Неточные совпадения
Ей по плечу современные понятия, пробивающиеся в
общественное сознание; очевидно, она черпнула где-то других
идей, даже знаний, и стала неизмеримо выше круга, где жила. Как ни старалась она таиться, но по временам проговаривалась каким-нибудь, нечаянно брошенным словом, именем авторитета в той или другой сфере знания.
Демократия не может быть в принципе, в
идее ограничена сословными и классовыми привилегиями, внешне-общественными аристократиями, но она должна быть ограничена правами бесконечной духовной природы человеческой личности и нации, ограничена истинным подбором качеств.
У нас даже сложилось убеждение, что
общественным деятелям вовсе и не нужны
идеи или нужен минимальный их запас, который всегда можно найти в складках традиционной, давно охлажденной, статически-окостеневшей мысли.
А готово ли наше русское
общественное сознание быть носителем и выразителем славянской
идеи?
Наше
общественное движение бедно
идеями, и слишком многое принимается в нем, как само собой разумеющееся.
Но вокруг этих
идей все еще не образовалось никакой культурной атмосферы, не возникло еще никакого
общественного движения.
— О любопытнейшей их статье толкуем, — произнес иеромонах Иосиф, библиотекарь, обращаясь к старцу и указывая на Ивана Федоровича. — Нового много выводят, да, кажется, идея-то о двух концах. По поводу вопроса о церковно-общественном суде и обширности его права ответили журнальною статьею одному духовному лицу, написавшему о вопросе сем целую книгу…
Как тяжело думать, что вот „может быть“ в эту самую минуту в Москве поет великий певец-артист, в Париже обсуждается доклад замечательного ученого, в Германии талантливые вожаки грандиозных политических партий ведут агитацию в пользу
идей, мощно затрагивающих существенные интересы
общественной жизни всех народов, в Италии, в этом краю, „где сладостный ветер под небом лазоревым веет, где скромная мирта и лавр горделивый растут“, где-нибудь в Венеции в чудную лунную ночь целая флотилия гондол собралась вокруг красавцев-певцов и музыкантов, исполняющих так гармонирующие с этой обстановкой серенады, или, наконец, где-нибудь на Кавказе „Терек воет, дик и злобен, меж утесистых громад, буре плач его подобен, слезы брызгами летят“, и все это живет и движется без меня, я не могу слиться со всей этой бесконечной жизнью.
— За
идею, за
идею, — шумел он. —
Идею должно отстаивать. Ну что ж делать: ну, будет солдат! Что ж делать? За
идею права нельзя не стоять; нельзя себя беречь, когда
идея права попирается. Отсюда выходит индифферентизм: самое вреднейшее
общественное явление. Я этого не допускаю. Прежде
идея, потом я, а не я выше моей
идеи. Отсюда я должен лечь за мою
идею, отсюда героизм,
общественная возбужденность, горячее служение идеалам, отсюда торжество идеалов, торжество
идей, царство правды!
Впрочем, в виду преклонных лет, прежних заслуг и слишком яркой непосредственности Утробина, губернатор снизошел и процедил сквозь зубы, что хотя факт обращения к генерал-губернатору Западного края есть факт единичный, так как и положение этого края исключительное, и хотя засим виды и предположения правительства неисповедимы, но что, впрочем,
идея правды и справедливости, с одной стороны, подкрепляемая
идеей общественной пользы, а с другой стороны, побуждаемая и, так сказать, питаемая высшими государственными соображениями.
Вы не верите приметам — вы безбожник, вы не раболепствуете — вы насадитель революционных
идей, возмутитель, ниспровергатель авторитетов; вы относитесь критически к известным
общественным явлениям — вы развратник, ищущий разрушить
общественные основы…
«Судьбе было угодно, чтобы первое боевое крещение молодой газеты было вызвано горячей защитой новых учреждений
общественного самоуправления и сопровождалось формулировкой с ее стороны высоких требований самой печати: свобода слова, сила знания, возвышенная
идея и либеральная чистота. Вот путь, которым должна идти газета».
Патриархальные религии обоготворяли семьи, роды, народы; государственные религии обоготворяли царей и государства. Даже и теперь большая часть малообразованных людей, как наши крестьяне, называющие царя земным богом, подчиняются законам
общественным не по разумному сознанию их необходимости, не потому, что они имеют понятие об
идее государства, а по религиозному чувству.
