Неточные совпадения
Судья тоже, который только что был пред
моим приходом, ездит только за зайцами, в присутственных
местах держит собак и поведения, если признаться пред вами, — конечно, для пользы отечества я должен это сделать, хотя он мне родня и приятель, — поведения самого предосудительного.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные
места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь
моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Вральман. Та што телать,
мой патюшка? Не я перфый, не я послетний. Три месеса ф Москфе шатался пез
мест, кутшер нихте не ната. Пришло мне липо с голот мереть, липо ушитель…
Стародум(приметя всех смятение). Что это значит? (К Софье.) Софьюшка, друг
мой, и ты мне кажешься в смущении? Неужель
мое намерение тебя огорчило? Я заступаю
место отца твоего. Поверь мне, что я знаю его права. Они нейдут далее, как отвращать несчастную склонность дочери, а выбор достойного человека зависит совершенно от ее сердца. Будь спокойна, друг
мой! Твой муж, тебя достойный, кто б он ни был, будет иметь во мне истинного друга. Поди за кого хочешь.
Возвращаясь к
месту, он поймал незаметно еще одну моль. «Хорош будет
мой репс к лету!» подумал он хмурясь.
Последние слова
мои были вовсе не у
места; я тогда не подозревал их важности, но впоследствии имел случай в них раскаяться.
Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города, на самом высоком
месте, у подошвы Машука: во время грозы облака будут спускаться до
моей кровли.
И вот я стал замечать, что конь
мой тяжелее дышит; он раза два уж споткнулся на ровном
месте…
Прежде, давно, в лета
моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего
моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому
месту: все равно, была ли то деревушка, бедный уездный городишка, село ли, слободка, — любопытного много открывал в нем детский любопытный взгляд.
— Поприще службы
моей, — сказал Чичиков, садясь в кресла не в середине, но наискось, и ухватившись рукою за ручку кресел, — началось в казенной палате, ваше превосходительство; дальнейшее же теченье оной продолжал в разных
местах: был и в надворном суде, и в комиссии построения, и в таможне.
Вас, может быть, три-четыре переменится, а я вот уже тридцать лет, судырь
мой, сижу на одном
месте».
— Как же, а я приказал самовар. Я, признаться сказать, не охотник до чаю: напиток дорогой, да и цена на сахар поднялась немилосердная. Прошка! не нужно самовара! Сухарь отнеси Мавре, слышишь: пусть его положит на то же
место, или нет, подай его сюда, я ужо снесу его сам. Прощайте, батюшка, да благословит вас Бог, а письмо-то председателю вы отдайте. Да! пусть прочтет, он
мой старый знакомый. Как же! были с ним однокорытниками!
Во дни веселий и желаний
Я был от балов без ума:
Верней нет
места для признаний
И для вручения письма.
О вы, почтенные супруги!
Вам предложу свои услуги;
Прошу
мою заметить речь:
Я вас хочу предостеречь.
Вы также, маменьки, построже
За дочерьми смотрите вслед:
Держите прямо свой лорнет!
Не то… не то, избави Боже!
Я это потому пишу,
Что уж давно я не грешу.
А мне, Онегин, пышность эта,
Постылой жизни мишура,
Мои успехи в вихре света,
Мой модный дом и вечера,
Что в них? Сейчас отдать я рада
Всю эту ветошь маскарада,
Весь этот блеск, и шум, и чад
За полку книг, за дикий сад,
За наше бедное жилище,
За те
места, где в первый раз,
Онегин, видела я вас,
Да за смиренное кладбище,
Где нынче крест и тень ветвей
Над бедной нянею
моей…
«Не влюблена ль она?» — «В кого же?
Буянов сватался: отказ.
Ивану Петушкову — тоже.
Гусар Пыхтин гостил у нас;
Уж как он Танею прельщался,
Как мелким бесом рассыпался!
Я думала: пойдет авось;
Куда! и снова дело врозь». —
«Что ж, матушка? за чем же стало?
