Неточные совпадения
— Как
не поедем? — покраснев и тотчас же закашлявшись,
сказал Петров, отыскивая глазами жену. — Анета, Анета! — проговорил он громко, и на тонкой белой шее его, как веревки, натянулись
толстые жилы.
— А я стеснен и подавлен тем, что меня
не примут в кормилицы, в Воспитательный Дом, — опять
сказал старый князь, к великой радости Туровцына, со смеху уронившего спаржу
толстым концом в соус.
Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова в то время, когда он рассматривал общество, и следствием этого было то, что он наконец присоединился к
толстым, где встретил почти всё знакомые лица: прокурора с весьма черными густыми бровями и несколько подмигивавшим левым глазом так, как будто бы говорил: «Пойдем, брат, в другую комнату, там я тебе что-то
скажу», — человека, впрочем, серьезного и молчаливого; почтмейстера, низенького человека, но остряка и философа; председателя палаты, весьма рассудительного и любезного человека, — которые все приветствовали его, как старинного знакомого, на что Чичиков раскланивался несколько набок, впрочем,
не без приятности.
Нельзя
сказать наверно, точно ли пробудилось в нашем герое чувство любви, — даже сомнительно, чтобы господа такого рода, то есть
не так чтобы
толстые, однако ж и
не то чтобы тонкие, способны были к любви; но при всем том здесь было что-то такое странное, что-то в таком роде, чего он сам
не мог себе объяснить: ему показалось, как сам он потом сознавался, что весь бал, со всем своим говором и шумом, стал на несколько минут как будто где-то вдали; скрыпки и трубы нарезывали где-то за горами, и все подернулось туманом, похожим на небрежно замалеванное поле на картине.
Нельзя
сказать, чтобы это нежное расположение к подлости было почувствовано дамами; однако же в многих гостиных стали говорить, что, конечно, Чичиков
не первый красавец, но зато таков, как следует быть мужчине, что будь он немного
толще или полнее, уж это было бы нехорошо.
— Выпейте с нами, мудрец, — приставал Лютов к Самгину. Клим отказался и шагнул в зал, встречу аплодисментам. Дама в кокошнике отказалась петь, на ее место встала другая, украинка, с незначительным лицом, вся в цветах, в лентах, а рядом с нею — Кутузов. Он снял полумаску, и Самгин подумал, что она и
не нужна ему, фальшивая серая борода неузнаваемо старила его лицо.
Толстый маркиз впереди Самгина
сказал...
Самгин
не заметил, откуда явился офицер в пальто оловянного цвета, рыжий, с
толстыми усами, он точно из стены вылез сзади Самгина и встал почти рядом с ним,
сказав не очень сильным голосом...
— Донат Ястребов, художник, бывший преподаватель рисования, а теперь — бездельник, рантье, но
не стыжусь! — весело
сказал племянник; он казался немногим моложе тетки, в руке его была
толстая и, видимо, тяжелая палка с резиновой нашлепкой на конце, но ходил он легко.
Роженица выздоравливала медленно, ребенок был слаб; опасаясь, что он
не выживет,
толстая, но всегда больная мать Веры Петровны торопила окрестить его; окрестили, и Самгин, виновато улыбаясь,
сказал...
— Народ тихий, наивный, мягкий, как воск, — перечислил он достоинства корейцев, помял мундштук папиросы
толстыми и, должно быть, жесткими губами, затем убежденно, вызывающе
сказал: — И вовсе
не нуждается в европейской культуре.
—
Не из тех людей, которые возбуждают мое уважение, но — любопытен, — ответил Туробоев, подумав и тихонько. — Он очень зло
сказал о Кропоткине, Бакунине,
Толстом и о праве купеческого сына добродушно поболтать. Это — самое умное, что он
сказал.
За чаем Клим говорил о Метерлинке сдержанно, как человек, который имеет свое мнение, но
не хочет навязывать его собеседнику. Но он все-таки
сказал, что аллегория «Слепых» слишком прозрачна, а отношение Метерлинка к разуму сближает его со Львом
Толстым. Ему было приятно, что Нехаева согласилась с ним.
