Неточные совпадения
Сам больной, вымытый и причесанный,
лежал на
чистых простынях, на высоко поднятых подушках, в
чистой рубашке с белым воротником около неестественно тонкой шеи и с новым выражением надежды, не спуская глаз, смотрел на Кити.
—
Лежала на столе четвертка
чистой бумаги, — сказал он, — да не знаю, куда запропастилась: люди у меня такие негодные! — Тут стал он заглядывать и под стол и на стол, шарил везде и наконец закричал: — Мавра! а Мавра!
Под головами его действительно
лежали теперь настоящие подушки — пуховые и с
чистыми наволочками; он это тоже заметил и взял в соображение.
Через пяток минут Самгин
лежал в углу, куда передвинули ларь для теста, на крышку ларя постлали полушубок, завернули в
чистые полотенца какую-то мягкую рухлядь, образовалась подушка.
Как там отец его, дед, дети, внучата и гости сидели или
лежали в ленивом покое, зная, что есть в доме вечно ходящее около них и промышляющее око и непокладные руки, которые обошьют их, накормят, напоят, оденут и обуют и спать положат, а при смерти закроют им глаза, так и тут Обломов, сидя и не трогаясь с дивана, видел, что движется что-то живое и проворное в его пользу и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов в концы вселенной, а суп и жаркое явятся у него на столе, а белье его будет чисто и свежо, а паутина снята со стены, и он не узнает, как это сделается, не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно будет угадано и принесено ему под нос, не с ленью, не с грубостью, не грязными руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности,
чистыми, белыми руками и с голыми локтями.
Я говорю только о себе — не из эгоизма, а потому, что, когда я буду
лежать на дне этой пропасти, вы всё будете, как
чистый ангел, летать высоко, и не знаю, захотите ли бросить в нее взгляд.
Они сами чувствовали это, и все трое, как бы смущенные своим величием, поспешно и скромно опуская глаза, сели на свои резные кресла за покрытый зеленым сукном стол, на котором возвышался треугольный инструмент с орлом, стеклянные вазы, в которых бывают в буфетах конфеты, чернильница, перья, и
лежала бумага
чистая и прекрасная и вновь очиненные карандаши разных размеров.
В то время когда Маслова, измученная длинным переходом, подходила с своими конвойными к зданию окружного суда, тот самый племянник ее воспитательниц, князь Дмитрий Иванович Нехлюдов, который соблазнил ее,
лежал еще на своей высокой, пружинной с пуховым тюфяком, смятой постели и, расстегнув ворот голландской
чистой ночной рубашки с заутюженными складочками на груди, курил папиросу. Он остановившимися глазами смотрел перед собой и думал о том, что предстоит ему нынче сделать и что было вчера.
— Тут нет его. Не беспокойся, я знаю, где
лежит; вот оно, — сказал Алеша, сыскав в другом углу комнаты, у туалетного столика Ивана,
чистое, еще сложенное и не употребленное полотенце. Иван странно посмотрел на полотенце; память как бы вмиг воротилась к нему.
Последняя искренность и правдивость
лежит в
чистой субъективности, а не в объективности.
Тут он так крепко иногда
лежит, что мне самому случалось взминать снег ногами, чтоб взбудить русака… и что за красота, когда он вылетит из удула, на все стороны рассыпав снежную пыль, матерой, цветной, красивый, и покатит по
чистому полю!..
Покуда пороши еще мелки и снежной норы сделать нельзя, русаки ложатся предпочтительно по горным долочкам, поросшим каким-нибудь степным кустарником, также по межам, где обыкновенно придувает снег к нагнувшейся высокой траве; нередко сходят они с гор в замерзшие, камышистые болота (если они есть близко) и выбирают для логова иногда большие кочки; в
чистой и гладкой степи русаки
лежат под кустиками ковыля.
В другом месте, в глубокой впадине стога, укрывшись теплыми бараньими пальто,
лежали другие два человека и говорили между собою по-французски. По их выговору можно было разобрать, что один из них
чистый француз, другой итальянец из Неаполя или из других мест южной Италии.
