Неточные совпадения
— Хорошо тебе так говорить; это всё равно, как этот Диккенсовский господин который перебрасывает
левою рукой через правое плечо все затруднительные вопросы. Но отрицание факта — не ответ. Что ж делать, ты мне скажи, что делать? Жена стареется, а ты полн жизни. Ты не успеешь оглянуться, как ты уже
чувствуешь, что ты не можешь любить любовью жену, как бы ты ни уважал ее. А тут вдруг подвернется любовь, и ты пропал, пропал! — с унылым отчаянием проговорил Степан Аркадьич.
— Ну, ты так думаешь,—и оставь! — отвечал Левин,
чувствуя, что мускул
левой щеки его неудержимо прыгает.
Когда стали подходить к кресту, я вдруг
почувствовал, что нахожусь под тяжелым влиянием непреодолимой, одуревающей застенчивости, и,
чувствуя, что у меня никогда не достанет духу поднести свой подарок, я спрятался за спину Карла Иваныча, который, в самых отборных выражениях поздравив бабушку, переложил коробочку из правой руки в
левую, вручил ее имениннице и отошел несколько шагов, чтобы дать место Володе.
— Какой сказочный город! Идешь, идешь и вдруг
почувствуешь себя, как во сне. И так легко заплутаться, Клим!
Лев Тихомиров — москвич? Не знаешь? Наверное, москвич!
— Да я — не сомневаюсь, только поздновато он
почувствовал, что не может молчать. Впрочем, и
Лев Толстой долго не мог, — гудел ‹он›, не щадя свой бас.
— А-а, приехал, — ненужно громко сказала Марина и, встряхнув какими-то бумагами в
левой руке, правую быстро вскинула к подбородку Клима. Она никогда раньше не давала ему целовать руку, и в этом ее жесте Самгин
почувствовал нечто.
Самгин
чувствовал себя в потоке мелких мыслей, они проносились, как пыльный ветер по комнате, в которой открыты окна и двери. Он подумал, что лицо Марины мало подвижно, яркие губы ее улыбаются всегда снисходительно и насмешливо; главное в этом лице — игра бровей, она поднимает и опускает их, то — обе сразу, то — одну правую, и тогда
левый глаз ее блестит хитро. То, что говорит Марина, не так заразительно, как мотив: почему она так говорит?
Он
чувствовал себя обессиленным, оскорбленным и даже пошатывался, идя в кабинет. В
левом виске стучало, точно там были спрятаны часы.
— А! так вот кто тебе нравится: Викентьев! — говорил он и, прижав ее руку к
левому своему боку, сидел не шевелясь, любовался, как беспечно Марфенька принимала и возвращала ласки, почти не замечала их и ничего, кажется, не
чувствовала.
Он только что умер, за минуту какую-нибудь до моего прихода. За десять минут он еще
чувствовал себя как всегда. С ним была тогда одна Лиза; она сидела у него и рассказывала ему о своем горе, а он, как вчера, гладил ее по голове. Вдруг он весь затрепетал (рассказывала Лиза), хотел было привстать, хотел было вскрикнуть и молча стал падать на
левую сторону. «Разрыв сердца!» — говорил Версилов. Лиза закричала на весь дом, и вот тут-то они все и сбежались — и все это за минуту какую-нибудь до моего прихода.
Фрегат шел, накренясь на
левую сторону, и от напряжения слегка судорожно вздрагивал: под ногами
чувствуешь точно что-нибудь живое, какие-то натянутые жилы, которые ежеминутно готовы разорваться от усилия.
Привалов смотрел на нее вопросительным взглядом и осторожно положил свою
левую руку на правую — на ней еще оставалась теплота от руки Антониды Ивановны. Он
почувствовал эту теплоту во всем теле и решительно не знал, что сказать хозяйке, которая продолжала ровно и спокойно рассказывать что-то о своей maman и дядюшке.
Жених
почувствовал, что
левою рукою, неизвестно зачем, перебирает вторую и третью сверху пуговицы своего виц-мундира, ну, если дело дошло до пуговиц, значит, уже нет иного спасения, как поскорее допивать стакан, чтобы спросить у Марьи Алексевны другой.
