Неточные совпадения
Софья. Так поэтому надобно, чтоб всякий порочный
человек был действительно презрения достоин, когда делает он дурно, знав, что делает. Надобно, чтоб душа его очень была
низка, когда она не выше дурного дела.
Стародум. Льстец есть тварь, которая не только о других,
ниже о себе хорошего мнения не имеет. Все его стремление к тому, чтоб сперва ослепить ум у
человека, а потом делать из него, что ему надобно. Он ночной вор, который сперва свечу погасит, а потом красть станет.
«Так и я, и Петр, и кучер Федор, и этот купец, и все те
люди, которые живут там по Волге, куда приглашают эти объявления, и везде, и всегда», думала она, когда уже подъехала к
низкому строению Нижегородской станции и к ней навстречу выбежали артельщики.
Да,
низкий, гадкий
человек!
— И неправда! И поскорей не думайте больше так! — сказала Кити. — Я тоже была о нем очень
низкого мнения, но это, это — премилый и удивительно добрый
человек. Сердце у него золотое.
— Господа! — сказал он (голос его был спокоен, хотя тоном
ниже обыкновенного), — господа! к чему пустые споры? Вы хотите доказательств: я вам предлагаю испробовать на себе, может ли
человек своевольно располагать своею жизнию, или каждому из нас заранее назначена роковая минута… Кому угодно?
Но автор весьма совестится занимать так долго читателей
людьми низкого класса, зная по опыту, как неохотно они знакомятся с
низкими сословиями.
Бесчисленны, как морские пески, человеческие страсти, и все не похожи одна на другую, и все они,
низкие и прекрасные, вначале покорны
человеку и потом уже становятся страшными властелинами его.
— А, ты вот куда заехал! — крикнул Лебезятников. — Врешь! Зови полицию, а я присягу приму! Одного только понять не могу: для чего он рискнул на такой
низкий поступок! О жалкий, подлый
человек!
—
Низкий вы и злой
человек! — сказала Дуня.
Это была крошечная клетушка, шагов в шесть длиной, имевшая самый жалкий вид с своими желтенькими, пыльными и всюду отставшими от стены обоями, и до того
низкая, что чуть-чуть высокому
человеку становилось в ней жутко, и все казалось, что вот-вот стукнешься головой о потолок.
— Оставьте, оставьте ваши подлые,
низкие анекдоты, развратный,
низкий сладострастный
человек!
Самым ужаснейшим воспоминанием его было то, как он оказался вчера «
низок и гадок», не по тому одному, что был пьян, а потому, что ругал перед девушкой, пользуясь ее положением, из глупо-поспешной ревности, ее жениха, не зная не только их взаимных между собой отношений и обязательств, но даже и человека-то не зная порядочно.
— Доктора должны писать популярные брошюры об уродствах быта. Да. Для медиков эти уродства особенно резко видимы. Одной экономики — мало для того, чтоб внушить рабочим отвращение и ненависть к быту. Потребности рабочих примитивно
низки. Жен удовлетворяет лишний гривенник заработной платы. Мало у нас
людей, охваченных сознанием глубочайшего смысла социальной революции, все какие-то… механически вовлеченные в ее процесс…
Но Москва вспыхнула радостью и как-то по-весеннему потеплела,
люди заговорили громко, и колокольный звон под
низким сводом неба звучал оглушительно.
Самгин подвинулся к решетке сада как раз в тот момент, когда солнце, выскользнув из облаков, осветило на паперти собора фиолетовую фигуру протоиерея Славороссова и золотой крест на его широкой груди. Славороссов стоял, подняв левую руку в небо и простирая правую над толпой благословляющим жестом. Вокруг и
ниже его копошились
люди, размахивая трехцветными флагами, поблескивая окладами икон, обнажив лохматые и лысые головы. На минуту стало тихо, и зычный голос сказал, как в рупор...
Это было сделано удивительно быстро и несерьезно, не так, как на том берегу; Самгин, сбоку, хорошо видел, что штыки торчали неровно, одни — вверх, другие —
ниже, и очень мало таких, которые, не колеблясь, были направлены прямо в лица
людей.
Красный огонек угольной лампочки освещал полотнище ворот, висевшее на одной петле,
человека в тулупе, с медной пластинкой на лбу, и еще одного,
ниже ростом, тоже в тулупе и похожего на копну сена.
От синих изразцов печки отделился, прихрамывая, лысый
человек, в длинной,
ниже колен, чесунчовой рубахе, подпоясанной толстым шнурком с кистями, и сказал, всхрапнув, всасывая слова...
