Неточные совпадения
— Я, напротив, полагаю, что эти два
вопроса неразрывно связаны, — сказал Песцов, — это ложный круг. Женщина лишена прав по недостатку образования, а недостаток образования происходит от отсутствия прав. — Надо
не забывать того, что порабощение женщин так велико и старо, что мы часто
не хотим
понимать ту пучину, которая отделяет их от нас, — говорил он.
После обычных
вопросов о желании их вступить в брак, и
не обещались ли они другим, и их странно для них самих звучавших ответов началась новая служба. Кити слушала слова молитвы, желая
понять их смысл, но
не могла. Чувство торжества и светлой радости по мере совершения обряда всё больше и больше переполняло ее душу и лишало ее возможности внимания.
— Я? я недавно, я вчера… нынче то есть… приехал, — отвечал Левин,
не вдруг от волнения
поняв ее
вопрос. — Я хотел к вам ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я
не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
Княгиня же, со свойственною женщинам привычкой обходить
вопрос, говорила, что Кити слишком молода, что Левин ничем
не показывает, что имеет серьезные намерения, что Кити
не имеет к нему привязанности, и другие доводы; но
не говорила главного, того, что она ждет лучшей партии для дочери, и что Левин несимпатичен ей, и что она
не понимает его.
— Да, я пишу вторую часть Двух Начал, — сказал Голенищев, вспыхнув от удовольствия при этом
вопросе, — то есть, чтобы быть точным, я
не пишу еще, но подготовляю, собираю материалы. Она будет гораздо обширнее и захватит почти все
вопросы. У нас, в России,
не хотят
понять, что мы наследники Византии, — начал он длинное, горячее объяснение.
Казалось, ему надо бы
понимать, что свет закрыт для него с Анной; но теперь в голове его родились какие-то неясные соображения, что так было только в старину, а что теперь, при быстром прогрессе (он незаметно для себя теперь был сторонником всякого прогресса), что теперь взгляд общества изменился и что
вопрос о том, будут ли они приняты в общество, еще
не решен.
Дарья Александровна заметила, что в этом месте своего объяснения он путал, и
не понимала хорошенько этого отступления, но чувствовала, что, раз начав говорить о своих задушевных отношениях, о которых он
не мог говорить с Анной, он теперь высказывал всё и что
вопрос о его деятельности в деревне находился в том же отделе задушевных мыслей, как и
вопрос о его отношениях к Анне.
— Да, но ты
не забудь, чтò ты и чтò я… И кроме того, — прибавила Анна, несмотря на богатство своих доводов и на бедность доводов Долли, как будто всё-таки сознаваясь, что это нехорошо, — ты
не забудь главное, что я теперь нахожусь
не в том положении, как ты. Для тебя
вопрос: желаешь ли ты
не иметь более детей, а для меня: желаю ли иметь я их. И это большая разница.
Понимаешь, что я
не могу этого желать в моем положении.
Так что, кроме главного
вопроса, Левина мучали еще другие
вопросы: искренни ли эти люди?
не притворяются ли они? или
не иначе ли как-нибудь, яснее, чем он,
понимают они те ответы, которые дает наука на занимающие его
вопросы?
В сущности, понимавшие, по мнению Вронского, «как должно» никак
не понимали этого, а держали себя вообще, как держат себя благовоспитанные люди относительно всех сложных и неразрешимых
вопросов, со всех сторон окружающих жизнь, — держали себя прилично, избегая намеков и неприятных
вопросов. Они делали вид, что вполне
понимают значение и смысл положения, признают и даже одобряют его, но считают неуместным и лишним объяснять всё это.
Воспоминание о вас для вашего сына может повести к
вопросам с его стороны, на которые нельзя отвечать,
не вложив в душу ребенка духа осуждения к тому, что должно быть для него святыней, и потому прошу
понять отказ вашего мужа в духе христианской любви. Прошу Всевышнего о милосердии к вам.