— Сборник — это хорошая мысль, —
сказал Самгин и,
не желая углубляться в истоки моральной философии
Толстого, деловито заговорило плане сборника.
— Там — все наше, вплоть до реки Белой наше! — хрипло и так громко
сказали за столиком сбоку от Самгина, что он и еще многие оглянулись на кричавшего. Там сидел краснолобый, большеглазый, с густейшей светлой бородой и сердитыми усами, которые
не закрывали
толстых губ ярко-красного цвета, одной рукою, с вилкой в ней, он писал узоры в воздухе. — От Бирска вглубь до самых гор — наше! А жители там — башкирье, дикари, народ негодный, нерабочий, сорье на земле, нищими по золоту ходят, лень им золото поднять…
А на другой день Безбедов вызвал у Самгина странное подозрение: всю эту историю с выстрелом он рассказал как будто только для того, чтоб вызвать интерес к себе; размеры своего подвига он значительно преувеличил, — выстрелил он
не в лицо голубятника, а в живот, и ни одна дробинка
не пробила
толстое пальто. Спокойно поглаживая бритый подбородок и щеки, он
сказал...
Завтракали в ресторане отеля, потом ездили в коляске по бульварам, были на площади Согласия, посмотрели Нотр Дам, —
толстый седоусый кучер в смешной клеенчатой шляпе поучительно и
не без гордости
сказал...
— Я те задам! — проворчал Тагильский, облизнул губы, сунул руки в карманы и осторожно, точно кот, охотясь за птицей, мелкими шагами пошел на оратора, а Самгин «предусмотрительно» направился к прихожей, чтоб, послушав Тагильского, в любой момент незаметно уйти. Но Тагильский
не успел
сказать ни слова, ибо
толстая дама возгласила...
Вечером он выехал в Дрезден и там долго сидел против Мадонны, соображая: что мог бы
сказать о ней Клим Иванович Самгин? Ничего оригинального
не нашлось, а все пошлое уже было сказано. В Мюнхене он отметил, что баварцы
толще пруссаков. Картин в этом городе, кажется,
не меньше, чем в Берлине, а погода — еще хуже. От картин, от музеев он устал, от солидной немецкой скуки решил перебраться в Швейцарию, — там жила мать. Слово «мать» потребовало наполнения.
— Стильтон! — брезгливо
сказал толстый джентльмен высокому своему приятелю, видя, что тот нагнулся и всматривается в лежащего. — Честное слово,
не стоит так много заниматься этой падалью. Он пьян или умер.
— Когда мама устанет и прогонит вас, приходите ко мне, —
сказала она, обращаясь к Колосову и Нехлюдову таким тоном, как будто ничего
не произошло между ними, и, весело улыбнувшись, неслышно шагая по
толстому ковру, вышла из комнаты.
— Здравствуйте, батюшка! Извините, что в халате принимаю: всё лучше, чем совсем
не принять, —
сказал он, запахивая халатом свою
толстую, складками сморщенную сзади шею. — Я
не совсем здоров и
не выхожу. Как это вас занесло в наше тридевятое царство?
— Знаю, что острижете, — грубо проговорил Лепешкин, вынимая
толстый бумажник. — Ведь у тебя голова-то, Иван Яковлич, золотая, прямо
сказать, кабы
не дыра в ней…
Не стоял бы ты на коленях перед мужиком, ежели бы этих своих глупостев с женским полом
не выкидывал. Да… Вот тебе деньги, и чтобы завтра они у меня на столе лежали. Вот тебе мой сказ, а векселей твоих даром
не надо, — все равно на подтопку уйдут.
— На минутку? Вот этого-то
не будет. Эй, хлопче! — закричал
толстый хозяин, и тот же самый мальчик в козацкой свитке выбежал из кухни. —
Скажи Касьяну, чтобы ворота сейчас запер, слышишь, запер крепче! А коней вот этого пана распряг бы сию минуту! Прошу в комнату; здесь такая жара, что у меня вся рубашка мокра.
Да вот лучше: когда увидите на дворе большой шест с перепелом и выйдет навстречу вам
толстая баба в зеленой юбке (он,
не мешает
сказать, ведет жизнь холостую), то это его двор.