Но перед лицом западных христианских течений эпохи я все же
чувствовал себя очень «
левым», «модернистом», ставящим перед христианским сознанием новые проблемы, исповедующим христианство как религию свободы и творчества, а не авторитета и традиции.
Я шагал в полной тишине среди туманных призраков и вдруг
почувствовал какую-то странную боль в
левой ноге около щиколотки; боль эта стала в конце концов настолько сильной, что заставила меня остановиться. Я оглядывался, куда бы присесть, чтоб переобуться, но скамейки нигде не было видно, а нога болела нестерпимо.
Педагогические приемы у пана Пашковского были особенные: он брал малыша за талию, ставил его рядом с собою и ласково клал на голову
левую руку. Малыш сразу
чувствовал, что к поверхности коротко остриженной головы прикоснулись пять заостренных, как иголки, ногтей, через которые, очевидно, математическая мудрость должна проникнуть в голову.
Чистый и мелодический свист болотного коростелька вместе с токованьем бекаса и задорным криком
полевого коростеля, живущего часто неподалеку от них в поемных лугах, придает такую жизнь весенней майской ночи, которую гораздо легче
чувствовать, чем описать.
— Я, как тебя нет предо мною, то тотчас же к тебе злобу и
чувствую,
Лев Николаевич. В эти три месяца, что я тебя не видал, каждую минуту на тебя злобился, ей-богу. Так бы тебя взял и отравил чем-нибудь! Вот как. Теперь ты четверти часа со мной не сидишь, а уж вся злоба моя проходит, и ты мне опять по-прежнему люб. Посиди со мной…
Пока Женни сняла с себя мундир, отец надел треуголку и засунул шпагу, но, надев мундир,
почувствовал, что эфесу шпаги неудобно находиться под полою, снова выдернул это смертоносное орудие и, держа его в
левой руке, побежал в училище.
Но что всего важнее, генерал сейчас же
почувствовал непосредственный результат стреловского управления: от него перестали требовать денег на расходы по ведению
полевого хозяйства.
Тут я опять
почувствовал — сперва на своем затылке, потом на
левом ухе — теплое, нежное дуновение ангела-хранителя.
Вскоре в столовую через буфет вышел Николаев. Он был бледен, веки его глаз потемнели,
левая щека все время судорожно дергалась, а над ней ниже виска синело большое пухлое пятно. Ромашов ярко и мучительно вспомнил вчерашнюю драку и, весь сгорбившись, сморщив лицо,
чувствуя себя расплюснутым невыносимой тяжестью этих позорных воспоминаний, спрятался за газету и даже плотно зажмурил глаза.
О мати-пустыня! прими мя кающегося и сокрушенного, прими, да не изыду из тебя вовек и не до конца погибну!"И что ж, сударь! едва лишь кончил он молитву, как
почувствовал, что страсти его внезапно укротились, и был он лют яко
лев, а сделался незлобив и кроток яко агнец.
По
левую сторону помешался некто Каламский, предводитель дворянства, служивший в военной службе только до подпоручика и потому никогда не воображавший, чтоб какой-нибудь генерал обратил на него человеческое внимание, но с поступлением в предводители, обласканный губернатором,
почувствовал к нему какую-то фанатическую любовь.
Г-н Клюбер начал с того, что отрекомендовался, причем так благородно наклонил стан, так приятно сдвинул ноги и так учтиво тронул каблуком о каблук, что всякий непременно должен был
почувствовать: «У этого человека и белье и душевные качества — первого сорта!» Отделка обнаженной правой руки (в
левой, облеченной в шведскую перчатку, он держал до зеркальности вылощенную шляпу, на дне которой лежала другая перчатка) — отделка этой правой руки, которую он скромно, но с твердостью протянул Санину, превосходила всякое вероятие: каждый ноготь был в своем роде совершенство!
— Еще… не так… ближе, — и вдруг
левая рука ее стремительно обхватила его шею, и на лбу своем он
почувствовал крепкий, влажный ее поцелуй.
В то же мгновение он
почувствовал ужасную боль в мизинце своей
левой руки.