В Москву, на ярманку невест!
Там, слышно, много праздных
мест» —
«Ох,
мой отец! доходу мало». —
«Довольно для одной зимы,
Не то уж дам хоть я взаймы».
Уж восемь робертов сыграли
Герои виста; восемь раз
Они
места переменяли;
И чай несут. Люблю я час
Определять обедом, чаем
И ужином. Мы время знаем
В деревне без больших сует:
Желудок — верный наш брегет;
И кстати я замечу в скобках,
Что речь веду в
моих строфах
Я столь же часто о пирах,
О разных кушаньях и пробках,
Как ты, божественный Омир,
Ты, тридцати веков кумир!
— Il ne fallait pas danser, si vous ne savez pas! [Не нужно было танцевать, если не умеешь! (фр.)] — сказал сердитый голос папа над
моим ухом, и, слегка оттолкнув меня, он взял руку
моей дамы, прошел с ней тур по-старинному, при громком одобрении зрителей, и привел ее на
место. Мазурка тотчас же кончилась.
Мысли эти мелькали в
моей голове; я не трогался с
места и пристально смотрел на черные бантики своих башмаков.
Чувство умиления, с которым я слушал Гришу, не могло долго продолжаться, во-первых, потому, что любопытство
мое было насыщено, а во-вторых, потому, что я отсидел себе ноги, сидя на одном
месте, и мне хотелось присоединиться к общему шептанью и возне, которые слышались сзади меня в темном чулане. Кто-то взял меня за руку и шепотом сказал: «Чья это рука?» В чулане было совершенно темно; но по одному прикосновению и голосу, который шептал мне над самым ухом, я тотчас узнал Катеньку.
Последняя смелость и решительность оставили меня в то время, когда Карл Иваныч и Володя подносили свои подарки, и застенчивость
моя дошла до последних пределов: я чувствовал, как кровь от сердца беспрестанно приливала мне в голову, как одна краска на лице сменялась другою и как на лбу и на носу выступали крупные капли пота. Уши горели, по всему телу я чувствовал дрожь и испарину, переминался с ноги на ногу и не трогался с
места.
Сонечка занимала все
мое внимание: я помню, что, когда Володя, Этьен и я разговаривали в зале на таком
месте, с которого видна была Сонечка и она могла видеть и слышать нас, я говорил с удовольствием; когда мне случалось сказать, по
моим понятиям, смешное или молодецкое словцо, я произносил его громче и оглядывался на дверь в гостиную; когда же мы перешли на другое
место, с которого нас нельзя было ни слышать, ни видеть из гостиной, я молчал и не находил больше никакого удовольствия в разговоре.
Старый козак Бовдюг захотел также остаться с ними, сказавши: «Теперь не такие
мои лета, чтобы гоняться за татарами, а тут есть
место, где опочить доброю козацкою смертью.
Тут вспомнил кстати и о — кове мосте, и о Малой Неве, и ему опять как бы стало холодно, как давеча, когда он стоял над водой. «Никогда в жизнь
мою не любил я воды, даже в пейзажах, — подумал он вновь и вдруг опять усмехнулся на одну странную мысль: ведь вот, кажется, теперь бы должно быть все равно насчет этой эстетики и комфорта, а тут-то именно и разборчив стал, точно зверь, который непременно
место себе выбирает… в подобном же случае.
Толстяков,
мой приятель, каждый раз принужден снимать свою покрышку, входя куда-нибудь в общее
место, где все другие в шляпах и фуражках стоят.
— Из всех ваших полупьяных рассказов, — резко отрезал Раскольников, — я заключил положительно, что вы не только не оставили ваших подлейших замыслов на
мою сестру, но даже более чем когда-нибудь ими заняты. Мне известно, что сегодня утром сестра
моя получила какое-то письмо. Вам все время не сиделось на
месте… Вы, положим, могли откопать по дороге какую-нибудь жену; но это ничего не значит. Я желаю удостовериться лично…
А теперь я пришла только сказать (Дуня стала подыматься с
места), что если, на случай, я тебе в чем понадоблюсь или понадобится тебе… вся
моя жизнь или что… то кликни меня, я приду.
