Неточные совпадения
И тут я с печи спрыгнула,
Обулась. Долго слушала, —
Все тихо,
спит семья!
Чуть-чуть я дверью скрипнула
И вышла. Ночь морозная…
Из Домниной избы,
Где парни деревенские
И девки собиралися,
Гремела песня складная.
Любимая моя…
Клим заглянул в дверь: пред квадратной
пастью печки, полной алых углей, в низеньком,
любимом кресле матери, развалился Варавка, обняв мать за талию, а она сидела на коленях у него, покачиваясь взад и вперед, точно маленькая. В бородатом лице Варавки, освещенном отблеском углей, было что-то страшное, маленькие глазки его тоже сверкали, точно угли, а с головы матери на спину ее красиво стекали золотыми ручьями лунные волосы.
«Счастливое дитя! — думал Райский, —
спит и в ученом сне своем не чует, что подле него эта
любимая им римская голова полна тьмы, а сердце пустоты, и что одной ей бессилен он преподать „образцы древних добродетелей“!»
— Для меня, — оживился он вдруг весь, как будто на мгновение отрезвев, только что
попал на
любимую тему, — для меня…
Я глядел тогда на зарю, на деревья, на зеленые мелкие листья, уже потемневшие, но еще резко отделявшиеся от розового неба; в гостиной, за фортепьянами, сидела Софья и беспрестанно наигрывала какую-нибудь
любимую, страстно задумчивую фразу из Бетховена; злая старуха мирно похрапывала, сидя на диване; в столовой, залитой потоком алого света, Вера хлопотала за чаем; самовар затейливо шипел, словно чему-то радовался; с веселым треском ломались крендельки, ложечки звонко стучали по чашкам; канарейка, немилосердно трещавшая целый день, внезапно утихала и только изредка чирикала, как будто о чем-то спрашивала; из прозрачного, легкого облачка мимоходом
падали редкие капли…
Часто мы ходили с Ником за город, у нас были
любимые места — Воробьевы горы, поля за Драгомиловской заставой. Он приходил за мной с Зонненбергом часов в шесть или семь утра и, если я
спал, бросал в мое окно песок и маленькие камешки. Я просыпался, улыбаясь, и торопился выйти к нему.
Конец тетеньки Анфисы Порфирьевны был трагический. Однажды, когда она укладывалась на ночь
спать,
любимая ее ключница (это, впрочем, не мешало тетеньке истязать ее наравне с прочими), которая всегда присутствовала при этом обряде, отворила дверь спальни и кликнула...
Короткая фраза
упала среди наступившей тишины с какой-то грубою резкостью. Все были возмущены цинизмом Петра, но — он оказался пророком. Вскоре пришло печальное известие: старший из сыновей умер от раны на одном из этапов, а еще через некоторое время кто-то из соперников сделал донос на самый пансион. Началось расследование, и лучшее из училищ, какое я знал в своей жизни, было закрыто. Старики ликвидировали
любимое дело и уехали из города.
Должно быть, австрийцы тоже крепко осердились на дядю Максима. По временам в «Курьерке», исстари
любимой газете панов помещиков, упоминалось в реляциях его имя в числе отчаянных гарибальдийских сподвижников, пока однажды из того же «Курьерка» паны не узнали, что Максим
упал вместе с лошадью на поле сражения. Разъяренные австрийцы, давно уже, очевидно, точившие зубы на заядлого волынца (которым, чуть ли не одним, по мнению его соотечественников, держался еще Гарибальди), изрубили его, как капусту.
А он улыбался: не думал он
спать,
Любуясь красивым пакетом;
Большая и красная эта печать
Его забавляла…
С рассветом
Спокойно и крепко заснуло дитя,
И щечки его заалели.
С
любимого личика глаз не сводя,
Молясь у его колыбели,
Я встретила утро…
Я вмиг собралась.
Сестру заклинала я снова
Быть матерью сыну… Сестра поклялась…
Кибитка была уж готова.
Тогда все тому подивилися, свита до земли преклонилася. Честной купец дал свое благословение дочери меньшой,
любимой и молодому принцу-королевичу. И проздравили жениха с невестою сестры старшие завистные и все слуги верные, бояре великие и кавалеры ратные, и нимало не медля принялись веселым пирком да за свадебку, и стали жить да поживать, добра наживать. Я сама там была, пиво-мед пила, по усам текло, да в рот не
попало.
Ежеминутная опасность потерять страстно
любимое дитя и усилия сохранить его напрягали ее нервы и придавали ей неестественные силы и как бы искусственную бодрость; но когда опасность миновалась — общая энергия
упала, и мать начала чувствовать ослабление: у нее заболела грудь, бок, и, наконец, появилось лихорадочное состояние; те же самые доктора, которые так безуспешно лечили меня и которых она бросила, принялись лечить ее.
Я никогда не была матерью, но я воображаю себе: вот у меня растет ребенок —
любимый, лелеемый, в нем все надежды, в него вложены заботы, слезы, бессонные ночи… и вдруг — нелепость, случай, дикий, стихийный случай: он играет на окне, нянька отвернулась, он
падает вниз, на камни.
