Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).
Ну,
ну,
ну… оставь, дурак!
Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица!
Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне
дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка
ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
— Уж будто вы не знаете,
Как ссоры деревенские
Выходят? К муженьку
Сестра гостить приехала,
У ней коты разбилися.
«
Дай башмаки Оленушке,
Жена!» — сказал Филипп.
А я не вдруг ответила.
Корчагу подымала я,
Такая тяга: вымолвить
Я слова не могла.
Филипп Ильич прогневался,
Пождал, пока поставила
Корчагу на шесток,
Да хлоп меня в висок!
«
Ну, благо
ты приехала,
И так походишь!» — молвила
Другая, незамужняя
Филиппова сестра.
Митрофан.
Ну, еще слово молви, стара хрычовка! Уж я те отделаю; я опять нажалуюсь матушке, так она
тебе изволит
дать таску по-вчерашнему.
—
Ну, полно! — сказал он. — Когда бывало, чтобы кто-нибудь что-нибудь продал и ему бы не сказали сейчас же после продажи: «это гораздо дороже стоит»? А покуда продают, никто не
дает… Нет, я вижу у
тебя есть зуб против этого несчастного Рябинина.
—
Ну как не грех не прислать сказать! Давно ли? А я вчера был у Дюссо и вижу на доске «Каренин», а мне и в голову не пришло, что это
ты! — говорил Степан Аркадьич, всовываясь с головой в окно кареты. А то я бы зашел. Как я рад
тебя видеть! — говорил он, похлопывая ногу об ногу, чтобы отряхнуть с них снег. — Как не грех не
дать знать! — повторил он.
— Что
ты! Вздор какой! Это ее манера….
Ну давай же, братец, суп!… Это ее манера, grande dame, [важной
дамы,] — сказал Степан Аркадьич. — Я тоже приеду, но мне на спевку к графине Бониной надо.
Ну как же
ты не дик? Чем же объяснить то, что
ты вдруг исчез из Москвы? Щербацкие меня спрашивали о
тебе беспрестанно, как будто я должен знать. А я знаю только одно:
ты делаешь всегда то, что никто не делает.
—
Ну да, а ум высокий Рябинина может. И ни один купец не купит не считая, если ему не отдают даром, как
ты. Твой лес я знаю. Я каждый год там бываю на охоте, и твой лес стòит пятьсот рублей чистыми деньгами, а он
тебе дал двести в рассрочку. Значит,
ты ему подарил тысяч тридцать.
— Еще бы! Что ни говори, это одно из удовольствий жизни, — сказал Степан Аркадьич. —
Ну, так
дай ты нам, братец
ты мой, устриц два, или мало — три десятка, суп с кореньями….
—
Ну, чорт их дери, привилегированные классы, — прокашливаясь проговорил голос брата. — Маша! Добудь
ты нам поужинать и
дай вина, если осталось, а то пошли.
— Да? — тихо сказала Анна. —
Ну, теперь
давай говорить о
тебе, — прибавила она, встряхивая головой, как будто хотела физически отогнать что-то лишнее и мешавшее ей. —
Давай говорить о твоих делах. Я получила твое письмо и вот приехала.
— Вижу, Азамат, что
тебе больно понравилась эта лошадь; а не видать
тебе ее как своего затылка!
Ну, скажи, что бы
ты дал тому, кто
тебе ее подарил бы?..
—
Ну, послушай, чтоб доказать
тебе, что я вовсе не какой-нибудь скалдырник, [Скалдырник — скряга.] я не возьму за них ничего. Купи у меня жеребца, я
тебе дам их в придачу.
—
Ну, полно, брат, экой скрытный человек! Я, признаюсь, к
тебе с тем пришел: изволь, я готов
тебе помогать. Так и быть: подержу венец
тебе, коляска и переменные лошади будут мои, только с уговором:
ты должен мне
дать три тысячи взаймы. Нужны, брат, хоть зарежь!
— Извини, брат!
Ну, уморил. Да я бы пятьсот тысяч
дал за то только, чтобы посмотреть на твоего дядю в то время, как
ты поднесешь ему купчую на мертвые души. Да что, он слишком стар? Сколько ему лет?
— А это на что похоже, что вчера только восемь фунтов пшена отпустила, опять спрашивают:
ты как хочешь, Фока Демидыч, а я пшена не отпущу. Этот Ванька рад, что теперь суматоха в доме: он думает, авось не заметят. Нет, я потачки за барское добро не
дам.