— Художественное произведение тогда лишь значительно и полезно, когда оно в своей
идее содержит какую-нибудь серьезную
общественную задачу, — говорил Костя, сердито глядя на Ярцева. — Если в произведении протест против крепостного права или автор вооружается против высшего света с его пошлостями, то такое произведение значительно и полезно. Те же романы и повести, где ах, да ох, да она его полюбила, а он ее разлюбил, — такие произведения, говорю я, ничтожны и черт их побери.
Живучесть роли Чацкого состоит не в новизне неизвестных
идей, блестящих гипотез, горячих и дерзких утопий или даже истин en herbe [В зародыше (франц.).]: у него нет отвлеченностей. Провозвестники новой зари, или фанатики, или просто вестовщики — все эти передовые курьеры неизвестного будущего являются и — по естественному ходу
общественного развития — должны являться, но их роли и физиономии до бесконечности разнообразны.
Литература постоянно отражает те
идеи, которые бродят в обществе, и больший или меньший успех писателя может служить меркою того, насколько он умел в себе выразить
общественные интересы и стремления.
Роскошь, с этой точки зрения, составляет действительно одно из главных проявлений
общественной безнравственности, но только вовсе не потому, что она разнеживает, расслабляет человека, отводит его мысли от возвышенных
идей к материальным наслаждениям и т. п.
Г-н Жеребцов и сочинил такое определение, в котором превзошел самого себя и из которого он ясно мог вывестъ, что
идеи, господствовавшие в древней Руси, вовсе и не должны были способствовать
общественным улучшениям и материальному благосостоянию.
— Следовало, значит, сочинить собственное, народное определение цивилизации, в котором бы
идеи и умственное развитие человека были сами по себе, а
общественное благосостояние — само по себе.
Так продолжалось много столетий, и, следовательно, если бы уж признать положение Гизо, то пришлось бы
идеи, управлявшие развитием древней Руси, сравнить с негреющим солнцем и признать бесплодными, немощными относительно
общественного благосостояния.
Катерина Матвеевна(к Венеровскому).Нет, позвольте, позвольте! Во мне столько возникло
идей по случаю посещения этой школы! Является вопрос: что вы хотите сделать из этих личностей? Признаете ли вы развитие каждого индивидуума за несомненное благо, или развитие единицы без
общественной инициативы может повредить этим единицам в силу существующего ненормального порядка?
Катерина Матвеевна(подумавши).Да, это посещение породило во мне такую вереницу
идей. Я еще больше стала уважать вас. (Жмет руку Венеровскому и говорит ему тихо.)Нынче срок, который я назначила вам; я выскажусь нынче. Я желаю говорить с вами одна. (Громко, к Беклешову.)Беклешов, я выше
общественных предрассудков, я имею личное дело к Венеровскому и потому прошу вас уйти. Вы тоже выше?…
При существующем у нас благоустройстве
общественном каждому остается только упрочивать собственное благосостояние, для чего вовсе не нужно соединяться с целой нацией в одной общей
идее, как это происходит в Болгарии.
Он быстро угадывал новые потребности, новые
идеи, вносимые в
общественное сознание, и в своих произведениях обыкновенно обращал (сколько позволяли обстоятельства) внимание на вопрос, стоявший на очереди и уже смутно начинавший волновать общество.
О «Тысяче душ», например, мы вовсе не говорили, потому что, по нашему мнению, вся
общественная сторона этого романа насильно пригнана к заранее сочиненной
идее.
На такое дело он ни на минуту не призадумался бы ухлопать все свое состояньишко. Но Фрумкин, хотя и очень сочувствовал такой
идее, однако же находил, что сначала практичнее было бы устроить дело книжной торговли с
общественной читальней, которая могла служить общим центром для людей своего кружка, а при книжной торговле можно сперва, в виде подготовительного опыта, заняться изданием отдельных хороших книжек, преимущественно по части переводов, а потом уже приступить и к журналу.
В Париже целое ученое общество принялось издавать карту, где мы были отмежеваны в качестве туранских выходцев в подобающие нам границы — и европейское
общественное мнение с живым, гoрячим участием ухватилось за пропаганду
идей пана Духинского.
Но я бы сказал, что
общественное явление есть не
идея и не дух; а объективация
идеи и духа.
Для С. Франка, как для платоника,
общественное явление есть
идея.
В те годы ветер стал дуть, как и теперь, в сторону"переоценки всех ценностей": и государственно-общественных устоев, и экономических, и нравственных идеалов, и мышления, и литературно-художественных
идей, запросов и вкусов.
Опять — несколько шагов назад, но тот эмигрант, о котором сейчас пойдет речь, соединяет в своем лице несколько полос моей жизни и столько же периодов русского литературного и
общественного движения. Он так и умер эмигрантом, хотя никогда не был ни опасным бунтарем, ни вожаком партии, ни ярым проповедником «разрывных»
идей или издателем журнала с громкой репутацией.
