Неточные совпадения
Она видела по лицу Вронского, что ему чего-то нужно было от нее. Она не ошиблась. Как только они вошли через калитку опять в сад, он посмотрел в ту сторону,
куда пошла Анна, и, убедившись, что она не может
ни слышать,
ни видеть их, начал...
Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить
ни с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с головы фуражки,
пошел прочь от гипподрома, сам не зная
куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
«Ах! няня, сделай одолженье». —
«Изволь, родная, прикажи».
«Не думай… право… подозренье…
Но видишь… ах! не откажи». —
«Мой друг, вот Бог тебе порука». —
«Итак,
пошли тихонько внука
С запиской этой к О… к тому…
К соседу… да велеть ему,
Чтоб он не говорил
ни слова,
Чтоб он не называл меня…» —
«Кому же, милая моя?
Я нынче стала бестолкова.
Кругом соседей много есть;
Куда мне их и перечесть...
А шапки уж давно не было на молодце,
ни пояса на кафтане,
ни шитого платка; все
пошло куда следует.
Он
шел скоро и твердо, и хоть чувствовал, что весь изломан, но сознание было при нем. Боялся он погони, боялся, что через полчаса, через четверть часа уже выйдет, пожалуй, инструкция следить за ним; стало быть, во что бы
ни стало надо было до времени схоронить концы. Надо было управиться, пока еще оставалось хоть сколько-нибудь сил и хоть какое-нибудь рассуждение…
Куда же
идти?
Раскольников почувствовал и понял в эту минуту, раз навсегда, что Соня теперь с ним навеки и
пойдет за ним хоть на край света,
куда бы ему
ни вышла судьба.
«Москва опустила руки», — подумал он, шагая по бульварам странно притихшего города. Полдень, а людей на улицах немного и все больше мелкие обыватели; озабоченные, угрюмые, небольшими группами они стояли у ворот, куда-то
шли, тоже по трое, по пяти и более. Студентов было не заметно, одинокие прохожие — редки, не видно
ни извозчиков,
ни полиции, но всюду торчали и мелькали мальчишки, ожидая чего-то.
Он предоставил жене получать за него жалованье в палате и содержать себя и двоих детей, как она знает, а сам из палаты прямо
шел куда-нибудь обедать и оставался там до ночи или на ночь, и на другой день, как
ни в чем не бывало,
шел в палату и скрипел пером, трезвый, до трех часов. И так проживал свою жизнь по людям.
Они одинаково прилежно занимались по всем предметам, не пристращаясь
ни к одному исключительно. И после, в службе, в жизни,
куда их
ни сунут, в какое положение
ни поставят — везде и всякое дело они делают «удовлетворительно»,
идут ровно, не увлекаясь
ни в какую сторону.
— Андрей Петрович, — схватил я его за руку, не подумав и почти в вдохновении, как часто со мною случается (дело было почти в темноте), — Андрей Петрович, я молчал, — ведь вы видели это, — я все молчал до сих пор, знаете для чего? Для того, чтоб избегнуть ваших тайн. Я прямо положил их не знать никогда. Я — трус, я боюсь, что ваши тайны вырвут вас из моего сердца уже совсем, а я не хочу этого. А коли так, то зачем бы и вам знать мои секреты? Пусть бы и вам все равно,
куда бы я
ни пошел! Не так ли?
Нет, не отделяет в уме
ни копейки, а отделит разве столько-то четвертей ржи, овса, гречихи, да того-сего, да с скотного двора телят, поросят, гусей, да меду с ульев, да гороху, моркови, грибов, да всего, чтоб к Рождеству
послать столько-то четвертей родне, «седьмой воде на киселе», за сто верст,
куда уж он
посылает десять лет этот оброк, столько-то в год какому-то бедному чиновнику, который женился на сиротке, оставшейся после погорелого соседа, взятой еще отцом в дом и там воспитанной.
«
Куда вы? как можно! — сказали мне, — да теперь вы
ни в каком разе не поспеете добраться водой: скоро
пойдет шуга».
Мы с бароном дали артистам денег и ушли, сначала в ризницу, всю заставленную шкапами с церковною утварью, — везде золото,
куда ни поглядишь; потом
пошли опять в коридоры, по кельям.
Между тем мы не знали,
куда идти: газ еще туда не проник и на улице
ни зги не видно.
— Совесть же моя требует жертвы своей свободой для искупления моего греха, и решение мое жениться на ней, хотя и фиктивным браком, и
пойти за ней,
куда бы ее
ни послали, остается неизменным», с злым упрямством сказал он себе и, выйдя из больницы, решительным шагом направился к большим воротам острога.
— Что я сказал, то сделаю.
Куда бы вас
ни послали, я буду с вами.
— Он сказал: «
куда бы тебя
ни послали, я за тобой поеду», — сказала Маслова. — Поедет — поедет, не поедет — не поедет. Я просить не стану. Теперь он в Петербург едет хлопотать. У него там все министры родные, — продолжала она, — только всё-таки не нуждаюсь я им.