Минуту спустя дверь отворилась, и вошел, или, лучше
сказать, влез
толстый человек в зеленом сюртуке. Голова его неподвижно покоилась на короткой шее, казавшейся еще
толще от двухэтажного подбородка. Казалось, и с виду он принадлежал к числу тех людей, которые
не ломали никогда головы над пустяками и которых вся жизнь катилась по маслу.
Осложнение сразу разрешилось. Мы поняли, что из вчерашнего происшествия решительно никаких последствий собственно для учения
не вытекает и что авторитет учителя установлен сразу и прочно. А к концу этого второго урока мы были уж целиком в его власти. Продиктовав, как и в первый раз, красиво и свободно дальнейшее объяснение, он затем взошел на кафедру и, раскрыв принесенную с собой
толстую книгу в новом изящном переплете,
сказал...
Иногда он неожиданно говорил мне слова, которые так и остались со мною на всю жизнь. Рассказываю я ему о враге моем Клюшникове, бойце из Новой улицы,
толстом большеголовом мальчике, которого ни я
не мог одолеть в бою, ни он меня. Хорошее Дело внимательно выслушал горести мои и
сказал...
Вл. Соловьев, который
не любил
Толстого,
сказал, что его религиозная философия есть лишь феноменология его великого духа.
Если вдруг выпадет довольно глубокий снег четверти в две, пухлый и рыхлый до того, что нога зверя вязнет до земли, то башкирцы и другие азиатские и русские поселенцы травят, или, вернее
сказать, давят, в большом числе русаков
не только выборзками, но и всякими дворными собаками, а лис и волков заганивают верхами на лошадях и убивают одним ударом
толстой ременной плети, от которой, впрочем, и человек
не устоит на ногах.
Мы держались от берега на таком расстоянии, чтобы можно было сразу обозревать всю
толщу горных пород и жилы, которые их прорезают. Около полудня наши лодки отошли от реки Аука километров на шесть. В это время сидящий на веслах Копинка что-то
сказал Намуке, стоящему у руля. Тот быстро обернулся. Копинка перестал грести и спросил своего товарища,
не лучше ли заблаговременно возвратиться.
—
Не полагается без права жительства, —
сказал, глядя на него сверху вниз, огромный,
толстый швейцар, храня на лице сонное и неподвижно-холодное выражение.
— Слава богу! Ведь мне это сто раз в голову приходило. Да я все как-то
не смел вам
сказать. Вот и теперь выговорю. А ведь это очень трудно тыговорить. Это, кажется, где-то у
Толстого хорошо выведено: двое дали друг другу слово говорить ты, да и никак
не могут и все избегают такие фразы, в которых местоимения. Ах, Наташа! Перечтем когда-нибудь «Детство и отрочество»; ведь как хорошо!
— Э-э, постой-ка, любезный, — начальственным басом протянул
толстый господин в золотых очках. — Ты бы лучше
не ломался, мой милый, вот что тебе
скажу. Собаке твоей десять рублей красная цена, да еще вместе с тобой на придачу… Ты подумай, осел, сколько тебе дают!
Снова медленный, тяжкий жест — и на ступеньках Куба второй поэт. Я даже привстал: быть
не может! Нет, его
толстые, негрские губы, это он… Отчего же он
не сказал заранее, что ему предстоит высокое… Губы у него трясутся, серые. Я понимаю: пред лицом Благодетеля, пред лицом всего сонма Хранителей — но все же: так волноваться…
И как все оно чудно от бога устроено, на благость и пользу, можно
сказать, человеку. Как бы, кажется, в таких лесах ходить
не заблудиться! Так нет, везде тебе дорога указана, только понимать ее умей. Вот хошь бы корка на дереве: к ночи она крепче и
толще, к полдню [74] тоньше и мягче; сучья тоже к ночи короче, беднее, к полудню длиннее и пушистей. Везде, стало быть, указ для тебя есть.
