Неточные совпадения
— Оно и лучше, Агафья Михайловна,
не прокиснет, а то у нас лед теперь уж растаял, а беречь негде, — сказала Кити, тотчас же
поняв намерение мужа и с тем же чувством обращаясь к старухе. — Зато ваше соленье такое, что мама говорит, нигде такого
не едала, — прибавила она, улыбаясь и
поправляя на ней косынку.
Долго
поправляли его и хотели уже бросить, — потому что он брал всё
не тою рукой или
не за ту руку, — когда он
понял наконец, что надо было правою рукой,
не переменяя положения, взять ее за правую же руку.
— Эх, брат, да ведь природу
поправляют и направляют, а без этого пришлось бы потонуть в предрассудках. Без этого ни одного бы великого человека
не было. Говорят: «долг, совесть», — я ничего
не хочу говорить против долга и совести, — но ведь как мы их
понимаем? Стой, я тебе еще задам один вопрос. Слушай!
— Я вас
не понимаю после этого. Вы оскорбляете русский народ. Я
не понимаю, как можно
не признавать принсипов,
правил! В силу чего же вы действуете?
— Это, брат, ты врешь, — возразил Иван, как будто трезвея. — Ошибаешься, —
поправил он. — Все
понимают, что им надо
понять. Тараканы, мыши… мухи
понимают, собаки, коровы. Люди — все
понимают. Дай мне выпить чего-нибудь, — попросил он, но, видя, что хозяин
не спешит удовлетворить его просьбу, —
не повторил ее, продолжая...
Самгин
понимал, что подслушивать под окном — дело
не похвальное, но Фроленков прижал его широкой спиной своей в угол между стеной и шкафом. Слышно было, как схлебывали чай с блюдечек, шаркали ножом о кирпич,
правя лезвие, старушечий голос ворчливо проговорил...
— Что же надо делать, чтоб
понять эту жизнь и ваши мудреные
правила? — спросила она покойным голосом, показывавшим, что она
не намерена была сделать шагу, чтоб
понять их, и говорила только потому, что об этом зашла речь.
Главные качества графа Ивана Михайловича, посредством которых он достиг этого, состояли в том, что он, во-первых, умел
понимать смысл написанных бумаг и законов, и хотя и нескладно, но умел составлять удобопонятные бумаги и писать их без орфографических ошибок; во-вторых, был чрезвычайно представителен и, где нужно было, мог являть вид
не только гордости, но неприступности и величия, а где нужно было, мог быть подобострастен до страстности и подлости; в-третьих, в том, что у него
не было никаких общих принципов или
правил, ни лично нравственных ни государственных, и что он поэтому со всеми мог быть согласен, когда это нужно было, и, когда это нужно было, мог быть со всеми несогласен.
Однако разговором дела
не поправишь. Я взял свое ружье и два раза выстрелил в воздух. Через минуту откуда-то издалека послышался ответный выстрел. Тогда я выстрелил еще два раза. После этого мы развели огонь и стали ждать. Через полчаса стрелки возвратились. Они оправдывались тем, что Дерсу поставил такие маленькие сигналы, что их легко было
не заметить. Гольд
не возражал и
не спорил. Он
понял, что то, что ясно для него, совершенно неясно для других.
Если наши интересы
не связаны с поступками человека, его поступки, в сущности, очень мало занимают нас, когда мы люди серьезные, исключая двух случаев, которые, впрочем, кажутся исключениями из
правила только людям, привыкшим
понимать слово «интерес» в слишком узком смысле обыденного расчета.
Прежде мы имели мало долгих бесед. Карл Иванович мешал, как осенняя муха, и портил всякий разговор своим присутствием, во все мешался, ничего
не понимая, делал замечания,
поправлял воротник рубашки у Ника, торопился домой, словом, был очень противен. Через месяц мы
не могли провести двух дней, чтоб
не увидеться или
не написать письмо; я с порывистостью моей натуры привязывался больше и больше к Нику, он тихо и глубоко любил меня.
Отец мой строго взглянул на меня и замял разговор. Граф геройски
поправил дело, он сказал, обращаясь к моему отцу, что «ему нравятся такие патриотические чувства». Отцу моему они
не понравились, и он мне задал после его отъезда страшную гонку. «Вот что значит говорить очертя голову обо всем, чего ты
не понимаешь и
не можешь
понять; граф из верности своему королю служил нашему императору». Действительно, я этого
не понимал.