Рабочие — их было человек 20 — и старики и совсем молодые, все с измученными загорелыми сухими лицами, тотчас же, цепляя мешками за лавки, стены и двери, очевидно чувствуя себя вполне виноватыми,
пошли дальше через вагон, очевидно, готовые итти до конца света и сесть
куда бы
ни велели, хоть на гвозди.
— Ого-го!.. Вон оно
куда пошло, — заливался Веревкин. — Хорошо, сегодня же устроим дуэль по-американски: в двух шагах, через платок… Ха-ха!.. Ты пойми только, что сия Катерина Ивановна влюблена не в папахена, а в его карман. Печальное, но вполне извинительное заблуждение даже для самого умного человека, который зарабатывает деньги головой, а не ногами. Понял? Ну, что возьмет с тебя Катерина Ивановна, когда у тебя
ни гроша за душой… Надо же и ей заработать на ярмарке на свою долю!..
— Сказала тебе, что твоя, и буду твоя,
пойду с тобой навек,
куда бы тебя
ни решили. Прощай, безвинно погубивший себя человек!
— Где их нет? — ответил старовер. — В тайге насквозь китайцы.
Куда только
ни пойдешь, везде их найдешь.
В 11 часов утра мы сделали большой привал около реки Люганки. После обеда люди легли отдыхать, а я
пошел побродить по берегу.
Куда я
ни обращал свой взор, я всюду видел только траву и болото. Далеко на западе чуть-чуть виднелись туманные горы. По безлесным равнинам кое-где, как оазисы, темнели пятна мелкой кустарниковой поросли.
— Я ходила по Невскому, Вера Павловна; только еще вышла, было еще рано;
идет студент, я привязалась к нему. Он ничего не сказал а перешел на другую сторону улицы. Смотрит, я опять подбегаю к нему, схватила его за руку. «Нет, я говорю, не отстану от вас, вы такой хорошенький». «А я вас прошу об этом, оставьте меня», он говорит. «Нет, пойдемте со мной». «Незачем». «Ну, так я с вами
пойду. Вы
куда идете? Я уж от вас
ни за что не отстану». — Ведь я была такая бесстыдная, хуже других.
Последние два месяца, проведенные в Париже, были невыносимы. Я был буквально gardé à vue, [под явным надзором (фр.).] письма приходили нагло подпечатанные и днем позже.
Куда бы я
ни шел, издали следовала за мной какая-нибудь гнусная фигура, передавая меня на углу глазом другому.
— И
куда такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а как
ни спросишь — все нет да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше вот что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит… Да за говядиной в Мялово сегодня же
пошлите, чтобы пуда два… Ты смотри у меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай, не швыряй зря. Ну, горячее готово; на холодное что?
— Чего полно? Не удались дети-то, с коей стороны
ни взгляни на них.
Куда сок-сила наша
пошла? Мы с тобой думали, — в лукошко кладем, а господь-от вложил в руки нам худое решето…
— А кто его любит? Самое поганое дело… Целовальники, и те все разбежались бы, если бы ихняя воля. А только дело верное, поэтому за него и держимся… Ты думаешь, я много на караване заводском наживу? Иной год и из кармана уплывет, а кабаками и раскроюсь. Ежели бог
пошлет счастки в Мурмосе, тогда и кабаки побоку… Тоже выходит причина, чтобы не оставаться на Самосадке.
Куда ни кинь, везде выходит, что уезжать.
Доктор
пойдет в город, и
куда бы он
ни шел, все ему смотрительский дом на дороге выйдет. Забежит на минутку, все, говорит, некогда, все торопится, да и просидит битый час против работающей Женни, рассказывая ей, как многим худо живется на белом свете и как им могло бы житься совсем иначе, гораздо лучше, гораздо свободнее.
— Это чтобы обмануть, обвесить, утащить — на все первый сорт. И не то чтоб себе на пользу — всё в кабак! У нас в М. девятнадцать кабаков числится — какие тут прибытки на ум
пойдут! Он тебя утром на базаре обманул, ан к полудню, смотришь, его самого кабатчик до нитки обобрал, а там, по истечении времени, гляди, и у кабатчика либо выручку украли, либо безменом по темю — и дух вон. Так оно колесом и
идет. И за дело! потому, дураков учить надо. Только вот что диво:
куда деньги деваются,
ни у кого их нет!
— Я — честное слово!
Куда вы
ни пошлете меня — убегу, ворочусь, буду работать всегда, всю жизнь. Честное слово!
— И ты не побоишься
пойти за мной всюду, до конца —
куда бы я тебя
ни повела?
— То американцы… Эк вы приравняли… Это дело десятое. А по-моему, если так думать, то уж лучше не служить. Да и вообще в нашем деле думать не полагается. Только вопрос:
куда же мы с вами денемся, если не будем служить?
Куда мы годимся, когда мы только и знаем — левой, правой, — а больше
ни бе,
ни ме,
ни кукуреку. Умирать мы умеем, это верно. И умрем, дьявол нас задави, когда потребуют. По крайности не даром хлеб ели. Так-то, господин филозуф.
Пойдем после ученья со мной в собрание?
— И вот все-то я так маюсь по белу свету.
