Неточные совпадения
Лишь окатить
бы душеньку,
А там добудут шапочки,
Как отойдет базар.
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как
бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который
бы всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному было хорошо, который
бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась
бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а
лишь есть чего бояться?
В то время существовало мнение, что градоначальник есть хозяин города, обыватели же суть как
бы его гости. Разница между"хозяином"в общепринятом значении этого слова и"хозяином города"полагалась
лишь в том, что последний имел право сечь своих гостей, что относительно хозяина обыкновенного приличиями не допускалось. Грустилов вспомнил об этом праве и задумался еще слаще.
Строился новый город на новом месте, но одновременно с ним выползало на свет что-то иное, чему еще не было в то время придумано названия и что
лишь в позднейшее время сделалось известным под довольно определенным названием"дурных страстей"и"неблагонадежных элементов". Неправильно было
бы, впрочем, полагать, что это"иное"появилось тогда в первый раз; нет, оно уже имело свою историю…
Одна пустая формальность, смысл которой был
бы понятен
лишь для того, кто ее испытывает!
Как
бы то ни было, но глуповцы всегда узнавали о предмете похода
лишь по окончании его.
Посему, находя, что все ныне существующие мундиры
лишь в слабой степени удовлетворяют этой важной цели, я полагал
бы необходимым составить специальную на сей предмет комиссию, которой и препоручить начертать план градоначальнического мундира.
Некстати было
бы мне говорить о них с такою злостью, — мне, который, кроме их, на свете ничего не любит, — мне, который всегда готов был им жертвовать спокойствием, честолюбием, жизнию… Но ведь я не в припадке досады и оскорбленного самолюбия стараюсь сдернуть с них то волшебное покрывало, сквозь которое
лишь привычный взор проникает. Нет, все, что я говорю о них, есть только следствие
Но я не создан для блаженства;
Ему чужда душа моя;
Напрасны ваши совершенства:
Их вовсе недостоин я.
Поверьте (совесть в том порукой),
Супружество нам будет мукой.
Я, сколько ни любил
бы вас,
Привыкнув, разлюблю тотчас;
Начнете плакать: ваши слезы
Не тронут сердца моего,
А будут
лишь бесить его.
Судите ж вы, какие розы
Нам заготовит Гименей
И, может быть, на много дней.
А где, бишь, мой рассказ несвязный?
В Одессе пыльной, я сказал.
Я б мог сказать: в Одессе грязной —
И тут
бы, право, не солгал.
В году недель пять-шесть Одесса,
По воле бурного Зевеса,
Потоплена, запружена,
В густой грязи погружена.
Все домы на аршин загрязнут,
Лишь на ходулях пешеход
По улице дерзает вброд;
Кареты, люди тонут, вязнут,
И в дрожках вол, рога склоня,
Сменяет хилого коня.
Сон, действительно, как
бы лишь ждал этой подачки; он пришел, пошептался с Мери, стоящей у изголовья, и, повинуясь ее улыбке, сказал вокруг: «Ш-ш-ш».
Ему шел уже двенадцатый год, когда все намеки его души, все разрозненные черты духа и оттенки тайных порывов соединились в одном сильном моменте и, тем получив стройное выражение, стали неукротимым желанием. До этого он как
бы находил
лишь отдельные части своего сада — просвет, тень, цветок, дремучий и пышный ствол — во множестве садов иных, и вдруг увидел их ясно, все — в прекрасном, поражающем соответствии.
Лишь стало
бы охоты, —
А то во здравье: ешь до дна!
Благословляли
бы меня
лишь берега,
И я
бы освежал долины и луга,
Но с них
бы не унёс листочка.
Мартышка, в Зеркале увидя образ свой,
Тихохонько Медведя толк ногой:
«Смотри-ка», говорит: «кум милый мой!
Что́ это там за рожа?
Какие у неё ужимки и прыжки!
Я удавилась
бы с тоски,
Когда
бы на неё хоть чуть была похожа.
А, ведь, признайся, есть
Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть:
Я даже их могу по пальцам перечесть». —
«Чем кумушек считать трудиться,
Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?»
Ей Мишка отвечал.
Но Мишенькин совет
лишь попусту пропал.
Одной
лишь милости притом мы просим,
Чтоб суток через пять
Он умер
бы опять.
Он рад
бы в первые тут шмыгнуть ворота,
Да то
лишь горе,
Что все ворота на запоре.
А тут
бы влево
лишь принять.
Куда прикажете,
лишь только
бы усесться.
В Дрездене, на Брюлевской террасе, между двумя и четырьмя часами, в самое фешенебельное время для прогулки, вы можете встретить человека лет около пятидесяти, уже совсем седого и как
бы страдающего подагрой, но еще красивого, изящно одетого и с тем особенным отпечатком, который дается человеку одним
лишь долгим пребыванием в высших слоях общества.
