет ли он дела с нечистою силой.
Он смотрел на меня
обычным своим задумчивым взглядом, но теперь в этом взгляде виднелся оттенок удивления и как будто
вопрос.
— В чем же тут для вас
вопрос? — проговорил он. — Предоставьте этой девице — весьма, как мне кажется, нервно-духовной субстанции — идти нашим
обычным религиозным путем.
В этих внутренних собеседованиях с самим собою, как ни запутано было их содержание, замечалось даже что-то похожее на пробуждение совести. Но представлялся
вопрос: пойдет ли Иудушка дальше по этому пути, или же пустомыслие и тут сослужит ему
обычную службу и представит новую лазейку, благодаря которой он, как и всегда, успеет выйти сухим из воды?
Арина Петровна сидит уже за столом, и Евпраксеюшка делает все приготовления к чаю. Старуха задумчива, молчалива и даже как будто стыдится Петеньки. Иудушка, по обычаю, подходит к ее ручке, и, по обычаю же, она машинально крестит его. Потом, по обычаю, идут
вопросы, все ли здоровы, хорошо ли почивали, на что следуют
обычные односложные ответы.
Так тихо и мирно провел я целые годы, то сидя в моем укромном уголке, то посещая столицы Европы и изучая их исторические памятники, а в это время здесь, на Руси, всё выдвигались
вопросы, реформы шли за реформами, люди будто бы покидали свои
обычные кривлянья и шутки, брались за что-то всерьез; я, признаюсь, ничего этого не ждал и ни во что не верил и так, к стыду моему, не только не принял ни в чем ни малейшего участия, но даже был удивлен, заметив, что это уже не одни либеральные разговоры, а что в самом деле сделано много бесповоротного, над чем пошутить никакому шутнику неудобно.
— Пополам с господином Квашниным? — послышался сзади насмешливый голос. Свежевский быстро обернулся и убедился, что этот ядовитый
вопрос задал Андреа, глядевший на него со своим
обычным невозмутимым видом, заложив руки глубоко в карманы брюк.
И вот к нему ходят вежливые, холодные люди, они что-то изъясняют, спрашивают, а он равнодушно сознается им, что не понимает наук, и холодно смотрит куда-то через учителей, думая о своем. Всем ясно, что его мысли направлены мимо
обычного, он мало говорит, но иногда ставит странные
вопросы...
Он должен был убедиться, что не может, при мягкости своего характера и при
обычной древним московским государям отчужденности от народа, разрешить великие
вопросы, которые задавала ему народная жизнь.
Решился он и дал себе слово как можно сторониться от всего вызывающего, от всего мóгущего сильно его компрометировать, как-то: от нескромных
вопросов, от чьих-нибудь шуточек и неприличных намеков насчет всех обстоятельств вчерашнего вечера; решился даже отстраниться от
обычных учтивостей с сослуживцами, то есть
вопросов о здоровье и прочее.
Даже в бытность мою студентом, я не раз при расспросе о дороге в Фатьяново слыхал от окрестных крестьян вместо ответа на
вопрос: «К Борисову?»
вопрос: «К забалованному?» Это было
обычное имя Петра Яковлевича у соседних крестьян. Понятно, что соседним помещикам, не соприкасавшимся со сферами лакейских и девичьих, знакома была только забавная сторона Борисова.
Посещая, вместе с мужем, соседей, она вела себя как-то странно: после
обычных приветствий, которые исполняются при новых знакомствах и которые, надо отдать справедливость, Мановская высказывала довольно ловко и свободно, во все остальное время она молчала или только отвечала на
вопросы, которые ей делали, и то весьма коротко.
Остальную дорогу мы оба шли молча. По сторонам тихо переливались огни сквозь ледяные окна… Слободка кончала
обычным порядком свой бесхитростный день, не задаваясь ни думами, ни
вопросами… Она жила, как могла, и нам выпала роль безучастных свидетелей этой жизни. И никогда еще эта роль не казалась мне такой тяжелой…
— «Ты за кого? за „Отцов“ или за „Детей“? — зачастую было
обычным и первым
вопросом двух приятелей при встрече.
Но, конечно,
вопрос этот имеет смысл только в Церкви, и речь идет здесь не о политике в
обычном смысле слова, а именно о религиозном преодолении «политики», о том преображении власти, которое и будет новозаветным о ней откровением.
С Надеждой Александровной при каждой новой встрече отношения Кати портились все больше. Надежда Александровна не могла с нею говорить без раздражения.
Вопросы, которые Катя ставила с
обычною своею прямотою, были для Надежды Александровны, как докучливо-нудное жужжание мухи, бьющейся в пыльной паутине.
После
обычных расспросов Карл Федорович рассказал Сергею Ивановичу историю своей любви и беспокоющее его разрешение
вопроса: «как быть?»
После
обычных приветствий и
вопросов она снова усадила их и между ними завязался оживленный разговор, как это всегда бывает между хорошими знакомыми после долгой разлуки.
Это
обычное, с ложным пафосом благородства провозглашаемое мнение обостряет
вопрос о том, есть ли познание истины пассивность, послушность интеллекта или активность, творчество духа?
Какая женщина не сделает
обычный глупый
вопрос...
После
обычного допроса подсудимых об их имени и звании Таня, на
вопрос председателя об ее занятии, ответила...
А тут мертвая тишина, мягкие шаги молчаливых, не отвечающих на
вопросы людей, звуки отпираемых, запираемых дверей, в
обычные часы пища, посещение молчаливых людей и сквозь тусклые стекла свет от поднимающегося солнца, темнота и та же тишина, те же мягкие шаги, и одни и те же звуки.