Куда ни сунусь, везде какая-нибудь пакость… Ну, да,
слава боту, теперь, кажется, дело на лад
пойдет, теперь я покоен… Да вы-то сами уж не из Крутогорска ли?
— Где вам справиться, ничего вы в жизни не видели! — говорят они в один голос, —
ни вы,
ни Семен Александрыч и идти-то
куда — не знаете. Так, попусту, будете путаться.
Затем,
куда бы мы с вами
ни пошли — в театры, рестораны и проч. — вы предоставляете мне то же удобства, какими будете сами пользоваться.
Куда в хорошие люди
пойдешь, и надень, да не садись зря, как
ни попало, вон как твоя тетка, словно нарочно, не сядет на пустой стул или диван, а так и норовит плюхнуть туда, где стоит шляпа или что-нибудь такое; намедни на тарелку с вареньем села — такого сраму наделала!
С кем
ни встретишься — поклон да пару слов, а с кем и не кланяешься, так знаешь, кто он,
куда и зачем
идет, и у того в глазах написано: и я знаю, кто вы,
куда и зачем
идете.
— А кругом,
куда ни погляди, — все народишко бегает. Неровен час, увидят и
пойдут напраслину плести. Долго ли девку ославить и осрамить? Вон, погляди-ко, какой-то мужик с коробом сюда тащится. Ты уж, милый, лучше вылезай-ко!
Истый казак, несмотря на столичную культуру, сказался в нем. Ведь
ни один казак никогда не спросит,
куда едете или
идете, — это считается неприличным, допросом каким-то, — а так, как-нибудь стороной, подойдет к этому. Слово же «
куда» прямо считается оскорблением.
— Господь с вами!..
Куда это вы всех нас
посылаете? — возразил ему Михаил Михайлыч. — Я первый не отдам мистического богословия
ни за какие сокровища в мире.
Куда, бывало,
ни пойдет начальник — всюду статский советник на цыпочках за ним следует;
куда, бывало,
ни взглянет начальник — на всяком месте статский советник против него очутится: сидит, скрестивши на груди руки, и на него глядит.
Он не отказывается
идти стоять подле стогов сена,
куда его
посылают, но отказывается взять оружие, объявляя, что он
ни в каком случае
ни против кого не будет употреблять насилие.
— Это, — говорит, — ничего не доказует. Ты гляди:
шла по улице женщина — раз! Увидал её благородный человек — два!
Куда изволите
идти, и — готово! Муж в таком минутном случае вовсе
ни при чём, тут главное — женщина, она живёт по наитию, ей, как земле, только бы семя получить, такая должность: давай земле соку, а как — всё едино. Оттого иная всю жизнь и мечется, ищет, кому жизнь её суждена, ищет человека, обречённого ей, да так иногда и не найдёт, погибает даже.
Ему
шёл седьмой год, когда мать его вдруг исчезла из дома: она не умерла, а просто однажды ночью тайно ушла куда-то, оставив в памяти мальчика неясный очерк своей тонкой фигуры, пугливый блеск тёмных глаз, торопливые движения маленьких смуглых рук, — они всегда боязливо прятались.
Ни одного слова её не осталось в памяти сына.
Матвей встал и
пошёл в амбар. Хотелось облиться с ног до головы ледяной водой или сунуть голову куда-нибудь в тёмное, холодное место и ничего не видеть, не слышать, не думать
ни о чём.
— Я сбираюсь покинуть ваш дом, полковник, — проговорил Фома самым спокойным голосом. — Я решился
идти куда глаза глядят и потому нанял на свои деньги простую, мужичью телегу. На ней теперь лежит мой узелок; он не велик: несколько любимых книг, две перемены белья — и только! Я беден, Егор Ильич, но
ни за что на свете не возьму теперь вашего золота, от которого я еще и вчера отказался!..
— Какие там города! Там война теперь
идет; теперь там, я думаю,
куда ни поди, всё из пушек стреляют… Скоро ты ехать собираешься?
…Я не знаю, что со мною сегодня; голова моя путается, я готова упасть на колени и просить и умолять пощады. Не знаю, кто и как, но меня как будто убивают, и внутренно я кричу и возмущаюсь; я плачу и не могу молчать… Боже мой! Боже мой! Укроти во мне эти порывы! Ты один это можешь, все другое бессильно:
ни мои ничтожные милостыни,
ни занятия, ничего, ничего, ничего мне помочь не может.
Пошла бы куда-нибудь в служанки, право: мне было бы легче.
Он
шел и чувствовал, что он помпадур. Это чувство ласкало, нежило, манило его.
Ни письмоводителя,
ни квартального,
ни приставов — ничего не существовало для него в эту минуту. Несмотря на утренний полусумрак, воздух казался проникнутым лучами; несмотря на глубокое безмолвие, природа казалась изнемогающею под бременем какого-то кипучего и нетерпеливо-просящегося наружу ликования. Он знал, что он помпадур, и знал,
куда и зачем он
идет. Грудь его саднило, блаженство катилось по всем его жилам.
Куда, бывало,
ни пошлют, за какими-нибудь покупками, что ли, придворный лакей уж непременно ко мне заедет и обо всем расскажет.