1-й (осматривая стены). А ведь тут, братец ты
мой, когда-нибудь, значит, расписано было. И теперь еще
местами означает.
Я приближался к
месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Все покрыто было снегом. Солнце садилось. Кибитка ехала по узкой дороге, или точнее по следу, проложенному крестьянскими санями. Вдруг ямщик стал посматривать в сторону и, наконец, сняв шапку, оборотился ко мне и сказал: «Барин, не прикажешь ли воротиться?»
Не казнь страшна: пращур [Пращур — предок.]
мой умер на лобном
месте, [Лобное
место — возвышение на Красной площади, где иногда казнили государственных преступников.] отстаивая то, что почитал святынею своей совести; отец
мой пострадал вместе с Волынским и Хрущевым.
На другой день я простился с генералом и отправился к
месту моего назначения.
— Нисколько. Обсудивши
мое предложение, вы убедитесь, что оно исполнено здравого смысла и простоты. Шила в метке не утаить, а Петра я берусь подготовить надлежащим образом и привести на
место побоища.
— А вам случалось видеть, что люди в
моем положении не отправляются в Елисейские? — спросил Базаров и, внезапно схватив за ножку тяжелый стол, стоявший возле дивана, потряс его и сдвинул с
места.
Я подошел к лавочке, где были ситцы и платки, и накупил всем нашим девушкам по платью, кому розовое, кому голубое, а старушкам по малиновому головному платку; и каждый раз, что я опускал руку в карман, чтобы заплатить деньги, —
мой неразменный рубль все был на своем
месте. Потом я купил для ключницыной дочки, которая должна была выйти замуж, две сердоликовые запонки и, признаться, сробел; но бабушка по-прежнему смотрела хорошо, и
мой рубль после этой покупки благополучно оказался в
моем кармане.
—
Мое участие в Московском восстании объясняется топографией
места — я жил в доме между двумя баррикадами.
— Что вы хотите сказать?
Мой дядя такой же продукт разложения верхних слоев общества, как и вы сами… Как вся интеллигенция. Она не находит себе
места в жизни и потому…
— Почти вся газета живет
моим материалом, — хвастался он, кривя рот. — Если б не я, так Робинзону и писать не о чем.
Места мне мало дают; я мог бы зарабатывать сотни полторы.
— Состязание жуликов. Не зря, брат, московские жулики славятся. Как Варвару нагрели с этой идиотской закладной, черт их души возьми! Не брезглив я, не злой человек, а все-таки, будь
моя власть, я бы половину московских жителей в Сибирь перевез, в Якутку, в Камчатку, вообще — в глухие
места. Пускай там, сукины дети, жрут друг друга — оттуда в Европы никакой вопль не долетит.
— Зашел сказать, что сейчас уезжаю недели на три, на месяц; вот ключ от
моей комнаты, передайте Любаше; я заходил к ней, но она спит. Расхворалась девица, — вздохнул он, сморщив серый лоб. — И — как не вовремя! Ее бы надо послать в одно
место, а она вот…
— На кой черт надо помнить это? — Он выхватил из пазухи гранки и высоко взмахнул ими. — Здесь идет речь не о временном союзе с буржуазией, а о полной, безоговорочной сдаче ей всех позиций критически мыслящей разночинной интеллигенции, — вот как понимает эту штуку рабочий, приятель
мой, эсдек, большевичок… Дунаев. Правильно понимает. «Буржуазия, говорит, свое взяла, у нее конституция есть, а — что выиграла демократия, служилая интеллигенция?
Место приказчика у купцов?» Это — «соль земли» в приказчики?