Дивуется честной купец такому чуду чудному и такому диву дивному, и ходит он по палатам изукрашенным да любуется, а сам думает: «Хорошо бы теперь соснуть да всхрапнуть», — и видит, стоит перед ним кровать резная, из
чистого золота, на ножках хрустальныих, с пологом серебряным, с бахромою и кистями жемчужными; пуховик на ней как гора
лежит, пуху мягкого, лебяжьего.
Василий Иваныч выглядел джентльменом: одет был щеголевато, лицо имел
чистое, матовое, доказывавшее, что периодическое омовение уже вошло в его привычки; напротив того, Павел Матвеич глядел замарашкой: одет был неряшливо, в белье рыжеватого цвета, лицо имел пористое, покрытое противною маслянистою слизью, как у человека, который несколько суток сряду спал,
лежа в тарантасе, на протухлой подушке.
Золотые волосы падали крупными цельными локонами вокруг его высокого,
чистого лба, густая, четырехугольной формы, рыжая, небольшая борода
лежала правильными волнами, точно нагофрированная, и вся его массивная и изящная голова, с обнаженной шеей благородного рисунка, была похожа на голову одного из трех греческих героев или мудрецов, великолепные бюсты которых Ромашов видел где-то на гравюрах.
Перед ним
лежал лист
чистой почтовой бумаги, а в стороне стоял недопитый стакан чаю.
— Нет, Ченцов этого не думал! — возразил он, притворно рассмеявшись. — Как игрок, и игрок серьезный, Ченцов понимает, что карточный долг священнее всякого!.. Я с ним играл не на щепки, а на
чистые деньги, которые у него
лежали перед глазами.
Сидел Дадонов в большом истрепанном кресле, подаренном ему покойным историком Погодиным,"в воспоминание приятно проведенных минут"; на нем была надета
чистая белая рубашка, а на ногах
лежало ситцевое стеганое одеяло; очевидно, что домашние были заранее предуведомлены об нашем посещении.
В единственной
чистой комнате дома, которая служила приемною, царствовала какая-то унылая нагота; по стенам было расставлено с дюжину крашеных стульев, обитых волосяной материей, местами значительно продранной, и стоял такой же диван с выпяченной спинкой, словно грудь у генерала дореформенной школы; в одном из простенков виднелся простой стол, покрытый загаженным сукном, на котором
лежали исповедные книги прихода, и из-за них выглядывала чернильница с воткнутым в нее пером; в восточном углу висел киот с родительским благословением и с зажженною лампадкой; под ним стояли два сундука с матушкиным приданым, покрытые серым, выцветшим сукном.
Но что сказал я? Где Руслан?
Лежит он мертвый в
чистом поле;
Уж кровь его не льется боле,
Над ним летает жадный вран,
Безгласен рог, недвижны латы,
Не шевелится шлем косматый!
На ней было белое платье с голубыми подковками, старенькое, но
чистое, гладко причесанные волосы
лежали на груди толстой, короткой косой. Глаза у нее — большие, серьезные, в их спокойной глубине горел голубой огонек, освещая худенькое, остроносое лицо. Она приятно улыбалась, но — не понравилась мне. Вся ее болезненная фигура как будто говорила...
Иногда я заставал ее перед зеркалом, — она сидела на низеньком кресле, причесывая волосы; концы их
лежали на коленях ее, на ручках кресла, спускались через спинку его почти до полу, — волосы у нее были так же длинны и густы, как у бабушки. Я видел в зеркале ее смуглые, крепкие груди, она надевала при мне лиф, чулки, но ее
чистая нагота не будила у меня ощущений стыдных, а только радостное чувство гордости за нее. Всегда от нее исходил запах цветов, защищавший ее от дурных мыслей о ней.
Все провожали его в прихожую и говорили обычные слова так добродушно и просто, что эти слова казались значительными. Он вышел на тихую улицу, точно из бани, чувствуя себя
чистым и лёгким, и шёл домой медленно, боясь расплескать из сердца то приятное, чем наполнили его в этом бедном доме. И лишь где-то глубоко
лежал тяжёлый, едкий осадок...