Левин совершенно
не понимал, в чем было дело, и удивлялся той страстности, с которою разбирался
вопрос о том, баллотировать или
не баллотировать мнение о Флерове.
Дарья Александровна между тем, успокоив ребенка и по звуку кареты
поняв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это было единственное убежище ее от домашних забот, которые обступали ее, как только она выходила. Уже и теперь, в то короткое время, когда она выходила в детскую, Англичанка и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько
вопросов,
не терпевших отлагательства и на которые она одна могла ответить: что надеть детям на гулянье? давать ли молоко?
не послать ли за другим поваром?
— Но скажите, пожалуйста, я никогда
не могла
понять, — сказала Анна, помолчав несколько времени и таким тоном, который ясно показывал, что она делала
не праздный
вопрос, но что то, что она спрашивала, было для нее важнее, чем бы следовало. — Скажите, пожалуйста, что такое ее отношение к князю Калужскому, так называемому Мишке? Я мало встречала их. Что это такое?
— Ты ведь
не признаешь, чтобы можно было любить калачи, когда есть отсыпной паек, — по твоему, это преступление; а я
не признаю жизни без любви, — сказал он,
поняв по своему
вопрос Левина. Что ж делать, я так сотворен. И право, так мало делается этим кому-нибудь зла, а себе столько удовольствия…
Уже раз взявшись за это дело, он добросовестно перечитывал всё, что относилось к его предмету, и намеревался осенью ехать зa границу, чтоб изучить еще это дело на месте, с тем чтобы с ним уже
не случалось более по этому
вопросу того, что так часто случалось с ним по различным
вопросам. Только начнет он, бывало,
понимать мысль собеседника и излагать свою, как вдруг ему говорят: «А Кауфман, а Джонс, а Дюбуа, а Мичели? Вы
не читали их. Прочтите; они разработали этот
вопрос».
Вронский с удивлением приподнял голову и посмотрел, как он умел смотреть,
не в глаза, а на лоб Англичанина, удивляясь смелости его
вопроса. Но
поняв, что Англичанин, делая этот
вопрос, смотрел на него
не как на хозяина, но как на жокея, ответил ему...
Левин
понял, но
не совсем, и хотел еще сделать несколько
вопросов, когда вдруг все заговорили, зашумели и двинулись в большую залу.
Обе несомненно знали, что такое была жизнь и что такое была смерть, и хотя никак
не могли ответить и
не поняли бы даже тех
вопросов, которые представлялись Левину, обе
не сомневались в значении этого явления и совершенно одинаково,
не только между собой, но разделяя этот взгляд с миллионами людей, смотрели на это.
— Нет, ты постой, постой, — сказал он. — Ты
пойми, что это для меня
вопрос жизни и смерти. Я никогда ни с кем
не говорил об этом. И ни с кем я
не могу говорить об этом, как с тобою. Ведь вот мы с тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но я знаю, что ты меня любишь и
понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
Левин слушал брата и решительно ничего
не понимал и
не хотел
понимать. Он только боялся, как бы брат
не спросил его такой
вопрос, по которому будет видно, что он ничего
не слышал.
Профессор с досадой и как будто умственною болью от перерыва оглянулся на странного вопрошателя, похожего более на бурлака, чем на философа, и перенес глаза на Сергея Ивановича, как бы спрашивая: что ж тут говорить? Но Сергей Иванович, который далеко
не с тем усилием и односторонностью говорил, как профессор, и у которого в голове оставался простор для того, чтоб и отвечать профессору и вместе
понимать ту простую и естественную точку зрения, с которой был сделан
вопрос, улыбнулся и сказал...
Теперь она верно знала, что он затем и приехал раньше, чтобы застать ее одну и сделать предложение. И тут только в первый раз всё дело представилось ей совсем с другой, новой стороны. Тут только она
поняла, что
вопрос касается
не ее одной, — с кем она будет счастлива и кого она любит, — но что сию минуту она должна оскорбить человека, которого она любит. И оскорбить жестоко… За что? За то, что он, милый, любит ее, влюблен в нее. Но, делать нечего, так нужно, так должно.