Ну виданное ли это дело — восемь фунтов?
—
Ну,
давай на кулаки! — говорил Тарас Бульба, засучив рукава, — посмотрю я, что за человек
ты в кулаке!
— Иссосали мы
тебя, Соня… Поля, Леня, Коля, подите сюда…
Ну, вот они, Соня, все, бери их… с рук на руки… а с меня довольно!.. Кончен бал! Г’а!.. Опустите меня,
дайте хоть помереть спокойно…
— Знаю, что вместе войдем, но мне хочется здесь пожать
тебе руку и здесь с
тобой проститься.
Ну,
давай руку, прощай!
— А чего такого? На здоровье! Куда спешить? На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три
тебя жду; раза два заходил,
ты спал. К Зосимову два раза наведывался: нет дома, да и только! Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя…
Ну да к черту, за дело!..
Давай сюда узел, Настенька. Вот мы сейчас… А как, брат, себя чувствуешь?
— А, идут! — вскричал Раскольников, —
ты за ними послал!..
Ты их ждал!
Ты рассчитал…
Ну, подавай сюда всех: депутатов, свидетелей, чего хочешь…
давай! Я готов! готов!..
—
Ну вот хоть бы этот чиновник! — подхватил Разумихин, —
ну, не сумасшедший ли был
ты у чиновника? Последние деньги на похороны вдове отдал!
Ну, захотел помочь —
дай пятнадцать,
дай двадцать,
ну да хоть три целковых себе оставь, а то все двадцать пять так и отвалил!
—
Давайте сюда.
Ну, Родя, подымайся. Я
тебя попридержу; подмахни-ка ему Раскольникова, бери перо, потому, брат, деньги нам теперь пуще патоки.
—
Ну, и руки греет, и наплевать! Так что ж, что греет! — крикнул вдруг Разумихин, как-то неестественно раздражаясь, — я разве хвалил
тебе то, что он руки греет? Я говорил, что он в своем роде только хорош! А прямо-то, во всех-то родах смотреть — так много ль людей хороших останется? Да я уверен, что за меня тогда совсем с требухой всего-то одну печеную луковицу
дадут, да и то если с
тобой в придачу!..
Катерина. Постой, постой!
Дай мне поглядеть на
тебя в последний раз. (Смотрит ему в глаза.)
Ну, будет с меня! Теперь Бог с
тобой, поезжай. Ступай, скорее ступай!
Ну, Сонюшка,
тебе покой я
дам:
Бывают странны сны, а наяву страннее;
Искала
ты себе травы,
На друга набрела скорее;
Повыкинь вздор из головы;
Где чудеса, там мало складу. —
Поди-ка, ляг, усни опять.
—
Ну — ладно, — она встала. — Чем я
тебя кормить буду? В доме — ничего нету, взять негде. Ребята тоже голодные. Целые сутки на холоде. Деньги свои я все прокормила. И Настенка.
Ты бы
дал денег…
— Жест — ничего, добропорядочный.
Ну, ладно. А за эту возню
ты мне
дашь тысячу?
— Ничего, — говорил смущенный Обломов, —
ты знаешь, я всегда был не очень рачителен о своей комнате…
Давай лучше обедать. Эй, Захар! Накрывай скорей на стол.
Ну, что
ты, надолго ли? Откуда?
— Ах
ты, Боже мой! Что это за человек! — говорил Обломов. —
Ну,
дай хоть минутку соснуть;
ну что это такое, одна минута? Я сам знаю…
—
Ну, это что? — говорил все тот же лакей. — Коли ругается, так это слава Богу,
дай Бог такому здоровья… А как все молчит;
ты идешь мимо, а он глядит, глядит, да и вцепится, вон как тот, у которого я жил. А ругается, так ничего…
—
Ну,
давай как есть. Мои чемодан внеси в гостиную; я у вас остановлюсь. Я сейчас оденусь, и
ты будь готов, Илья. Мы пообедаем где-нибудь на ходу, потом поедем дома в два, три, и…
—
Ну, полно, не бродяжничай и не пьянствуй, приходи ко мне, я
тебе угол
дам, в деревню поедем — слышишь?