Не для того ли, что во мне
лежало орудие для освобождения этого высокого,
чистого существа, и то, о чем я боялся мечтать, боялся думать, вдруг совершилось, — и счастью моему нет меры.
— Я также, боярин, вечно стану помнить, что без тебя спал бы и теперь еще непробудным сном в
чистом поле. И если б ты не ехал назад в Москву, то я ни за что бы тебя не покинул. А что, Юрий Дмитрич! неужли-то у тебя сердце
лежит больше к полякам, чем к православным? Эй, останься здесь, боярин!
Спички оказались вовсе ненужными. На столе в столовой горела свеча и стояла тарелка, покрытая
чистою салфеткою, под которой
лежал ломоть хлеба и кусок жареной индейки.
Судьи сидели за столом, накрытым белою скатертью. Их было шесть человек, и все шестеро молодые люди; перед каждым
лежал лист
чистой бумаги. Опять-таки клянусь, что и молодость судей не осталась не замеченною мной, и я, конечно, сумел бы вывести из этого замечания надлежащее заключение, если б Прокоп, по своему обыкновению, вновь не спутал меня.
Подле одного ярко пылающего костра, прислонив голову к высокому казачьему седлу,
лежал на широком потнике молодой офицер в белой кавалерийской фуражке; небрежно накинутая на плеча черкесская бурка не закрывала груди его, украшенной Георгиевским крестом; он наигрывал на карманном флажолете французской романс: «Jeune Troubadour» [«Юный трубадур».], и, казалось, все внимание его было устремлено на то, чтоб брать
чище и вернее ноты на этой музыкальной игрушке.
В этот день я смотрел из окна чертежной на белый пустой парк, и вдруг мне показалось, что в глубине аллеи я вижу Урманова. Он шел по цельному снегу и остановился у одной скамейки. Я быстро схватил в вестибюле шляпу и выбежал. Пробежав до половины аллеи, я увидел глубокий след, уходивший в сторону Ивановского грота. Никого не было видно, кругом
лежал снег,
чистый, нетронутый. Лишь кое-где виднелись оттиски вороньих лапок, да обломавшиеся от снега черные веточки пестрили белую поверхность темными черточками.
Как пери спящая мила,
Она в гробу своем
лежала,
Белей и
чище покрывала
Был томный цвет ее чела.
Навек опущены ресницы…
Но кто б, о небо! не сказал,
Что взор под ними лишь дремал
И, чудный, только ожидал
Иль поцелуя иль денницы?
Но бесполезно луч дневной
Скользил по ним струей златой,
Напрасно их в немой печали
Уста родные целовали…
Нет! смерти вечную печать
Ничто не в силах уж сорвать!
Вы, Павел Васильич, можно сказать, отрываете от нашего сердца лучшую часть, берете от нас нашу
чистую, нежную голубицу, а потому на вас
лежит священная обязанность заменить для нее некоторым образом наше место, успокоить и разогнать ее скуку, которую, может быть, она будет чувствовать, выпорхнув из родительского гнезда.
Древесный лист
лежал под снегом с осени, а между тем Аполлинарий видел труп в
чистом белом уборе с шитьем, и кровь из раны еще струилась…
Не мудрено, разумеется, проскакать во всю конскую прыть по
чистому полю; но ежели вам скажут, что на дороге в разных местах
лежат и спят ваши братья, которых вы можете растоптать, то, конечно, вы поедете несколько осторожнее.
Между колесами телег,
Полузавешанных коврами,
Горит огонь: семья кругом
Готовит ужин; в
чистом поле
Пасутся кони; за шатром
Ручной медведь
лежит на воле.
Я отнес его в хлебопекарню, где было
чище и больше воздуха, положил на старый ларь, — он
лежал желтый, точно кость, и неподвижен, как мертвый. Буйство прекратилось, повеяло предчувствием беды, все струсили и вполголоса стали ругать Кузина...