— Эх, брат, да ведь природу поправляют и направляют, а без этого пришлось бы потонуть в предрассудках. Без этого ни одного бы великого человека
не было. Говорят: «долг, совесть», — я ничего
не хочу говорить против долга и совести, — но ведь как мы их
понимаем? Стой, я тебе еще задам один
вопрос. Слушай!
—
Понимаю (вы, впрочем,
не утруждайте себя: если хотите, то много и
не говорите);
понимаю, какие у вас
вопросы в ходу: нравственные, что ли?
вопросы гражданина и человека? А вы их побоку; зачем они вам теперь-то? Хе, хе! Затем, что все еще и гражданин и человек? А коли так, так и соваться
не надо было; нечего
не за свое дело браться. Ну, застрелитесь; что, аль
не хочется?
Он с мучением задавал себе этот
вопрос и
не мог
понять, что уж и тогда, когда стоял над рекой, может быть, предчувствовал в себе и в убеждениях своих глубокую ложь. Он
не понимал, что это предчувствие могло быть предвестником будущего перелома в жизни его, будущего воскресения его, будущего нового взгляда на жизнь.
— Да я
не про улики теперь, я про
вопрос, про то, как они сущность-то свою
понимают!
Раскольников, говоря это, хоть и смотрел на Соню, но уж
не заботился более:
поймет она или нет. Лихорадка вполне охватила его. Он был в каком-то мрачном восторге. (Действительно, он слишком долго ни с кем
не говорил!) Соня
поняла, что этот мрачный катехизис [Катехизис — краткое изложение христианского вероучения в виде
вопросов и ответов.] стал его верой и законом.
— Я тоже
не знаю, чем его благодарить, — продолжал Раскольников, вдруг нахмурясь и потупясь. — Отклонив
вопрос денежный, — вы извините, что я об этом упомянул (обратился он к Зосимову), я уж и
не знаю, чем это я заслужил от вас такое особенное внимание? Просто
не понимаю… и… и оно мне даже тяжело, потому что непонятно: я вам откровенно высказываю.
— Нельзя ли как-нибудь обойти всякий
вопрос о моей сестре и
не упоминать ее имени. Я даже
не понимаю, как вы смеете при мне выговаривать ее имя, если только вы действительно Свидригайлов?
— Позволь, я тебе серьезный
вопрос задать хочу, — загорячился студент. — Я сейчас, конечно, пошутил, но смотри: с одной стороны, глупая, бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому
не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама
не знает, для чего живет, и которая завтра же сама собой умрет.
Понимаешь?
Понимаешь?
— Штука в том: я задал себе один раз такой
вопрос: что, если бы, например, на моем месте случился Наполеон и
не было бы у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то,
понимаешь?), ну, так решился ли бы он на это, если бы другого выхода
не было?
Ну, так я тебе говорю, что на этом «
вопросе» я промучился ужасно долго, так что ужасно стыдно мне стало, когда я, наконец, догадался (вдруг как-то), что
не только его
не покоробило бы, но даже и в голову бы ему
не пришло, что это
не монументально… и даже
не понял бы он совсем: чего тут коробиться?
— Это — плохо, я знаю. Плохо, когда человек во что бы то ни стало хочет нравиться сам себе, потому что встревожен
вопросом:
не дурак ли он? И догадывается, что ведь если
не дурак, тогда эта игра с самим собой, для себя самого, может сделать человека еще хуже, чем он есть.
Понимаете, какая штука?
