Неточные совпадения
Выдь
на Волгу, чей стон раздается
Над великою русской
рекой.
За баржею распласталась под жарким солнцем синеватая
Волга, дальше — золотисто блестела песчаная отмель,
река оглаживала ее; зеленел кустарник, наклоняясь к ласковой воде, а люди
на палубе точно играли в двадцать рук
на двух туго натянутых струнах, чудесно богатых звуками.
Потом бежал
на Волгу, садился
на обрыв или сбегал к
реке, ложился
на песок, смотрел за каждой птичкой, за ящерицей, за букашкой в кустах, и глядел в себя, наблюдая, отражается ли в нем картина, все ли в ней так же верно и ярко, и через неделю стал замечать, что картина пропадает, бледнеет и что ему как будто уже… скучно.
Есть места вовсе бесплодные: с них, по распоряжению начальства, поселенцы переселяются
на другие участки. Подъезжая к
реке Амге (это уже ближе к Якутску), я вдруг как будто перенесся
на берега
Волги: передо мной раскинулись поля, пестреющие хлебом. «Ужели это пшеница?» — с изумлением спросил я, завидя пушистые, знакомые мне золотистые колосья. «Пшеница и есть, — сказал мне человек, — а вон и яровое!»
…Когда мы подъехали к Казани,
Волга была во всем блеске весеннего разлива; целую станцию от Услона до Казани надобно было плыть
на дощанике,
река разливалась верст
на пятнадцать или больше. День был ненастный. Перевоз остановился, множество телег и всяких повозок ждали
на берегу.
Полтора месяца ярмарки не могли накормить
на весь год, и очень много почтенных домохозяев «прирабатывали
на реке» — ловили дрова и бревна, унесенные половодьем, перевозили
на дощаниках мелкий груз, но главным образом занимались воровством с барж и вообще — «мартышничали»
на Волге и Оке, хватая всё, что было плохо положено.
Словно сетью застилал он перед нашими глазами и даль, в которую
Волга катила свои волны, и плоские берега
реки,
на которых, по местам, чернели сиротливые, точно оголенные избушки.
Возвращаясь вечером с ярмарки, я останавливался
на горе, у стены кремля, и смотрел, как за
Волгой опускается солнце, текут в небесах огненные
реки, багровеет и синеет земная, любимая
река. Иногда в такие минуты вся земля казалась огромной арестантской баржей; она похожа
на свинью, и ее лениво тащит куда-то невидимый пароход.
Я поднялся в город, вышел в поле. Было полнолуние, по небу плыли тяжелые облака, стирая с земли черными тенями мою тень. Обойдя город полем, я пришел к
Волге,
на Откос, лег там
на пыльную траву и долго смотрел за
реку, в луга,
на эту неподвижную землю. Через
Волгу медленно тащились тени облаков; перевалив в луга, они становятся светлее, точно омылись водою
реки. Все вокруг полуспит, все так приглушено, все движется как-то неохотно, по тяжкой необходимости, а не по пламенной любви к движению, к жизни.
Многие не верят, что настоящая, а Базунов даже кричал, что Самара
на Волге, а не
на Тигре, и что Тигр-река давно в землю ушла.
Чего там?»
Волга, Матвей, это уж воистину за труд наш, для облегчения от бога дана, и как взглянешь
на неё — окрылится сердце радостью, ничего тебе не хочется, не надобно, только бы плыть — вот какая разымчивая
река!
Переправившись чрез
Волгу под Симбирском, дедушка перебил поперек степную ее сторону, называемую луговою, переехал Черемшан, Кандурчу, чрез Красное поселение, слободу селившихся тогда отставных солдат, и приехал в Сергиевск, стоящий
на горе при впадении
реки Сургута в Большой Сок.