На ночном столике, в
чистом стакане,
лежал на воде цветок, сорванный Лучковым, Уж в постели Маша приподнялась осторожно, оперлась на локоть, и ее девственные губы тихо прикоснулись белых и свежих лепестков…
В
чистом поле, в широком раздолье
лежит белой камень Латырь.
На сундуке
лежит цельный хлеб, накроенный толстыми ломтями во всю длину, пяток луковиц, кусок свиного сала и крупная серая соль в
чистой тряпке.
Молчание Степана всё более обижало Николая, в голове у него мелькали задорные, злые слова и мысли, но он понимал, что с этим человеком бесполезно говорить, да и лень было двигать языком — тишина и жара вызывали сонное настроение; хотелось идти в огород, лечь там в тень, около бани, и
лежать, глядя в
чистое небо, где тают все мысли и откуда вливается в душу сладкая спокойная пустота.
Мы вошли в избу. На лавке у Александра Ивановича
лежали пестрая казанская кошма и красная сафьяновая подушка; стол был накрыт
чистой салфеткой, и на нем весело кипел самовар.
Полон дум придя в перелесок, долго
лежал на траве благовонной, долго смотрел он на вечно прекрасную, никогда ненаглядную лазурь небосклона. Мысли менялись, роились. То с болью в сердце вспоминал обманную Фленушку, то
чистую сердцем, скромную нравом Дуняшу…
— Так же золотая, из
чистого золота лита… И ядра при ней золотые
лежат и жеребьи золотые, которыми Стенька Разин по бусурманам стрелял… Ведь он Персиянское царство заполонил. Ты это слыхал ли?
— Да, я, — также мягко и виновато ответила женщина и пошла за ним в угол, где стоял стол и на нем маленькая иконка, перед которой теплилась тоненькая восковая свечка. Алексей Степанович мельком оглядел чердак, другой конец которого утопал в темноте, и остановил удивленный взгляд на столе. Он был покрыт
чистою скатертью, и на нем
лежали рядом два темно-бурых яйца и маленькая покупная и, видимо, черствая булка.
Возвращаясь к нашей исходной проблеме — возможна ли религиозная философия и как она возможна, — мы должны настойчиво указать, что если действительно в основе философствования
лежит некое «умное ведение», непосредственное, мистически-интуитивное постижение основ бытия, другими словами, своеобразный философский миф, хотя и не имеющий яркости и красочности религиозного, то всякая подлинная философия мифична и постольку религиозна, и потому невозможна иррелигиозная, «независимая», «
чистая» философия.
Герои веры, религиозные подвижники и святые, обладали различными познавательными способностями, иногда же и со всем не были одарены в этом отношении, и, однако, это не мешало их
чистому сердцу зреть Бога, ибо путь веры, религиозного ведения,
лежит поверх пути знания [Вот какими чертами описывается религиозное ведение у одного из светильников веры.
Вместе с этой повышенной сознательностью искусство подвергается таким опасностям, которые совсем не
лежат на пути
чистого эстетизма.
Между тем многие матросы спускаются вниз и с какой-то суровой торжественностью переодеваются в
чистые рубахи, следуя традиционному обычаю моряков надевать перед гибелью
чистое белье. В палубе у образа многие
лежат распростертые в молитве и затем подымаются и пробираются наверх с каким-то покорным отчаянием на лицах. Среди молодых матросов слышны скорбные вздохи; многие плачут.
— Надо думать, что
лежат в тех сундуках платья, да шубы, да иное приданое, может статься, есть тут и золото и серебро, а чтобы все десять возов были полны
чистым золотом — этому поверить нельзя, — насмешливо молвил Миней и переглянулся с Илюшкой пустобояровским.
У затворенных дверей комнаты стоял муж больной и пожилая женщина. На диване сидел священник, опустив глаза и держа что-то завернутым в епитрахили. В углу, в вольтеровском кресле,
лежала старушка — мать больной — и горько плакала. Подле нее горничная держала на руке
чистый носовой платок, дожидаясь, чтобы старушка спросила его; другая чем-то терла виски старушки и дула ей под чепчик в седую голову.