Я
не имел к нему никакого уважения и отравлял все минуты его жизни, особенно с тех пор, как я убедился, что, несмотря на все мои усилия, он
не может
понять двух вещей: десятичных дробей и тройного
правила. В душе мальчиков вообще много беспощадного и даже жестокого; я с свирепостию преследовал бедного вольфенбюттельского егеря пропорциями; меня это до того занимало, что я, мало вступавший в подобные разговоры с моим отцом, торжественно сообщил ему о глупости Федора Карловича.
Я думаю, что наши близкие ожидают чего-нибудь от этого торжества, но мне кажется, ничего
не может быть, хотя по всем
правилам следовало бы, в подражание Европе, сделать амнистию. У нас этого слова
не понимают. Как вы думаете, что тут выкинет наш приятель? Угадать его мудрено, Н. П., как медведь,
не легко сказать, что он думает. [Приятель, Н. П. и дальше — медведь — Николай I.]
Не откажите мне, почтенный друг, в возможности чем-нибудь отсюда вам быть полезным в расстроенных ваших обстоятельствах; зная ваши
правила, я
понимаю, как вам тягостно
не предвидеть близкого окончания ваших дел.
— Господа! — начал он весьма тихо. — Всякое дело сначала должно вести полегоньку. Я очень хорошо
понимаю, к совершению чего призвана наша ассоциация, и надеюсь, что при дружных усилиях мы достигнем своей цели, но пока
не будьте к нам строги, дайте нам осмотреться; дайте нам, как говорят, на голове
поправить.
Очень жаль, что русский народ, ленивый, грязный и глюпий,
не понимает этого
правила, но
не беспокойтесь, я вас научу к вашей же пользе.
— В том, — отвечал тот, — что он никак
не мог
понять, что, живя в обществе, надобно подчиняться существующим в нем законам и известным
правилам нравственности.
— Я, собственно,
не имею права разговаривать с вами. Но к черту эти французские тонкости. Что случилось, того
не поправишь. Но я вас все-таки считаю человеком порядочным. Прошу вас, слышите ли, я прошу вас: ни слова о жене и об анонимных письмах. Вы меня
поняли?
Спросите у Карпущенкова, зачем ему такое пространство земли, из которой он
не извлекает никакой для себя выгоды, он, во-первых,
не поймет вашего вопроса, а во-вторых, пораздумавши маленько, ответит вам: «Что ж, Христос с ней! разве она кому в горле встала, земля-то!» — «Да ведь нужно, любезный, устраивать тротуар,
поправлять улицу перед домом, а куда ж тебе сладить с таким пространством?» — «И, батюшка! — ответит он вам, — какая у нас улица! дорога, известно, про всех лежит, да и по ней некому ездить».
— Постойте, постойте. Вы
не так меня
поняли. Я с вами
не кокетничать хочу. — Марья Николаевна пожала плечами. — У него невеста, как древняя статуя, а я буду с ним кокетничать?! Но у вас товар — а я купец. Я и хочу знать, каков у вас товар. Ну-ка, показывайте — каков он? Я ходу знать
не только, что я покупаю, но и у кого я покупаю. Это было
правило моего батюшки. Ну, начинайте… Ну, хоть
не с детства — ну вот — давно ли вы за границей? И где вы были до сих пор? Только идите тише — нам некуда спешить.
— Ну, да и это хорошо; ты меня
не поймешь, — и я пошел к себе на верх, сказав St.-Jérôme’у, что иду заниматься, но, собственно, с тем, чтобы до исповеди, до которой оставалось часа полтора, написать себе на всю жизнь расписание своих обязанностей и занятий, изложить на бумаге цель своей жизни и
правила, по которым всегда уже,
не отступая, действовать.
— Да, она удивительная девушка, — говорил он, стыдливо краснея, но тем с большей смелостью глядя мне в глаза, — она уж
не молодая девушка, даже скорей старая, и совсем нехороша собой, но ведь что за глупость, бессмыслица — любить красоту! — я этого
не могу
понять, так это глупо (он говорил это, как будто только что открыл самую новую, необыкновенную истину), а такой души, сердца и
правил… я уверен,
не найдешь подобной девушки в нынешнем свете (
не знаю, от кого перенял Дмитрий привычку говорить, что все хорошее редко в нынешнем свете, но он любил повторять это выражение, и оно как-то шло к нему).
—
Понимаю, только у меня
правило не давать без поручительства никому, — произнесла совершенно бесстрастным голосом Миропа Дмитриевна.
— То есть пролился, хотите вы сказать, —
поправил его Лябьев, — но я
не понимаю, с какого же неба суп мог пролиться?