Сверх сего, Оренбургская губерния разделялась еще
на восемь линейных дистанций (ряд крепостей, выстроенных по
рекам Волге, Самаре, Яику, Сакмаре и Ую); сии дистанции находились под ведомством военных начальников, пользовавшихся правами провинциальных воевод.
Обыкновенно он исчезал из лагерей. Зимой это был самый аккуратный служака, но чуть лед
на Волге прошел — заскучает, ходит из угла в угол, мучится, а как перешли в лагерь, — он недалеко от Полупленной рощи, над самой
рекой, — Орлова нет как нет. Дня через три-четыре явится веселый, отсидит, и опять за службу. Последняя его отлучка была в прошлом году, в июне. Отсидел он две недели в подземном карцере и прямо из-под ареста вышел
на стрельбу. Там мы разговорились.
Хотя он и не советует мне гулять по ночам, но все же иногда я выхожу огородами
на берег
Волги и сижу там, под ветлами, глядя сквозь прозрачную завесу ночи вниз, за
реку, в луга.
Это большое старое село лежало среди дремучих лесов,
на берегу быстрого притока
Волги — многоводной
реки Турицы, в местности свежей, здоровой, богатой и лесами, и лугами, и водами, и всем тем, что восхитило очи творца, воззревшего
на свое творение, и исторгло у него в похвалу себе: «это добро зело», — это прекрасно.
А услыхавшие про это сразу догадались, что Голован это сделал неспроста, а что он таким образом, изболясь за людей, бросил язве шмат своего тела
на тот конец, чтобы он прошел жертвицей по всем русским
рекам из малого Орлика в Оку, из Оки в
Волгу, по всей Руси великой до широкого Каспия, и тем Голован за всех отстрадал, а сам он от этого не умрет, потому что у него в руках аптекарев живой камень и он человек «несмертельный».
Ой, во кустах, по-над
Волгой, над
рекой,
Вора-молодца смертный час его настиг.
Как прижал вор руки к пораненной груди, —
Стал
на колени — богу молится.
— Господи! Приими ты злую душеньку мою,
Злую, окаянную, невольничью!
Было бы мне, молодцу, в монахи идти, —
Сделался, мальчонко, разбойником!
Не хочется думать о нем, — я смотрю в поле:
на краю его синий лес, а за ним, под горою, течет
Волга, могучая
река, — точно она сквозь душу твою широко течет, спокойно смывая отжившее.
На луговой стороне
Волги, там, где впадает в нее прозрачная
река Свияга и где, как известно по истории Натальи, боярской дочери, жил и умер изгнанником невинным боярин Любославский, — там, в маленькой деревеньке родился прадед, дед, отец Леонов; там родился и сам Леон, в то время, когда природа, подобно любезной кокетке, сидящей за туалетом, убиралась, наряжалась в лучшее свое весеннее платье; белилась, румянилась… весенними цветами; смотрелась с улыбкою в зеркало… вод прозрачных и завивала себе кудри…
на вершинах древесных — то есть в мае месяце, и в самую ту минуту, как первый луч земного света коснулся до его глазной перепонки, в ореховых кусточках запели вдруг соловей и малиновка, а в березовой роще закричали вдруг филин и кукушка: хорошее и худое предзнаменование! по которому осьми-десятилетняя повивальная бабка, принявшая Леона
на руки, с веселою усмешкою и с печальным вздохом предсказала ему счастье и несчастье в жизни, вёдро и ненастье, богатство и нищету, друзей и неприятелей, успех в любви и рога при случае.
В настоящее время, то есть весною, в Казани происходило обыкновенное ежегодное и оригинальное гулянье, и вот по какому поводу: как только выступит из берегов
Волга и затопит
на несколько верст (иногда более десяти) свою луговую сторону, она сливается с озером Кабаном, лежащим от нее, кажется, верстах в трех, и, пополнив его неподвижные воды, устремит их в канал, или проток, называемый Булак (мелкий, тинистый и вонючий летом), который, проходя сквозь всю нижнюю часть Казани, соединяется с
рекой Казанкой.