— Я —
не понимаю: к чему этот парад? Ей-богу, право,
не знаю — зачем? Если б, например, войска с музыкой… и чтобы духовенство участвовало, хоругви, иконы и — вообще — всенародно, ну, тогда — пожалуйста! А так, знаете, что же получается? Раздробление как будто. Сегодня — фабричные, завтра — приказчики пойдут или, скажем, трубочисты, или еще кто, а — зачем, собственно? Ведь вот какой
вопрос поднимается! Ведь
не на Ходынское поле гулять пошли, вот что-с…
—
Не понимаю, почему тебя, такую большую, красивую, интересуют эти
вопросы…
— Как вы
понимаете это? — выпытывала она, и всегда оказывалось, что Клим
понимает не так, как следовало бы, по ее мнению. Иногда она ставила
вопросы как будто в тоне упрека. Первый раз Клим почувствовал это, когда она спросила...
— В партии, в центре, — объяснил Дронов, видимо
не поняв иронии
вопроса или
не желая
понять. — Слух этот —
не молод.
Тут Клим
понял смысл ее
вопроса о деньгах, густо покраснел и
не нашел, что сказать ей.
Прищурив острые глаза свои, девушка
не сразу
поняла вопрос, а
поняв, прижалась к нему, и ее ответ он перевел так...
«Он
не сомневается в своем праве учить, а я
не хочу слышать поучений». Самгиным овладевала все более неприятная тревога: он
понимал, что, если разгорится спор, Кутузов легко разоблачит, обнажит его равнодушие к социально-политическим
вопросам. Он впервые назвал свое отношение к
вопросам этого порядка — равнодушным и даже сам
не поверил себе: так ли это?
У него неожиданно возник — точно подкрался откуда-то из темного уголка мозга —
вопрос: чего хотела Марина, крикнув ему: «Ох, да иди, что ли!» Хотела она, чтобы он ушел, или — чтоб остался с нею? Прямого ответа на этот
вопрос он
не искал,
понимая, что, если Марина захочет, — она заставит быть ее любовником. Завтра же заставит. И тут он снова унизительно видел себя рядом с нею пред зеркалом.
—
Не понимаю, какое отношение к моему
вопросу, — сердито начал Самгин, но Марина сказала...
«Что это с ней? Что она теперь думает, чувствует? — терзался он
вопросами. — Ей-богу, ничего
не понимаю!»
Она
понимала, что если она до сих пор могла укрываться от зоркого взгляда Штольца и вести удачно войну, то этим обязана была вовсе
не своей силе, как в борьбе с Обломовым, а только упорному молчанию Штольца, его скрытому поведению. Но в открытом поле перевес был
не на ее стороне, и потому
вопросом: «как я могу знать?» она хотела только выиграть вершок пространства и минуту времени, чтоб неприятель яснее обнаружил свой замысел.
Она ничего этого
не понимала,
не сознавала ясно и боролась отчаянно с этими
вопросами, сама с собой, и
не знала, как выйти из хаоса.
И он
не мог
понять Ольгу, и бежал опять на другой день к ней, и уже осторожно, с боязнью читал ее лицо, затрудняясь часто и побеждая только с помощью всего своего ума и знания жизни
вопросы, сомнения, требования — все, что всплывало в чертах Ольги.
— Что сказать — я
не знаю… «грусть находит, какие-то
вопросы тревожат»: что из этого
поймешь? Мы поговорим опять об этом и посмотрим: кажется, надо опять купаться в море…
Она
не поняла его
вопроса и глядела на него во все глаза, почти до простодушия,
не свойственного ее умному и проницательному взгляду.
Тут кончались его мечты,
не смея идти далее, потому что за этими и следовал естественный
вопрос о том, что теперь будет с нею? Действительно ли кончилась ее драма?
Не опомнился ли Марк, что он теряет, и
не бросился ли догонять уходящее счастье?
Не карабкается ли за нею со дна обрыва на высоту?
Не оглянулась ли и она опять назад?
Не подали ли они друг другу руки навсегда, чтоб быть счастливыми, как он, Тушин, и как сама Вера
понимают счастье?