Выражение «по
правилам аскетов» гомеопат
понял, но все-таки
не мог уяснить себе, что такое, собственно, русский мартинизм, и хотел по крайней мере узнать, что какого бы там союза ни было, но масон ли Егор Егорыч?
И хоть ему
не суждено было судьбою
понять хоть когда-нибудь, в чем именно он провинился, но зато он вывел из своего приключения спасительное
правило —
не рассуждать никогда и ни в каких обстоятельствах, потому что рассуждать «
не его ума дело», как выражались промеж себя арестанты.
Первое недоразумение о неисполнимости учения состоит в том, что люди общественного жизнепонимания,
не понимая того способа, которым руководит людей христианское учение, и принимая христианское указание совершенства за
правила, определяющие жизнь, думают и говорят, что следование учению Христа невозможно, потому что полное исполнение требований этого учения уничтожает жизнь.
Люди, привыкшие к существующему порядку вещей, любящие его, боящиеся изменить его, стараются
понять учение как собрание откровений и
правил, которые можно принять,
не изменяя своей жизни, тогда как учение Христа
не есть только учение о
правилах, которым должен следовать человек, но — выяснение нового смысла жизни, определяющего всю, совсем иную, чем прежняя, деятельность человечества в тот период, в который оно вступает.
От этого происходит то, что все эти люди, начиная от Конта, Страуса, Спенсера и Ренана,
не понимая смысла речей Христа,
не понимая того, к чему и зачем они сказаны,
не понимая даже и вопроса, на который они служат ответом,
не давая себе даже труда вникнуть в смысл их, прямо, если они враждебно настроены, отрицают разумность учения; если же они хотят быть снисходительны к нему, то с высоты своего величия
поправляют его, предполагая, что Христос хотел сказать то самое, что они думают, но
не сумел этого сделать.
— Почти что дочь, если она
не брыкается, — сказал Проктор. — Моя племянница. Сами
понимаете, таскать девушку на шхуне — это значит
править двумя рулями, но тут она
не одна. Кроме того, у нее очень хороший характер. Тоббоган за одну копейку получил капитал, так можно сказать про них; и меня,
понимаете, бесит, что они, как ни верти, женятся рано или поздно; с этим ничего
не поделаешь.
— А я
не поеду с тобой на дачу, потому что это… это замаскированное бегство с твоей стороны. Я отлично
понимаю… Ты хочешь скрыться на лето от этой несчастной девушки и рассчитываешь на время, которое
поправит все.
Трудно было
понять, какое удобство имел в виду неведомый столяр, загибая так немилосердно спинки, и хотелось думать, что тут виноват
не столяр, а какой-нибудь проезжий силач, который, желая похвастать своей силой, согнул стульям спины, потом взялся
поправлять и еще больше согнул.
Ответа
не последовало. Но вот наконец ветер в последний раз рванул рогожу и убежал куда-то. Послышался ровный, спокойный шум. Большая холодная капля упала на колено Егорушки, другая поползла по руке. Он заметил, что колени его
не прикрыты, и хотел было
поправить рогожу, но в это время что-то посыпалось и застучало по дороге, потом по оглоблям, по тюку. Это был дождь. Он и рогожа как будто
поняли друг друга, заговорили о чем-то быстро, весело и препротивно, как две сороки.
Итак, повторяю: тихо везде, скромно, но притом — свободно. Вот нынче какое
правило! Встанешь утром, просмотришь газеты — благородно."Из Белебея пишут","из Конотопа пишут"…
Не горит Конотоп, да и шабаш! А прежде — помните, когда мы с вами, тетенька,"бредили", — сколько раз он от этих наших бредней из конца в конец выгорал! Даже"Правительственный вестник" — и тот в этом отличнейшем газетном хоре каким-то горьким диссонансом звучит. Все что-то о хлебах публикует:
не поймешь, произрастают или
не произрастают.
Вспомните, как он побледнел и испугался при мысли, что нечто забыл; вспомните, с какою стремительностью он бросился из дома, чтобы
поправить свой промах, — и вы
поймете, что и он
не на розах покоится.
Другой полоумный вдруг берет воспитанную барышню, которая с детства
понимает жизнь и которую родители,
не щадя ничего, воспитывают совсем
не в таких
правилах, даже стараются, как можно, отдалять от таких глупых разговоров, и вдруг запирает ее в конуру какую-то!