И в том, как гирька со свистом описывала длинную дугу, в той скорости, с которой потом сбегали с
левой руки боцмана свернутые круги, а главное — в деловой небрежности, с какой он это делал, Елена
почувствовала особенное, специальное морское щегольство.
Теперь публика вся толпилась на
левом борту. Однажды мельком Елена увидала помощника капитана в толпе. Он быстро скользнул от нее глазами прочь, трусливо повернулся и скрылся за рубкой. Но не только в его быстром взгляде, а даже в том, как под белым кителем он судорожно передернул спиною, она прочла глубокое брезгливое отвращение к ней. И она тотчас же
почувствовала себя на веки вечные, до самого конца жизни, связанной с ним и совершенно равной ему.
Ямщик, удивленный неожиданным оборотом дела, подобрал вожжи, и опять
левая пристяжка первая
почувствовала на себе перемену в его настроении.
Держась
левою рукой около стены, негодующая почтмейстерша направилась прямо к дивану и, щупая впотьмах руками, без больших затруднений отыскала храпуна, который лежал на самом краю и, немножко свесив голову, играл во всю носовую завертку. Спящий ничего не слыхал и, при приближении почтмейстерши, храпнул даже с некоторым особенным удовольствием, как будто
чувствовал, что всему этому скоро конец, что этим удовольствием ему уже более сегодня не наслаждаться.
— Стегайте, бейте лошадей! — закричал я, ухватясь
левой рукой за выступ подножия мраморной фигуры, а правую протянув вперед. Еще не зная, что произойдет, я
чувствовал нависшую невдалеке тяжесть угрозы и готов был принять ее на себя.
Глафире Львовне было жаль Любоньку, но взять ее под защиту, показать свое неудовольствие — ей и в голову не приходило; она ограничивалась обыкновенно тем, что давала Любоньке двойную порцию варенья, и потом, проводив с чрезвычайной лаской старуху и тысячу раз повторив, чтоб chère tante [милая тетя (фр.).] их не забывала, она говорила француженке, что она ее терпеть не может и что всякий раз после ее посещения
чувствует нервное расстройство и живую боль в
левом виске, готовую перейти в затылок.
— Мне кажется, что я только что родился, — уверял он, валяясь в постели. — Да… Ведь каждый день вечность, по крайней мере целый век. А когда я засыпаю, мне кажется, что я умираю. Каждое утро — это новое рождение, и только наше неисправимое легкомыслие скрывает от нас его великое значение и внутренний смысл. Я радуюсь, когда просыпаюсь, потому что
чувствую каждой каплей крови, что живу и хочу жить… Ведь так немного дней отпущено нам на долю. Одним словом, пробуждение
льва…
И несет меня скакун по глади бесконечной, и
чувствую я его силу могучую, и
чувствую, что вся его сила у меня в пальцах
левой руки… Я властелин его, дикого богатыря, я властелин бесконечного пространства. Мчусь вперед, вперед, сам не зная куда и не думая об этом…
Сосед с
левой стороны у Ивана Дмитрича, как я уже сказал, жид Мойсейка, сосед же с правой — оплывший жиром, почти круглый мужик с тупым, совершенно бессмысленным лицом. Это — неподвижное, обжорливое и нечистоплотное животное, давно уже потерявшее способность мыслить и
чувствовать. От него постоянно идет острый удушливый смрад.
И вот, представьте себе, держа в руках повод, который ни разу не натянула лошадь, справлявшаяся с осыпью лучше, чем нога человека, этот свободный повод был моей поддержкой, и я
чувствовал с ним себя покойным. Может быть, потому, что рукам дело было? Правая с нагайкой — баланс,
левая — поддержка.
Молодые люди, оставшись один на один, перекинулись несколькими пустыми фразами и, должно быть,
почувствовав, что это только отдаляет их друг от друга, оба замолчали тяжелым и неловким, выжидающим молчанием. Любовь, взяв апельсин, с преувеличенным вниманием начала чистить его, а Смолин осмотрел свои усы, опустив глаза вниз, потом тщательно разгладил их
левой рукой, поиграл ножом и вдруг пониженным голосом спросил у девушки...
Сгоряча Рославлев едва
почувствовал, что ему как будто бы обожгло
левую руку; он подъехал к гусарам, и первый офицер, его встретивший, был Зарецкой.