—
Ну иди, иди! — отвечал барин. — Да смотри, не пролей молоко-то. — А
ты, Захарка, постреленок, куда опять бежишь? — кричал потом. — Вот я
тебе дам бегать! Уж я вижу, что
ты это в третий раз бежишь. Пошел назад, в прихожую!
—
Ну, приходи на Андрюшу взглянуть: я
тебя велю накормить, одеть, а там как хочешь! — сказал Штольц и
дал ему денег.
— Да полно
тебе, Михей Андреич, какой
ты неугомонный!
Ну, что
ты его трогаешь? — сказал Обломов. —
Давай, Захар, что нужно!
—
Ну, брат Илья Ильич, совсем пропадешь
ты. Да я бы на твоем месте давным-давно заложил имение да купил бы другое или дом здесь, на хорошем месте: это стоит твоей деревни. А там заложил бы и дом да купил бы другой… Дай-ка мне твое имение, так обо мне услыхали бы в народе-то.
— Правду, правду говорит его превосходительство! — заметил помещик. —
Дай только волю,
дай только им свободу,
ну и пошли в кабак, да за балалайку: нарежется и прет мимо
тебя и шапки не ломает!
—
Ну,
тебе, батюшка, ужо на ночь
дам ревеню или постного масла с серой. У
тебя глисты должны быть. И ужинать не надо.
—
Ну, вот теперь попробуй — закрой глаза,
дай руку;
ты увидишь, как я
тебя сведу осторожно:
ты не почувствуешь страха.
Давай же, вверься мне, закрой глаза.
Ну, просто не гони меня,
дай мне иногда быть с
тобой, слышать
тебя, наслаждаться и мучиться, лишь бы не спать, а жить: я точно деревянный теперь!
—
Ну, если б я сказал
тебе: «Закрой глаза,
дай руку и иди, куда я поведу
тебя», —
ты бы
дала руку? закрыла бы глаза?
— О, о, о — вот как: то есть украсть или прибить. Ай да Вера! Да откуда у
тебя такие ультраюридические понятия?
Ну, а на дружбу такого строгого клейма
ты не положишь? Я могу посягнуть на нее, да, это мое? Постараюсь!
Дай мне недели две срока, это будет опыт: если я одолею его, я приду к
тебе, как брат, друг, и будем жить по твоей программе. Если же…
ну, если это любовь — я тогда уеду!
—
Ну, так и есть:
ты смотри не
давай!
Ты так хочешь жить и так жаждешь жить, что
дай, кажется,
тебе три жизни,
тебе и тех будет мало: это у
тебя на лице написано;
ну, а такие большею частью добряки.
— Сам знаешь — чем.
Ты без меня как духгак и наверно будешь глуп, а я бы
тебе дал тридцать тысяч, и мы бы взяли пополам, и
ты сам знаешь — как.
Ну кто
ты такой, посмотри: у
тебя ничего нет — ни имени, ни фамилии, а тут сразу куш; а имея такие деньги, можешь знаешь как начать карьеру!
—
Ну да,
ну да. Так во всяком случае
дам тебе знать.
— В крепости?
Ну, туда я могу
дать тебе записку к барону Кригсмуту. C’est un très brave homme. [Это очень достойный человек.] Да
ты сам его знаешь. Он с твоим отцом товарищ. Il donne dans le spiritisme. [Он увлекается спиритизмом.]
Ну, да это ничего. Он добрый. Что же
тебе там надо?
— Ведь Надежда-то Васильевна была у меня, — рассказывала Павла Ивановна, вытирая слезы. — Как же, не забыла старухи… Как тогда услыхала о моей-то Кате, так сейчас ко мне пришла. Из себя-то постарше выглядит, а такая красивая девушка…
ну, по-вашему,
дама. Я еще полюбовалась ею и даже сказала, а она как покраснеет вся. Об отце-то тоскует, говорит… Спрашивает, как и что у них в дому…
Ну, я все и рассказала. Про
тебя тоже спрашивала, как живешь, да я ничего не сказала: сама не знаю.
— А ведь я чего не надумалась здесь про
тебя, — продолжала Марья Степановна, усаживая гостя на низенький диванчик из карельской березы, — и болен-то
ты, и на нас-то на всех рассердился, и бог знает какие пустяки в голову лезут. А потом и не стерпела:
дай пошлю Витю,
ну, и послала, может, помешала
тебе?