Неточные совпадения
Он не был ни технолог, ни инженер; но он был твердой души прохвост, а это тоже своего рода сила, обладая которою можно покорить
мир. Он ничего не знал ни о процессе образования
рек, ни о законах, по которому они текут вниз, а не вверх, но был убежден, что стоит только указать: от сих мест до сих — и на протяжении отмеренного пространства наверное возникнет материк, а затем по-прежнему, и направо и налево, будет продолжать течь
река.
В это время солнце только что скрылось за горизонтом. От гор к востоку потянулись длинные тени. Еще не успевшая замерзнуть вода в
реке блестела как зеркало; в ней отражались кусты и прибрежные деревья. Казалось, что там, внизу, под водой, был такой же
мир, как и здесь, и такое же светлое небо…
Нередко бывало по всему
миру, что земля тряслась от одного конца до другого: то оттого делается, толкуют грамотные люди, что есть где-то близ моря гора, из которой выхватывается пламя и текут горящие
реки.
Чуден и тогда Днепр, и нет
реки, равной ему в
мире!
Пышный! ему нет равной
реки в
мире.
С
реки потянуло прохладой, и тихий
мир наступающего вечера отразился на лице слепого, он сидел с опущенною головой, видимо, удивленный этим выражением горячего сочувствия.
— Да! — отвечал тот. — Это место, например, когда влюбленные сидят на берегу
реки и видят вдали большой лес, и им представляется, что если бы они туда ушли, так скрылись бы от всех в
мире глаз, — это очень поэтично и верно.
Человек видел свои желания и думы в далеком, занавешенном темной, кровавой завесой прошлом, среди неведомых ему иноплеменников, и внутренне, — умом и сердцем, — приобщался к
миру, видя в нем друзей, которые давно уже единомышленно и твердо решили добиться на земле правды, освятили свое решение неисчислимыми страданиями, пролили
реки крови своей ради торжества жизни новой, светлой и радостной.
Все это было совсем близко от меня, мне видны были мельчайшие детали, и очень ясно запомнилась тонкая, длинная шея и на виске — путаный переплет голубых жилок, как
реки на географической карте маленького неведомого
мира, и этот неведомый
мир — видимо, юноша.
Миром веяло от сосен, стройных, как свечи, вытопившаяся смола блестела золотом и янтарём, кроны их, благословляя землю прохладною тенью, горели на солнце изумрудным пламенем. Сквозь волны зелени сияли главы церквей, просвечивало серебро
реки и рыжие полосы песчаных отмелей. Хороводами спускались вниз ряды яблонь и груш, обильно окроплённых плодами, всё вокруг было ласково и спокойно, как в добром сне.
Казалось, что ежели уничтожить взятку и населить
мир неумытными становыми приставами, то вдруг потекут
реки млека и меда, а к ним на придачу водворится и правда.
— Там, за этой норой, Мария, целый
мир, прекрасный, вечно юный; там — поля, леса, там
реки свежие, моря и люди, там божий
мир: я весь его тебе открою.
И вообще надобно сказать, что мысль, будто бы «прекрасное редко встречается в действительности», основана на смешении понятий «вполне» и «первое»: вполне величественных
рек очень много, первая из величественных
рек, конечно, одна; великих полководцев много, первым полководцем в
мире был кто-нибудь один из них.
Сего мало — туда, где
река Прут вливает быстрые воды свои в величественный Дунай; туда, где великий Петр, окруженный неверными, отчаялся быть победителем и требовал
мира — туда Гений Екатерины привел Румянцева и поставил его между врагами бесчисленными.
«Резиденциями» называют в Сибири такие пункты около больших
рек или иных путей сообщения, которые служат посредниками между глубиной золотоносной тайги и остальным
миром.
Клянусь господом богом, в двадцать лет можно сделать Днепр и Волгу самыми полноводными
реками в
мире, — и это будет стоить копейки!
Река вся в луне, точно серебряным молотом кована; течёт и треплет, полощет отражение моё, наполняя душу
миром, приводя её в ласковый, грустный строй.
Проповедовали любовь — и жили в ненависти, проповедовали
мир — и лили
реками кровь.
Наши речные лоцманы — люди простые, не ученые, водят они суда, сами водимые единым богом. Есть какой-то навык и сноровка. Говорят, что будто они после половодья дно
реки исследуют и проверяют, но, полагать надо, все это относится более к области успокоительных всероссийских иллюзий; но в своем роде лоцманы — очень большие дельцы и наживают порою кругленькие капитальцы. И все это в простоте и в смирении — бога почитаючи и не огорчая
мир, то есть своих людей не позабывая.
Из родников, ключей и болот вода течет в ручьи, из ручьев в речки, из речек в большие
реки, а из больших
рек течет в моря. С других сторон в моря текут другие
реки, и все
реки текут в моря с тех пор, как
мир сотворен. Куда девается вода из моря? Отчего она не течет через край?
Весь
мир олицетворен: каждая
река, каждый лес, каждый пригорок — являются вместилищем высших сил, и самые боги являются между людьми, принимают участие в их действиях, помогают им, противятся, смешиваются с ними, иногда сами поражаются их героями, полубогами, и над всем этим тяжко властвует непостижимая, неотразимая, грозная сила судьбы…
— Жалко! — вздохнул он после некоторого молчания. — И, боже, как жалко! Оно, конечно, божья воля, не нами
мир сотворен, а всё-таки, братушка, жалко. Ежели одно дерево высохнет или, скажем, одна корова падет, и то жалость берет, а каково, добрый человек, глядеть, коли весь
мир идет прахом? Сколько добра, господи Иисусе! И солнце, и небо, и леса, и
реки, и твари — всё ведь это сотворено, приспособлено, друг к дружке прилажено. Всякое до дела доведено и свое место знает. И всему этому пропадать надо!