— Ну вот, хоть один умный
человек нашелся, — сквозь зубы,
низким голосом заговорила она. — Ты, Клим, проводишь меня на кладбище. А ты, Лютов, не ходи! Клим и Макаров пойдут. — Слышишь?
Самгин, не ответив, смотрел, как двое мужиков ведут под руки какого-то бородатого, в длинной,
ниже колен, холщовой рубахе; бородатый, упираясь руками в землю, вырывался и что-то говорил, как видно было по движению его бороды, но голос его заглушался торжествующим визгом
человека в красной рубахе, подскакивая, он тыкал кулаком в шею бородатого и орал...
Человек был небольшой, тоненький, в поддевке и ярко начищенных сапогах, над его
низким лбом торчала щетка черных, коротко остриженных волос, на круглом бритом лице топырились усы — слишком большие для его лица, говорил он звонко и капризно.
Самгина подбросило, поставило на ноги. Все стояли, глядя в угол, там возвышался большой
человек и пел, покрывая нестройный рев сотни
людей. Лютов, обняв Самгина за талию, прижимаясь к нему, вскинул голову, закрыв глаза, источая из выгнутого кадыка тончайший визг; Клим хорошо слышал
низкий голос Алины и еще чей-то, старческий, дрожавший.
Климу всегда было приятно видеть, что мать правит этим
человеком как существом
ниже ее, как лошадью. Посмотрев вслед Варавке, она вздохнула, затем, разгладив душистым пальцем брови сына, осведомилась...
Самгину показалось, что обойщик Прахов даже присел, а
люди, стоявшие почти вплоть к оратору, но на ступень
ниже его, пошатнулись, а
человек в перчатках приподнял воротник пальто, спрятал голову, и плечи его задрожали, точно он смеялся.
В дешевом ресторане Кутузов прошел в угол, — наполненный сизой мутью, заказал водки, мяса и, прищурясь, посмотрел на
людей, сидевших под
низким, закопченным потолком необширной комнаты; трое, в однообразных позах, наклонясь над столиками, сосредоточенно ели, четвертый уже насытился и, действуя зубочисткой, пустыми глазами смотрел на женщину, сидевшую у окна; женщина читала письмо, на столе пред нею стоял кофейник, лежала пачка книг в ремнях.
— Вот, как приедешь на квартиру, Иван Матвеич тебе все сделает. Это, брат, золотой
человек, не чета какому-нибудь выскочке-немцу! Коренной, русский служака, тридцать лет на одном стуле сидит, всем присутствием вертит, и деньжонки есть, а извозчика не наймет; фрак не лучше моего; сам тише воды,
ниже травы, говорит чуть слышно, по чужим краям не шатается, как твой этот…
Вошел
человек неопределенных лет, с неопределенной физиономией, в такой поре, когда трудно бывает угадать лета; не красив и не дурен, не высок и не
низок ростом, не блондин и не брюнет. Природа не дала ему никакой резкой, заметной черты, ни дурной, ни хорошей. Его многие называли Иваном Иванычем, другие — Иваном Васильичем, третьи — Иваном Михайлычем.
Не полюбила она его страстью, — то есть физически: это зависит не от сознания, не от воли, а от какого-то нерва (должно быть, самого глупого, думал Райский, отправляющего какую-то
низкую функцию, между прочим влюблять), и не как друга только любила она его, хотя и называла другом, но никаких последствий от дружбы его для себя не ждала, отвергая, по своей теории, всякую корыстную дружбу, а полюбила только как «
человека» и так выразила Райскому свое влечение к Тушину и в первом свидании с ним, то есть как к «
человеку» вообще.
К тому же и не находил ничего в обществе
людей, как ни старался, а я старался; по крайней мере все мои однолетки, все мои товарищи, все до одного, оказывались
ниже меня мыслями; я не помню ни единого исключения.
Отвернулись от него все, между прочим и все влиятельные знатные
люди, с которыми он особенно умел во всю жизнь поддерживать связи, вследствие слухов об одном чрезвычайно
низком и — что хуже всего в глазах «света» — скандальном поступке, будто бы совершенном им с лишком год назад в Германии, и даже о пощечине, полученной тогда же слишком гласно, именно от одного из князей Сокольских, и на которую он не ответил вызовом.
Больной и без сил, лежа в версиловской комнате, которую они отвели для меня, я с болью сознавал, на какой
низкой степени бессилия я находился: валялась на постели какая-то соломинка, а не
человек, и не по болезни только, — и как мне это было обидно!
Люди по природе своей
низки и любят любить из страху; не поддавайся на такую любовь и не переставай презирать.