Слушать Денисова было скучно, и Клим Иванович Самгин, изнывая, нетерпеливо ждал чего-то, что остановило
бы тугую, тяжелую речь. Дом наполнен был непоколебимой, теплой тишиной,
лишь однажды где-то красноречиво прозвучал голос женщины...
Мелкие мысли одолевали его, он закурил, прилег на диван, прислушался: город жил тихо,
лишь где-то у соседей стучал топор, как
бы срубая дерево с корня, глухой звук этот странно был похож на ленивый лай большой собаки и медленный, мерный шаг тяжелых ног.
Сам он не чувствовал позыва перевести беседу на эту тему. Низко опущенный абажур наполнял комнату оранжевым туманом. Темный потолок, испещренный трещинами, стены, покрытые кусками материи, рыжеватый ковер на полу — все это вызывало у Клима странное ощущение: он как будто сидел в мешке. Было очень тепло и неестественно тихо.
Лишь изредка доносился глухой гул, тогда вся комната вздрагивала и как
бы опускалась; должно быть, по улице ехал тяжело нагруженный воз.
Но она, молча пожимая плечами, не отвечала и
лишь однажды, когда Клим стал допрашивать навязчиво, сказала, как
бы отталкивая его...
Что касается Обломова, он дальше парка никуда
бы не тронулся, да Ольга все придумывает, и
лишь только он на приглашение куда-нибудь поехать замнется ответом, наверное поездка предпринималась. И тогда не было конца улыбкам Ольги. На пять верст кругом дачи не было пригорка, на который
бы он ни влезал по нескольку раз.
Обломову и хотелось
бы, чтоб было чисто, да он
бы желал, чтоб это сделалось как-нибудь так, незаметно, само собой; а Захар всегда заводил тяжбу,
лишь только начинали требовать от него сметания пыли, мытья полов и т. п. Он в таком случае станет доказывать необходимость громадной возни в доме, зная очень хорошо, что одна мысль об этом приводила барина его в ужас.
Ни внезапной краски, ни радости до испуга, ни томного или трепещущего огнем взгляда он не подкараулил никогда, и если было что-нибудь похожее на это, показалось ему, что лицо ее будто исказилось болью, когда он скажет, что на днях уедет в Италию, только
лишь сердце у него замрет и обольется кровью от этих драгоценных и редких минут, как вдруг опять все точно задернется флером; она наивно и открыто прибавит: «Как жаль, что я не могу поехать с вами туда, а ужасно хотелось
бы!
И тщетно там пришлец унылый
Искал
бы гетманской могилы:
Забыт Мазепа с давних пор;
Лишь в торжествующей святыне
Раз в год анафемой доныне,
Грозя, гремит о нем собор.
— Он не романтик, а поэт, артист, — сказала она. — Я начинаю верить в него. В нем много чувства, правды… Я ничего не скрыла
бы от него, если б у него у самого не было ко мне того, что он называл страстью. Только чтоб его немного охладить, я решаюсь на эту глупую, двойную роль…
Лишь отрезвится, я сейчас ему скажу первая все — и мы будем друзья…
«Надо узнать, от кого письмо, во что
бы то ни стало, — решил он, — а то меня лихорадка бьет. Только
лишь узнаю, так успокоюсь и уеду!» — сказал он и пошел к ней тотчас после чаю.
Итак, что до чувств и отношений моих к Лизе, то все, что было наружу, была
лишь напускная, ревнивая ложь с обеих сторон, но никогда мы оба не любили друг друга сильнее, как в это время. Прибавлю еще, что к Макару Ивановичу, с самого появления его у нас, Лиза, после первого удивления и любопытства, стала почему-то относиться почти пренебрежительно, даже высокомерно. Она как
бы нарочно не обращала на него ни малейшего внимания.
— То есть это при покойном государе еще вышло-с, — обратился ко мне Петр Ипполитович, нервно и с некоторым мучением, как
бы страдая вперед за успех эффекта, — ведь вы знаете этот камень — глупый камень на улице, к чему, зачем, только
лишь мешает, так ли-с?
Порешив с этим пунктом, я непременно, и уже настоятельно, положил замолвить тут же несколько слов в пользу Анны Андреевны и, если возможно, взяв Катерину Николаевну и Татьяну Павловну (как свидетельницу), привезти их ко мне, то есть к князю, там помирить враждующих женщин, воскресить князя и… и… одним словом, по крайней мере тут, в этой кучке, сегодня же, сделать всех счастливыми, так что оставались
бы лишь один Версилов и мама.
— Самоубийство есть самый великий грех человеческий, — ответил он, вздохнув, — но судья тут — един
лишь Господь, ибо ему
лишь известно все, всякий предел и всякая мера. Нам же беспременно надо молиться о таковом грешнике. Каждый раз, как услышишь о таковом грехе, то, отходя ко сну, помолись за сего грешника умиленно; хотя
бы только воздохни о нем к Богу; даже хотя
бы ты и не знал его вовсе, — тем доходнее твоя молитва будет о нем.