— Ваш губернатор, господа, вообще странный человек; но в деле князя он поступал решительно как сумасшедший! —
сказал он по крайней мере при сотне лиц, которые в ответ ему двусмысленно улыбнулись, но ничего
не возразили, и один только
толстый магистр, сидевший совершенно у другого столика, прислушавшись к словам молодого человека, довольно дерзко обратился к нему и спросил...
«Верно, она хочет про меня поговорить, — подумал я, выходя из комнаты, — верно, хочет
сказать, что она заметила, что я очень и очень умный молодой человек». Я еще
не успел пройти пятнадцати шагов, как
толстая, запыхавшаяся Софья Ивановна, однако скорыми и легкими шагами, догнала меня.
Ходил в старину рассказ о немце, которому подарили щенка-фоксика и
сказали, что ему надо обязательно хвост обрубить. Осмотрел владелец фоксика хвост — и стало ему жаль его рубить в указанном месте, уж очень больно будет. Надо
не сразу, исподволь, с тонкого конца. И отрубил самый тонкий сустав на конце хвоста, а там привыкай, и до
толстого дойдем исподволь.
Но
не хватает смелости
сказать ей это, и я ухожу, унося
толстую книгу о «любви» и печальное разочарование в сердце.
— Я
сказал —
не криви рожу, — еще тише внушает он, почти
не шевеля
толстыми губами.
— Это так она
сказала, потому что она знает Ахилкины привычки; но, впрочем, она говорит: «Нет, ничего, вы намотайте себе на шею мой
толстый ковровый платок и наденьте на голову мой ватный капор, так этак, если он вас и поймает и выбьет, вам будет мягко и
не больно».
Все начали ворчать на него, а
толстый не ответил. Потом долго догадывались, где душа? Одни говорили — в сердце, другие — в черепе, в мозгу, а кривой снова дерзостно
сказал...
— Что?! Караулите? —
сказал толстый старик. — Смотрите
не прозевайте!
В эту минуту вошла в комнату
толстая, румяная горничная, в глубоком дезабилье, и
сказала: «Приехал какой-то помещик в карете; я его
не видала прежде, принимать, что ли?»
Я имею тысячу причин думать, что
толстая, высокая, повязанная платком и украшенная бородавками и очень темными бровями Пелагея имела в заведывании своем
не только кухню, но и сердце Медузина, но я вам их
не скажу, потому что тайны частной жизни для меня священны.
Лучше и
не пробуйте, господа, потому что Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Гончаров, Достоевский, Лев
Толстой все
сказали,
не оставив вам даже объедков.
Дворецкий и несколько слуг встретили гостей на крыльце; неуклюжий и
толстый поляк, который ехал возле пана Тишкевича,
не доезжая до крыльца, спрыгнул, или, лучше
сказать, свалился с лошади и успел прежде всех помочь региментарю сойти с коня.
Должно всегда помнить, что леса, особенно
не толстая, только потому выдерживает тяжесть большой рыбы, что она плавает в воде, что вода гораздо гуще воздуха, следовательно лучше поддерживает рыбу, и что гибкий конец удилища служит, так
сказать, продолжением лесы.
Он представлял совершеннейший тип тех приземистых, но дюжесплоченных парней с румянцем во всю щеку, вьющимися белокурыми волосами, белой короткой шеей и широкими, могучими руками, один вид которых мысленно переносит всегда к нашим столичным щеголям и возбуждает по поводу их невольный вопрос: «Чем только живы эти господа?» Парень этот, которому, мимоходом
сказать,
не стоило бы малейшего труда заткнуть за пояс десяток таких щеголей, был, однако ж, вида смирного, хотя и веселого; подле него лежало несколько кусков
толстой березовой коры, из которой вырубал он топором круглые, полновесные поплавки для невода.
Первый счастливо улыбался и, по-видимому, никак
не мог забыть о том, что взял хорошую пользу на шерсти; веселила его
не столько сама польза, сколько мысль, что, приехав домой, он соберет всю свою большую семью, лукаво подмигнет и расхохочется; сначала он всех обманет и
скажет, что продал шерсть дешевле своей цены, потом же подаст зятю Михаиле
толстый бумажник и
скажет: «На, получай!