В казачьи времена атаманы да есаулы в нашу родну реченьку зимовать заходили, тут они и дуван дуванили, нажитое
на Волге добро, значит, делили… теперь и званья нашей
реки не стало: завалило ее, голубушку, каршами, занесло замоинами [Замоина — лежащее в русле под песком затонувшее дерево; карша, или карча, — то же самое, но поверх песка.], пошли по ней мели да перекаты…
Много
рек видал я
на своем веку: живал при Дунае и
на тихом Дону, а матушку
Волгу сверху донизу знаю,
на вольном Яике
на багреньях бывал, за бабушку Гугниху пивал [Бабушка Гугниха уральскими (прежде яицкими) казаками считается их родоначальницей.
— Ветлужское золото!.. Ха-ха-ха!.. Россыпи за
Волгой!.. Ха-ха-ха!.. Не растут ли там яблоки
на березе, груши
на сосне?..
Реки молочные в кисельных берегах не текут ли?.. Ах ты, крестный, крестный, — уморил совсем!.. Ха-ха-ха!..
Годов тридцать тому назад какой-то кантауровец [Кантаурово — село
на реке Линде, за
Волгой, верстах в двадцати от Нижнего Новгорода, один из центров валеночного промысла.
На стрелке [Верховою
Волгой называется эта
река выше устья Оки.
Каменский лес вблизи
Волги на левой стороне ее, ниже Макарьева, называется так по селу Каменке, находящемуся
на Рознежской заводи
реки Волги.
— В старых книгах не то говорится, — довольно громко промолвил он. — Князя Георгия в том бою
на реке Сити убили… Как же ему, мертвому, было вниз по
Волге бежать?
В то время устройте дела, а
на шестой неделе, если
реки пропустят, поедемте к нам за
Волгу.
Вазуза весной раньше ломает лед и проходит, а
Волга позднее. Но когда обе
реки сходятся, в
Волге уже 30 саженей ширины, а Вазуза еще узкая и маленькая речка.
Волга проходит через всю Россию
на три тысячи сто шестьдесят верст и впадает в Хвалынское (Каспийское) море. И ширины в ней в полую воду бывает до двенадцати верст.
Теперь по
Волге то и дело «бегают» пароходы, и потому бурлак спокойно себе тянет бечеву Жегулями и спокойно плывет мимо их расшива и беляна, а еще не далее как лет двадцать назад Жегули, это классическое место волжских разбоев, были далеко не безопасны. Вдруг, бывало, над гладью
реки раздастся зычно молодецкое сарын
на кичку! — и судохозяин вместе с батраками, в ужасе, ничком падает
на палубу и лежит неподвижно, пока в его суденышке шарят, хозяйничают да шалят вольные ребята.
Свияга — та еще лучше куролесит: подошла к Симбирску, версты полторы до
Волги остается, — нет, повернула-таки в сторону и пошла с
Волгой рядом:
Волга на полдень, она
на полночь, и верст триста
реки друг дружке навстречу текут, а слиться не могут.
Разыгралася, разгулялася Сура-река —
Она устьицем пала в Волгу-матушку,
На том устьице
на Сурском част ракитов куст,
А у кустика ракитова бел-горюч камень лежит.
Кругом камешка того добрые молодцы сидят,
А сидят они, думу думают
на дуване,
Кому-то из молодцев что достанется
на долю…
И поплыл тут белый царь по
Волге реке, поплыл государь по Воложке
на камешке, в левой руке держит ведро русской земли, а правой кидает ту землю по берегу…
Едет белый царь по
Волге реке, плывет государь по Во́ложке
на камешке.
— Да? Так какая же сцена поразила меня в этом романе? Ах, да…Я плакала
на том месте, где русский маркиз Иван Ивановитш бросается из ее окна в
реку…
реку…
Волгу.