Ну где же прежде нам было
бы понять друг друга, когда я и сам-то понял себя самого —
лишь сегодня, в пять часов пополудни, ровно за два часа до смерти Макара Ивановича.
Но одну подробность я слишком запомнил: мама сидела на диване, а влево от дивана, на особом круглом столике, лежал как
бы приготовленный к чему-то образ — древняя икона, без ризы, но
лишь с венчиками на главах святых, которых изображено было двое.
И хоть вы, конечно, может быть, и не пошли
бы на мой вызов, потому что я всего
лишь гимназист и несовершеннолетний подросток, однако я все
бы сделал вызов, как
бы вы там ни приняли и что
бы вы там ни сделали… и, признаюсь, даже и теперь тех же целей.
Из письма этого сделаю
лишь несколько выдержек, находя в них некоторый общий взгляд и как
бы нечто разъяснительное.
Оно доказывало
лишь то, думал я тогда, что я не в силах устоять даже и пред глупейшими приманками, тогда как сам же сказал сейчас Крафту, что у меня есть «свое место», есть свое дело и что если б у меня было три жизни, то и тогда
бы мне было их мало.
Но из слов моих все-таки выступило ясно, что я из всех моих обид того рокового дня всего более запомнил и держал на сердце
лишь обиду от Бьоринга и от нее: иначе я
бы не бредил об этом одном у Ламберта, а бредил
бы, например, и о Зерщикове; между тем оказалось
лишь первое, как узнал я впоследствии от самого Ламберта.
— Ах, Татьяна Павловна, зачем
бы вам так с ним теперь! Да вы шутите, может, а? — прибавила мать, приметив что-то вроде улыбки на лице Татьяны Павловны. Татьяны Павловнину брань и впрямь иногда нельзя было принять за серьезное, но улыбнулась она (если только улыбнулась), конечно,
лишь на мать, потому что ужасно любила ее доброту и уж без сомнения заметила, как в ту минуту она была счастлива моею покорностью.
Я сохранил ясное воспоминание
лишь о том, что когда рассказывал ему о «документе», то никак не мог понятливо выразиться и толком связать рассказ, и по лицу его слишком видел, что он никак не может понять меня, но что ему очень
бы хотелось понять, так что даже он рискнул остановить меня вопросом, что было опасно, потому что я тотчас, чуть перебивали меня, сам перебивал тему и забывал, о чем говорил.
Осиротевшие люди тотчас же стали
бы прижиматься друг к другу теснее и любовнее; они схватились
бы за руки, понимая, что теперь
лишь они одни составляют все друг для друга.
— Послушайте, князь, успокойтесь, пожалуйста; я вижу, что вы чем дальше, тем больше в волнении, а между тем все это, может быть,
лишь мираж. О, я затянулся и сам, непростительно, подло; но ведь я знаю, что это только временное… и только
бы мне отыграть известную цифру, и тогда скажите, я вам должен с этими тремя стами до двух тысяч пятисот, так ли?
Короче, я прямо вывожу, что, имея в уме нечто неподвижное, всегдашнее, сильное, которым страшно занят, — как
бы удаляешься тем самым от всего мира в пустыню, и все, что случается, проходит
лишь вскользь, мимо главного.
— Mon ami, voilà Dolgorowky, l'autre mon ami, [Друг мой, вот Долгоровкий, другой мой друг (франц.).] — важно и серьезно проговорил длинный, в упор смотря на покрасневшего от злости Ламберта. Тот,
лишь увидел меня, тотчас же как
бы весь преобразился.
— И ты прав. Я догадался о том, когда уже было все кончено, то есть когда она дала позволение. Но оставь об этом. Дело не сладилось за смертью Лидии, да, может, если б и осталась в живых, то не сладилось
бы, а маму я и теперь не пускаю к ребенку. Это —
лишь эпизод. Милый мой, я давно тебя ждал сюда. Я давно мечтал, как мы здесь сойдемся; знаешь ли, как давно? — уже два года мечтал.
Я поднял голову: ни насмешки, ни гнева в ее лице, а была
лишь ее светлая, веселая улыбка и какая-то усиленная шаловливость в выражении лица, — ее всегдашнее выражение, впрочем, — шаловливость почти детская. «Вот видишь, я тебя поймала всего; ну, что ты теперь скажешь?» — как
бы говорило все ее лицо.
А «идея»? «Идея» — потом, идея ждала; все, что было, — «было
лишь уклонением в сторону»: «почему ж не повеселить себя?» Вот тем-то и скверна «моя идея», повторю еще раз, что допускает решительно все уклонения; была
бы она не так тверда и радикальна, то я
бы, может быть, и побоялся уклониться.
Правда, я далеко был не в «скорлупе» и далеко еще не был свободен; но ведь и шаг я положил сделать
лишь в виде пробы — как только, чтоб посмотреть, почти как
бы помечтать, а потом уж не приходить, может, долго, до самого того времени, когда начнется серьезно.