То, что Ломброзо установил в душевной жизни масс под видом мизонеизма, то есть страха новизны, держалось еще в тогдашнем сословном обществе, да и теперь еще держит в своих когтях массу, которая сторонится от смелых
идей, требующих настоящей
общественной ломки.
Из всех тогдашних конгрессов, на каких я присутствовал, Съезд Интернационального Союза рабочих (о котором я говорил выше) был, без сомнения, самый содержательный и важный по своим последствиям.
Идеи Маркса, создавшего это общество, проникли с тех пор всюду и у нас к половине 90-х годов, то есть около четверти века спустя, захватили массу нашей молодежи и придали ее настроениям гораздо более решительный характер
общественной борьбы и наложили печать на все ее мироразумение.
Он мог подаваться, особенно после событий 1861–1862 годов, в сторону охранительных
идей, судить неверно, пристрастно обо многом в тогдашнем
общественном и чисто литературном движении; наконец, у него не было широкого всестороннего образования, начитанность, кажется, только по-русски (с прибавкой, быть может, кое-каких французских книг), но в пределах тогдашнего русского «просвещения» он был совсем не игнорант, в нем всегда чувствовался московский студент 40-х годов: он был искренно предан всем лучшим заветам нашей литературы, сердечно чтил Пушкина, напечатал когда-то критический этюд о Гоголе, увлекался с юных лет театром, считался хорошим актером и был прекраснейший чтец «в лицах».
Если бы за все пять лет забыть о том, что там, к востоку, есть обширная родиной что в ее центрах и даже в провинции началась работа
общественного роста, что оживились литература и пресса, что множество новых
идей, упований, протестов подталкивало поступательное движение России в ожидании великих реформ, забыть и не знать ничего, кроме своих немецких книг, лекций, кабинетов, клиник, то вы не услыхали бы с кафедры ни единого звука, говорившего о связи «Ливонских Афин» с общим отечеством Обособленность, исключительное тяготение к тому, что делается на немецком Западе и в Прибалтийском крае, вот какая нота слышалась всегда и везде.
Но вся его жизнь прошла в служении
идее реального театра, и, кроме сценической литературы, которую он так слил с собственной судьбой, у него ничего не было такого же дорогого. От интересов
общественного характера он стоял в стороне, если они не касались театра или корпорации сценических писателей. Остальное брала большая семья, а также и заботы о покачнувшемся здоровье.
И мы в редакции решили так, что я уеду недель на шесть в Нижний и там, живя у сестры в полной тишине и свободный от всяких тревог, напишу целую часть того романа, который должен был появляться с января 1865 года. Роман этот я задумывал еще раньше. Его
идея навеяна была тогдашним
общественным движением, и я его назвал"Земские силы".
Мозг в ней по-прежнему ищет новой работы, кровь волнуется во имя светлых
идей и творческих образов, увлечения молодости служат материалом для художественного воспроизведения жизни; сердца ее бьются в унисон со всем лучшим, что французская нация выработывает в лице своих бойцов за свободу ума, человечные права и
общественную правду.
Это приводит нас к
идее религиозного мессианизма, с которым связаны положительные религиозно-общественные
идеи Достоевского, к русскому религиозному народничеству.
Положительные
идеи, которые Достоевский проповедовал в «Дневнике писателя», не выражают всей глубины и новизны его религиозно-общественных
идей.
Он весь свой век служил, старался быть честным, оставался верен некоторым
идеям общественной правды.
"Стало быть, — думала она, — можно же и на службе не продавать себя, а преследовать
идею, на обстановку своего официального положения смотреть как на необходимость, которая всегда будет существовать при каком угодно
общественном строе".
Он хотел бы без остатка рационализировать
общественную жизнь, подчинить ее своей фанатической
идее эгалитарной справедливости, не считаясь с таинственными, космическими основами общества, и за это Бог лишает разума.
Так называемых «новгородских еретиков», которые были то же самое, что впоследствии секты Бакшина, Висковатова, Тверитинова, а в настоящее время молоканы, огласили «жидовствующими», ради отвращения народа от их учения, этого отпрыска реформационных
идей, волновавших тогда умы в Западной Европе, учения, которое в самое короткое время было так распространено в России, что многие лица, стоявшие на самых высших ступенях
общественной иерархии, открыто его приняли.
Всех рабочих, которые не сознали «
идеи» пролетариата, не обладают истинной социалистической волей, можно и должно лишить права на изъявление воли и направление
общественной жизни.