Граф пожал плечами и, делать нечего, покорился молча своей участи. Кроме всех этих оскорбительных в нравственном смысле сюрпризов, он
чувствовал довольно сильную физическую боль в
левой щеке от удара Янсутского и поламыванье в плечах от толчков, которыми будто бы нечаянно при выпроваживании наградили его трактирные служители.
— Никак нет-с; Дарья Михайловна рассказывают, что, напротив, светский человек в нем сейчас виден. О Бетховене говорил с таким красноречием, что даже старый князь
почувствовал восторг… Это я, признаюсь, послушал бы: ведь это по моей части. Позвольте вам предложить этот прекрасный
полевой цветок.
В это время Дюрок прокричал: «Поворот!» Мы выскочили и перенесли паруса к
левому борту. Так как мы теперь были под берегом, ветер дул слабее, но все же мы пошли с сильным боковым креном, иногда с всплесками волны на борту. Здесь пришло мое время держать руль, и Дюрок накинул на мои плечи свой плащ, хотя я совершенно не
чувствовал холода. «Так держать», — сказал Дюрок, указывая румб, и я молодцевато ответил: «Есть так держать!»
Я вдруг вспомнил кое-какие рассказы и почему-то
почувствовал злобу на
Льва Толстого.
Соломон не ответил. Правая рука его была под головою Суламифи, а
левою он обнимал ее, и она
чувствовала его ароматное дыхание на себе, на волосах, на виске.
— У меня в услужении все французы, — продолжал Мангушев, когда Шарль удалился, — и вам рекомендую то же сделать. Il n'y a rien comme un francais, pour servir Лучше француза слуги не найдешь… Наши русские более к
полевым работам склонность
чувствуют. Ils sont sales Они грязные… Но зато, в поле за сохой… c'est un charme! это восторг!
Взял теперь Ваську за хохол Тараска, взял и держит, не знай отплатить ему дружбой за мягкую таску, не знай отработать его как следует. Эх, поусердствую! — неравно заметит госпожа это, за службу примат… Подумал, подумал этак Тараска и,
почувствовав под рукою, что ожидавший от товарища льготы Васька гнет голову в
левую сторону, Тараска вдруг круто поворотил его направо и заиграл. Бедный Васька даже взвизгнул, наклонился весь наперед и водил перед собою руками, точно в жмурки играл.
Жмигулина. Я ее,
Лёв Родионыч, лучше вас знаю. Она тихого характеру, она не может вам всего высказать, а надобно знать, что она
чувствует.
Приемлю смелость начертать Вам, батюшка Михаила Степанович, сии строки, так как по большему огорчению они сами писать сил не
чувствуют богу же угодно было посетить их великим несчастием утратою их и нашего отца и благодетеля о упокоении души коего должны до скончания дней наших молить Господа и Дядюшки Вашего ныне в бозе представившегося Его превосходительства
Льва Степановича, изводившегося скончаться в двадцать третье месяца число, в 6 часов по полудни.
Герасим не мог их слышать, не мог он слышать также чуткого ночного шушукания деревьев, мимо которых его проносили сильные его ноги; но он
чувствовал знакомый запах поспевающей ржи, которым так и веяло с темных полей,
чувствовал, как ветер, летевший к нему навстречу, — ветер с родины, — ласково ударял в его лицо, играл в его волосах и бороде; видел перед собою белеющую дорогу — дорогу домой, прямую, как стрела; видел в небе несчетные звезды, светившие его путь, и, как
лев, выступал сильно и бодро, так что когда восходящее солнце озарило своими влажно-красными лучами только что расходившегося молодца, между Москвой и им легло уже тридцать пять верст…
Сторож зажег лампу. Свет ее упал на глаза Цезарю, и он проснулся. Сначала
лев долго не мог прийти в себя; он даже
чувствовал до сих пор на языке вкус свежей крови. Но как только он понял, где он находится, то быстро вскочил на ноги и заревел таким гневным голосом, какого еще никогда не слыхали вздрагивающие постоянно при львином реве обезьяны, ламы и зебры. Львица проснулась и, лежа, присоединила к нему свой голос.