Один из
любимых писцов старого губернатора нарочно перебежал с своего места на другое, чтоб
попасть на глаза вице-губернатору, и когда
попал, то поклонился ему в пояс.
— Ах, забияка! Вот я тебя! — и стучит в стекло пальцем на воробья, который синичку клюнул… Затем идет в кабинет и работает. Перед обедом выходит в лес гулять, и за ним три его
любимые собаки: Бутылка, Стакан и огромная мохнатая Рюмка, которые были приучены так, что ни на одну птицу не бросались; а после обеда
спит до девяти часов.
Gnadige Frau между тем об этих разговорах и объяснениях с прелестным существом в непродолжительном времени сообщила своему мужу, который обыкновенно являлся домой только
спать; целые же дни он возился в больнице, объезжал соседние деревни, из которых доходил до него слух, что там много больных, лечил даже у крестьян лошадей, коров, и когда он таким образом возвратился однажды домой и, выпив своей
любимой водочки, принялся ужинать, то gnadige Frau подсела к нему.
Был один ссыльный, у которого
любимым занятием в свободное время было считать
пали.
Я ощущаю порой нечто на меня сходящее, когда
любимый дар мой ищет действия; мною тогда овладевает некое, позволю себе сказать, священное беспокойство; душа трепещет и горит, и слово
падает из уст, как угль горящий.
Мы опять умолкли; я чувствовал, что на душе у меня смутно и что сердце опять начинает
падать в груди, несмотря на то что сожаление о смене
любимого начальника умерялось надеждою на присылку другого
любимого начальника.
Любимым его наслаждением было — заложить несколько троек лихих лошадей во всевозможные экипажи, разумеется, с колокольчиками, насажать в них своих собеседников и собеседниц, дворню, кого ни
попало, и с громкими песнями и криками скакать во весь дух по окольным полям и деревням.
Были бы целы два
любимых генерала Шелеметев и Шаликов, был бы цел мой молодой друг, товарищ по юнкерскому училищу подпоручик Николин: он погиб благодаря своему росту в самом начале наступления, пуля
попала ему в лоб.
После смерти отца Андреев поссорился с Соловцовым, ушел в Москву,
попал хористом в общедоступный театр, познакомился с редакциями, стал изредка печататься, потом от пьянства потерял голос и обратился в хитрованца. В это-то время я его и приютил. В честь
любимых им соловцовских собак и взял он свой псевдоним.
Купавина. Я понимаю, куда клонится этот разговор, — вам хочется
попасть на свою
любимую тему — что женщины ничего не знают, ничего не умеют, что они без опеки жить не могут. Ну, так я вам докажу, что я сумею вести свои дела и без посторонней помощи.
Мы приехали под вечер в простой рогожной повозке, на тройке своих лошадей (повар и горничная приехали прежде нас); переезд с кормежки сделали большой, долго ездили по городу, расспрашивая о квартире, долго стояли по бестолковости деревенских лакеев, — и я помню, что озяб ужасно, что квартира была холодна, что чай не согрел меня и что я лег
спать, дрожа как в лихорадке; еще более помню, что страстно любившая меня мать также дрожала, но не от холода, а от страха, чтоб не простудилось ее
любимое дитя, ее Сереженька.
Точно то же случилось со мной при взгляде на кошку, которая
спала, свернувшись клубком на солнышке, и напомнила мне мою
любимую кошку в деревне.
Так и шло время. Свыклась Настя с Крылушкиным и Митревной и была у них вместо дочери
любимой. Все к ней всё с смешком да с шуточкой. А когда и затоскует она, так не мешают ей, не лезут, не распытывают, и она, перегрустивши, еще крепче их любила. Казалось Насте, что в рай небесный она
попала и что уж другого счастья ей никакого не нужно.
Через несколько дней я заметил, что человек этот может
спать сколько угодно и в любом положении, даже стоя, опершись на лопату. Засыпая, он приподнимал брови, и лицо его странно изменялось, принимая иронически-удивленное выражение. А
любимой темой его были рассказы о кладах и снах. Он убежденно говорил...
Хозяева его не беспокоили: повивальная бабка почти никогда не бывала дома, а честный немец предавался по целым дням невинному и
любимому его занятию: он все переписывал прописи, питая честолюбивые замыслы
попасть со временем в учителя каллиграфии.
Ставя отметки, он терпеть не мог середины —
любимыми его баллами было двенадцать с четырьмя плюсами или ноль с несколькими минусами. Иногда же, вписав в журнал круглый ноль, он окружал его со всех сторон минусами, как щетиной, — это у него называлось «ноль с сиянием». И при этом он ржал, раскрывая свою огромную грязную
пасть с черными зубами.
Отречение, отречение постоянное — вот ее тайный смысл, ее разгадка: не исполнение
любимых мыслей и мечтаний, как бы они возвышенны ни были, — исполнение долга, вот о чем следует заботиться человеку; не наложив на себя цепей, железных цепей долга, не может он дойти, не
падая, до конца своего поприща; а в молодости мы думаем: чем свободнее, тем лучше, тем дальше уйдешь.