В сотне шагов от Самгина насыпь разрезана рекой, река перекрыта железной клеткой моста, из-под него быстро вытекает река, сверкая, точно ртуть, река не широкая, болотистая, один ее берег густо зарос камышом, осокой, на другом размыт песок, и на всем видимом протяжении берега моются, ходят и плавают в воде солдаты,
моют лошадей, в трех
местах — ловят рыбу бреднем, натирают груди, ноги, спины друг другу теплым, жирным илом реки.
Красавина. Лень тебе, красавица
моя, а то как бы не придумать. Я бы на твоем
месте, да с твоими деньгами, такое веселье завела, таких чудес бы натворила, что ни об чем бы, кроме меня, и не разговаривали.
— Рг. prince M. Michel, [Князь М. Мишель (фр.).] — говорил Волков, — а фамилия Тюменев не уписалась; это он мне в Пасху подарил, вместо яичка. Но прощайте, au revoir. Мне еще в десять
мест. — Боже
мой, что это за веселье на свете!
— Хорошо, хорошо, — заговорил доктор, — это не
мое дело;
мой долг сказать вам, что вы должны изменить образ жизни,
место, воздух, занятие — все, все.
— Приезжает ко мне старушка в состоянии самой трогательной и острой горести: во-первых, настает Рождество; во-вторых, из дому пишут, что дом на сих же днях поступает в продажу; и в-третьих, она встретила своего должника под руку с дамой и погналась за ними, и даже схватила его за рукав, и взывала к содействию публики, крича со слезами: «Боже
мой, он мне должен!» Но это повело только к тому, что ее от должника с его дамою отвлекли, а привлекли к ответственности за нарушение тишины и порядка в людном
месте.
— Я думала, ты утешишь меня. Мне так было скучно одной и страшно… — Она вздрогнула и оглянулась около себя. — Книги твои все прочла, вон они, на стуле, — прибавила она. — Когда будешь пересматривать, увидишь там
мои заметки карандашом; я подчеркивала все
места, где находила сходство… как ты и я… любили… Ох, устала, не могу говорить… — Она остановилась, смочила языком горячие губы. — Дай мне пить, вон там, на столе!
— Если хотите, расстанемтесь, вот теперь же… — уныло говорил он. — Я знаю, что будет со мной: я попрошусь куда-нибудь в другое
место, уеду в Петербург, на край света, если мне скажут это — не Татьяна Марковна, не маменька
моя — они, пожалуй, наскажут, но я их не послушаю, — а если скажете вы. Я сейчас же с этого
места уйду и никогда не ворочусь сюда! Я знаю, что уж любить больше в жизни никогда не буду… ей-богу, не буду… Марфа Васильевна!
— Что вы? — так и остановился я на
месте, — а откуда ж она узнать могла? А впрочем, что ж я? разумеется, она могла узнать раньше
моего, но ведь представьте себе: она выслушала от меня как совершенную новость! Впрочем… впрочем, что ж я? да здравствует широкость! Надо широко допускать характеры, так ли? Я бы, например, тотчас все разболтал, а она запрет в табакерку… И пусть, и пусть, тем не менее она — прелестнейшее существо и превосходнейший характер!
Фраза была ужасно значительна. Я осекся на
месте. О, разумеется, припоминая все тогдашнее, парадоксальное и бесшабашное настроение
мое, я конечно бы вывернулся каким-нибудь «благороднейшим» порывом, или трескучим словечком, или чем-нибудь, но вдруг я заметил в нахмуренном лице Лизы какое-то злобное, обвиняющее выражение, несправедливое выражение, почти насмешку, и точно бес меня дернул.
Я замолчал, потому что опомнился. Мне унизительно стало как бы объяснять ей
мои новые цели. Она же выслушала меня без удивления и без волнения, но последовал опять молчок. Вдруг она встала, подошла к дверям и выглянула в соседнюю комнату. Убедившись, что там нет никого и что мы одни, она преспокойно воротилась и села на прежнее
место.
Достав письмо, ее письмо,
мой московский документ, они взяли такого же размера простую почтовую бумажку и положили в надрезанное
место кармана и зашили снова как ни в чем не бывало, так что я ничего не мог заметить.