Раннее половодье залило низины плоского прибрежья
Волги, вплоть до села Заводного. Нагорный берег зеленел, покрытый
на несколько десятин парком, спускавшимся к
реке до узкой песчаной дороги.
И вспомнилось ему, как он еще мальчуганом гостил с отцом в промысловом селе «Заводное», вверх по
Волге в соседней губернии,
на луговом берегу, и как он забирался
на колокольню одной из двух церквей и по целым часам глядел
на барскую усадьбу с парком, который спускался вниз к самой
реке.
Лодка!.. Он готов был нанять пароход. Через несколько минут все общество спустилось вниз к пристани. Добыли большой струг. Ночь стояла, точно она была в заговоре, облитая серебром.
На Волге все будто сговорилось, зыбь теплого ветерка, игра чешуй и благоухание сенокоса, доносившееся с лугового берега
реки. Он шептал ей, сидя рядом
на корме, — она правила рулем, — любовные слова… Какие?.. Он ничего не помнит теперь… Свободная рука его жала ее руку, и
на своем лице он чуял ее дыхание.
— Вряд ли, сударь!.. По-нашему, не может… Вот хоть бы нашу сторону взять… Сторона гужевая: от
Волги четыреста, от Оки двести верст,
реки, пристани далеко — надо все гужом. Вот в запрошлый год и уродились у нас хлеба вдоволь, а промысла
на ту пору позамялись… Мужик волком и взвыл, для того, что ему хлебом одним не прожить… Крестьянско житье тоже деньгу просит. Спаси, господи, и помилуй православных от недорода, да избавь, царю небесный, и от того, чтобы много-то хлеба родилось.
Рыжий глинистый обрыв, баржа,
река, чужие, недобрые люди, голод, холод, болезни — быть может, всего этого нет
на самом деле. Вероятно, всё это только снится, — думал татарин. Он чувствовал, что спит, и слышал свой храп… Конечно, он дома, в Симбирской губернии, и стоит ему только назвать жену по имени, как она откликнется; а в соседней комнате мать… Однако, какие бывают страшные сны! К чему они? Татарин улыбнулся и открыл глаза. Какая это
река?
Волга?
— Точно Волга-матушка, — толковали собравшиеся
на берегу
реки казаки.
От Усы-реки, бывало,
сядем
на струга.
Гаркнем песни, подпевают
сами берега…
Свирепеет Волга-матка,
словно ночь черна.
Поднимается горою
за волной волна…
Через борт водой холодной
плещут беляки.
Ветер свищет,
Волга стонет,
буря нам с руки!
Подлетим к расшиве: — Смирно!
Якорь становой!
Лодка, стой! Сарынь
на кичку,
бечеву долой!
Не сдадутся — дело плохо,
значит, извини!
И засвищут шибче бури
наши кистени!
Во время Донского был у них христос Аверьян, убитый татарами, во времена Ивана Грозного были в Москве, в Киржаче и
на реке Андоме христос Иван Емельянов и богородица Марья Якимовна, при Никоне странствовал по нынешним Костромской и Владимирской губерниям господь саваоф Данила Филиппович, который около Костромы побросал в
Волгу и старые и новые книги, говоря, что не в грамоте и не в книгах, а в слове и духе спасение…
Донес Николай Фомич: так и так, «ездил в город Мухин «по делу о водопроводе», делал нивелировку, грунт нашел слабый, подземными ключами размываемый,
рекою Волгой подмываемый, совсем ни
на что неспособный; потому деньги за сондировку и нивелировку, полтораста рублей, в уплату рабочим из моей собственности удержанные, покорнейше прошу возвратить откуда следует, а для благосостояния города Мухина и для безопасного и безостановочного следования по большой дороге казенных транспортов и арестантов, а равно проезжающих по казенной и частной надобностям, необходимо мухинскую гору предварительно укрепить и потом уже устроить водопровод для снабжения жителей водою».