— Что же, берите бескостречного, дорого не положу! — прокричал Василий Андреич, чувствуя себя возбужденным и вследствие этого
нападая на
любимое, поглощавшее все его умственные силы, занятие — барышничество.
Не
спал и молодой человек. Лежа под открытым окном — это было его
любимое место, — заложив руки за голову, он задумчиво следил за читавшим. Когда бродяга углублялся в книгу и лицо его становилось спокойнее, на лице молодого человека тоже выступало спокойное удовлетворение, когда же лоб бродяги сводился морщинами и глаза мутились от налегавшего на его мысли тумана, молодой человек беспокоился, приподымался с подушки, как будто порываясь вмешаться в тяжелую работу.
Маленький лапсердачник вспыхнул. Глаза его засверкали, как острые гвоздики, и быстрым кошачьим движением он кинулся на обидчика. Дробыш стоял у края клумбы. При неожиданном толчке он запнулся и
упал назад, сломав
любимые цветы дяди. Это очень сконфузило Дробыша. Он поднялся и стал с беспокойством смотреть на произведенные падением опустошения. Его маленький противник стоял, весь насторожившись, ожидая, очевидно, продолжения битвы.
— Гоп, гоп, эгой! — крикнул им ласково Макар и, похлопав ладонью шею своего
любимого вороного коня, сказал, обращаясь ко мне: —
Спать пора! — Потом завернулся с головой в чекмень и, могуче вытянувшись на земле, умолк.
Жизнь была полна и любви и светлых надежд на долгое счастье с
любимым человеком, но
пала гроза, и сокрушилось счастье от прихоти старого сластолюбца.
В невыразимой тоске
упала мать на одежды
любимого сына и стала обливать их жаркими слезами; потом взяла их и понесла к нареченной невестке своей, Магуль-Мегери.
Но оказалось, что майора теперь, пожалуй, не скоро сдвинешь с точки его разговора. Петр Петрович тоже
попал на
любимую свою тему и завербовал в разговор Татьяну Николаевну да Устинова с Хвалынцевым. Он толковал своему новому знакомому о воскресной школе, которую, наконец-то, удалось ему, после многих хлопот и усилий, завести в городе Славнобубенске. Эта школа была его создание и составляла одну из первых сердечных его слабостей.
Она
пала духом и не день, а месяцы олицетворяла собой невыразимую тоску и отчаяние. Она выдернула из своих волос розовую ленточку и возненавидела жизнь. Но как пристрастно и несправедливо чувство! Маруся и тут нашла оправдание его поступку. Она недаром начиталась романов, в которых женятся и выходят замуж назло
любимым людям, назло, чтобы дать понять, уколоть, уязвить.
Я иду к пруду, на свое
любимое место, между шиповниковой клумбой и березовой аллеей, и ложусь
спать.
— Ах, ничего не умею вам сказать: вступался за крестьян, ходил, болтал свои
любимые присказки, что надо бы одну половину деятелей повесить на жилах другой, и наконец
попал в возмутители. Но теперь, говорят, дело уже не совсем для него несчастливо и верно скоро окончится. Но что же вы, что с вами? вы уклоняетесь от ответа.
—
Спи, моя дочурка,
спи, чеми потара сакварело, — произнес он свою
любимую ласковую фразу.
Выйдя из дому, я обрывом спустилась к Куре, перешла мост и, взобравшись на гору с противоположного берега, оглянулась назад. Весь Гори был как на ладони. Вот наш дом, вот сад, вот старый густолиственный каштан под окном отца… старый каштан, посаженный еще при дедушке… Там за его ветвями
спит он, мой папа, добрый,
любимый… Он
спит и не подозревает, что задумала его злая потара сакварела…
— Ниночка, зачем ты нас не поддержала, — капризно-недовольно протянула Додо, не желавшая
падать со своей высоты классной парфетки во мнении
любимого начальства.
— Лес, — продолжал Хрящев,
попадая на свою
любимую зарубку, — настоящее царство живых существ.
Настоятель откинул длинную прядь за ухо и немного покраснел. Видно было, что он
попал на свою
любимую тему.
«Никто-де не скажет, что я
пала… Хоть и люблю, и говорю это, — клейма на себя не наложу, и
любимый человек не добьется своего, не сделает меня рабыней».
Я развращен был в душе, с вожделением смотрел на красивых женщин, которых встречал на улицах, с замиранием сердца думал, — какое бы это было невообразимое наслаждение обнимать их, жадно и бесстыдно ласкать. Но весь этот мутный душевный поток несся мимо образов трех
любимых девушек, и ни одна брызг а не
попадала на них из этого потока. И чем грязнее я себя чувствовал в душе, тем чище и возвышеннее было мое чувство к ним.
Он
попадал на свою
любимую тему.
Ермак Тимофеевич между тем, отпустив гонца, не вернулся в опочивальню, где сладким сном счастливой
любимой женщины
спала его молодая княгиня, а прямо прошел к Семену Иоаникиевичу Строганову.
Фанни Михайловна, узнав о намерении своего
любимого сына идти подставлять свой лоб под турецкие пули, сначала остолбенела, а затем
упала в истерическом припадке.