— Прежде всего-с, — продолжал полковник, — я должен вам сказать, что я вдовец… Дочерей у меня две… Я очень хорошо
понимаю, что никакая гувернантка
не может им заменить матери, но тем
не менее желаю, чтобы они твердо были укреплены в
правилах веры, послушания и нравственности!.. Дочерям-с моим предстоит со временем светская, рассеянная жизнь; а свет, вы знаете, полон соблазна для юных и неопытных умов, — вот почему я хотел бы, чтоб дочери мои закалены были и, так сказать, вооружены против всего этого…
— Да ничего, договорились только до полной откровенности и
поняли, что
не можем жить вместе, — отвечала Елена, садясь, снимая шляпу и порывисто
поправляя свои растрепавшиеся от дороги волосы.
Мы годились к чему-нибудь в корпусе, но выходили в жизнь в полном смысле ребятами, правда, с задатками чести и хороших
правил, но совершенно ничего
не понимая.
— Я начал
понимать только тогда, когда увидал ее в гробу… — Он всхлипнул, но тотчас же торопливо продолжал: — только тогда, когда я увидал ее мертвое лицо, я
понял всё, что я сделал. Я
понял, что я, я убил ее, что от меня сделалось то, что она была живая, движущаяся, теплая, а теперь стала неподвижная, восковая, холодная, и что
поправить этого никогда, нигде, ничем нельзя. Тот, кто
не пережил этого, тот
не может
понять… У! у! у!… — вскрикнул он несколько раз и затих.
Услыхавшая шум няня стояла в дверях. Я всё стоял, ожидая и
не веря. Но тут из-под ее корсета хлынула кровь. Тут только я
понял, что
поправить нельзя, и тотчас же решил, что и
не нужно, что я этого самого и хочу, и это самое и должен был сделать. Я подождал, пока она упала, и няня с криком: «батюшки!» подбежала к ней, и тогда только бросил кинжал прочь и пошел из комнаты.
Генерал
понимал, что женщину,
не имеющую средств, мужчина должен на последние средства поддерживать,
понимал, что женщина может разорить мужчину: его самого в молодости одна танцовщица так завертела, что он только женитьбой
поправил состояние; но чтобы достаточной женщине ждать подарков от своего ami de coeur [друга сердца… (франц.).]… это казалось генералу чувством горничных.
Ты
не можешь
понять, как я, женщина светская, суетная, могу иметь сердце, чувства,
правила?
— То-то.
Понимай. Живёт человек, а будто нет его. Конечно, и ответа меньше,
не сам ходишь, тобой
правят. Без ответа жить легче, да — толку мало.
Домине инспектор был как во тьме,
не понимая причины гнева маменькиного; но батенька, объяснив ему, в чем он неполитично поступил, тут же открыли ему
правила, необходимые при употреблении чаю. Домине в пристойно учтивых выражениях просил извинения, оправдываясь, что для него это была первина, и все устроилось хорошо; другой чашки ему
не подали теперь, да и впредь более
не делали ему подобного отличия.
Учитель открыл класс речью, прекрасно сложенною, и говорил очень чувствительно. О чем он говорил — я
не понял, потому что и
не старался
понимать. К чему речь, написанную по
правилам риторики, говорить перед готовящимися еще слушать только синтаксис? Пустые затеи! При всякой его остановке для перевода духа я, кивая головою, приговаривал тихо:"говори!"
Устинька. Мы и
не хвалимся и совсем это
не про себя говорим; напрасно вы так
понимаете об нас. Мы вообще говорим про девушек, что довольно смешно их запирать, потому что можно найти тысячу средств… и кто ж их
не знает. А об нас и разговору нет. Кто может подумать даже! Мы с Капочкой оченно себя знаем и совсем
не тех
правил. Кажется, держим себя довольно гордо и деликатно.
Не зная, как усмирить в себе тяжелую ревность, от которой даже в висках ломило, и думая, что еще можно
поправить дело, она умывалась, пудрила заплаканное лицо и летела к знакомой даме.
Не застав у нее Рябовского, она ехала к другой, потом к третьей… Сначала ей было стыдно так ездить, но потом она привыкла, и случалось, что в один вечер она объезжала всех знакомых женщин, чтобы отыскать Рябовского, и все
понимали это.
Марья и Фекла крестились, говели каждый год, но ничего
не понимали. Детей
не учили молиться, ничего
не говорили им о боге,
не внушали никаких
правил и только запрещали в пост есть скоромное. В прочих семьях было почти то же: мало кто верил, мало кто
понимал. В то же время все любили Священное писание, любили нежно, благоговейно, но
не было книг, некому было читать и объяснять, и за то, что Ольга иногда читала Евангелие, ее уважали и все говорили ей и Саше «вы».