С тобою древле, о всесильный,
Могучий состязаться мнил,
Безумной гордостью обильный;
Но ты, господь, его смирил.
Ты
рек: я
миру жизнь дарую,
Я смертью землю наказую,
На всё подъята длань моя.
Я также,
рек он, жизнь дарую,
И также смертью наказую:
С тобою, боже, равен я.
Но смолкла похвальба порока
От слова гнева твоего:
Подъемлю солнце я с востока;
С заката подыми его!
Переходя из одного толка спасова согласия в другой, переходя потом из одной секты беспоповщины в иную, шесть раз Герасим перекрещивался и переменял имя, а поступая в Бондаревскую секту самокрещенцев, сам себя окрестил в дождевой воде, собранной в купель, устроенную им самим из молодых древесных побегов и обмазанную глиной, вынутой из земли на трех саженях глубины, да не осквернится та купель дыханием везде присущего антихриста, владеющего всем видимым
миром, всеми морями, всеми
реками и земными источниками…
Все в
мире растлено его прелестью: земля осквернена вглубь на тридцать сажен,
реки, озера, источники нечисты от его тлетворного дыханья; потому и нельзя ни пить, ни есть ничего, не освятив наперед брашна иль питья особой молитвой.
Но вот и сам Тумнин! Удэхейцы называют его Томди, а орочи — Тумни (к последнему названию прибавили букву «н»). Большая величественная
река спокойно текла к морю. Левый берег ее нагорный, правый — частью низменный и поемный и слагается из невысоких террас. Кое-где виднелись небольшие островки, поросшие древесной растительностью. Они отражались в воде, как в зеркале, до мельчайших подробностей, словно там, под водою, был другой
мир, такой же реальный, как и тот, в котором мы обитали.
Первые русские скупщики пушнины появились на
реке Самарге в 1900 году. Их было три человека; они прибыли из Хабаровска через Сихотэ-Алинь. Один из них в пути отморозил себе ноги. Двое вернулись назад, а больного оставили в юрте удэхейца Бага. Этот русский болел около двух месяцев и умер. Удэхейцы были в большом затруднении, как его хоронить и в какой загробный
мир отвести его душу, чтобы она не мешала людям. По-видимому, это им удалось, потому что дух погибшего лоца не проявил себя ничем.
Я осмотрелся и прислушался, но кругом царило полное безмолвие. Такая тишина кажется подозрительной. По ту сторону
реки стеной стоял безмолвный лес, озаренный луной. Как-то даже не верилось, что в природе может быть так тихо. Словно весь
мир погрузился в глубокий сон.
Когда мы подходили к
реке Адими, солнце только что скрылось за горизонтом. Лесистые горы, мысы, расположенные один за другим, словно кулисы в театре, и величаво спокойный океан озарились розовым сиянием, отраженным от неба. Все как-то изменилось. Точно это был другой
мир — угасающий,
мир безмолвия и тишины.
В святой простоте ума и сердца, я, находясь в преддверии лабиринта, думал, что я уже прошел его и что мне пора в тот затон, куда я, как сказочный ерш, попал, исходив все океаны и
реки и обив все свои крылья и перья в борьбе с волнами моря житейского. Я думал, что я дошел до края моих безрассудств, когда только еще начинал к ним получать смутное влечение. Но как бы там ни было, а желание мое удалиться от
мира было непреложно — и я решил немедленно же приводить его в действие.
Рай в природе сохранился в ее красоте, в солнечном свете, в мерцающих в ясную ночь звездах, в голубом небе, в незапятнанных вершинах снеговых гор, в морях и
реках, в лесу и хлебном поле, в драгоценных камнях и цветах и в красоте и убранстве
мира животного.
Никогда, даже и в студенческое время, я не жил так молодо, содержательно, с такой хорошей смесью уединения, дум, чтений и впечатлений от «столицы
мира», которыми я не злоупотреблял, почему все, что я видел «по ту сторону
реки», делалось гораздо ярче и ценнее: начиная с хранилищ искусства и памятников архитектуры, кончая всякими зрелищами, серьезными или дурачливыми.
Елизавета Петровна и во внешних делах шла по пути отца. Возмущенная объявлением шведов, что они поднялись для установления ей престола, она ревностно продолжала войну с ними. Вскоре шведская армия сдалась, и, по
миру в Або, к завоеваниям Петра I присоединилась еще часть Финляндии до
реки Кюмеля.
Николай Ильич Петухов жил уже не на набережной Москвы-реки, а в одном из переулков, прилегающих к Воздвиженке, занимая две квартиры — внизу помещалась редакция и контора, а в бельэтаже жил он сам со своим семейством. Николай Ильич занимал большую квартиру, зала, гостиная и кабинет были убраны комфортабельно, хотя немного безвкусно, так как новая блестящая бронза и картины в золоченых рамах неведомых
миру художников резали глаз.
Лета от сотворения
мира семь тысяч семьдесят третьего, от Рождества же Христова 1565 года, в самый день Крещения, 6 января, к высоким дубовым воротам обширных хором князя Василия Прозоровского, находившихся невдалеке от Кремля, на самом берегу Москвы-реки, подъехали сани-пошевни, украшенные вычурной резьбой, покрытые дорогими коврами и запряженные шестеркою лошадей.