Несмотря на то, что Новодворов был очень уважаем всеми революционерами, несмотря на то, что он был очень учен и считался очень умным, Нехлюдов причислял его к тем революционерам, которые, будучи по нравственным своим качествам
ниже среднего уровня, были гораздо
ниже его. Умственные силы этого
человека — его числитель — были большие; но мнение его о себе — его знаменатель — было несоизмеримо огромное и давно уже переросло его умственные силы.
И потому те из этих
людей, которые были выше среднего уровня, были гораздо выше его, представляли из себя образец редкой нравственной высоты; те же, которые были
ниже среднего уровня, были гораздо
ниже его, представляя из себя часто
людей неправдивых, притворяющихся и вместе с тем самоуверенных и гордых.
Нехлюдов слушал и вместе с тем оглядывал и
низкую койку с соломенным тюфяком, и окно с толстой железной решеткой, и грязные отсыревшие и замазанные стены, и жалкое лицо и фигуру несчастного, изуродованного мужика в котах и халате, и ему всё становилось грустнее и грустнее; не хотелось верить, чтобы было правда то, что рассказывал этот добродушный
человек, — так было ужасно думать, что могли
люди ни за что, только за то, что его же обидели, схватить
человека и, одев его в арестантскую одежду, посадить в это ужасное место.
Симон Картинкин был атавистическое произведение крепостного права,
человек забитый, без образования, без принципов, без религии даже. Евфимья была его любовница и жертва наследственности. В ней были заметны все признаки дегенератной личности. Главной же двигательной пружиной преступления была Маслова, представляющая в самых
низких его представителях явление декадентства.
— Для нас этот Лоскутов просто находка, — продолжал развивать свою мысль Ляховский. — Наши барышни, если разобрать хорошенько, в сущности, и
людей никаких не видали, а тут смотри, учись и стыдись за свою глупость. Хе-хе… Посмотрели бы вы, как они притихнут, когда Лоскутов бывает здесь: тише воды,
ниже травы. И понятно: какие-нибудь провинциальные курочки, этакие цыплятки — и вдруг настоящий орел… Да вы только посмотрите на него: настоящая Азия, фаталист и немного мистик.
Достоинство
человека в том, чтобы не подчиняться тому, что
ниже его.
Русский
человек мало способен к презрению, он не любит давать чувствовать другому
человеку, что тот
ниже его.
— Не родственник я вам и никогда им не был,
низкий вы
человек!
Потому что ведь я
человек хоть и
низких желаний, но честный.
Председатель был плотный, коренастый
человек,
ниже среднего роста, с геморроидальным лицом, лет пятидесяти, с темными с проседью волосами, коротко обстриженными, и в красной ленте — не помню уж какого ордена.
Клянусь,
человек слабее и
ниже создан, чем ты о нем думал!
А ведь иные из них, ей-богу, не
ниже тебя по развитию, хоть ты этому и не поверишь: такие бездны веры и неверия могут созерцать в один и тот же момент, что, право, иной раз кажется, только бы еще один волосок — и полетит
человек «вверх тормашки», как говорит актер Горбунов.
Цвет кожи удэгейцев можно было назвать оливковым, со слабым оттенком желтизны. Летом они так сильно загорают, что становятся похожими на краснокожих. Впечатление это еще более усугубляется пестротой их костюмов. Длинные, прямые, черные как смоль волосы, заплетенные в две короткие косы, были сложены вдвое и туго перетянуты красными шнурами. Косы носятся на груди, около плеч. Чтобы они не мешали, когда
человек нагибается, сзади,
ниже затылка, они соединены перемычкой, украшенной бисером и ракушками.
В соседней комнате заскрипела кровать. Дверь отворилась, и вошел
человек лет пятидесяти, толстый,
низкого росту, с бычачьей шеей, глазами навыкате, необыкновенно круглыми щеками и с лоском по всему лицу.
Вошел
человек, толстый, смуглый, черноволосый, с
низким лбом и совершенно заплывшими глазами.
Вскоре бивак наш опять ожил; заговорили
люди, очнулись от оцепенения лошади, заверещала в стороне пищуха,
ниже по оврагу ей стала вторить другая; послышался крик дятла и трещоточная музыка желны.
В 2 км от устья ее с правой стороны издавна живут удэгейцы. Стойбище их состоит из 4 фанз. В 1906 году их тут было только 15
человек обоего пола. В одном переходе от Арму,
ниже по Иману, есть другое удэгейское стойбище, Лаолю, с населением в восемь
человек. Лаолю представляет собой поляну с правой стороны реки длиной 4 км и шириной 1,5 км.