Неточные совпадения
— Ну, коротко сказать, я убедился, что никакой земской деятельности нет и быть не может, — заговорил он, как будто
кто-то сейчас обидел его, — с одной стороны игрушка, играют в парламент, а я ни достаточно молод, ни достаточно стар, чтобы забавляться игрушками; а с
другой (он заикнулся) стороны, это — средство для уездной coterie [партии] наживать деньжонки.
Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить
другого; идея зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности: идеи — создания органические, сказал
кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше
других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара.
Уходя к своему полку, Тарас думал и не мог придумать, куда девался Андрий: полонили ли его вместе с
другими и связали сонного? Только нет, не таков Андрий, чтобы отдался живым в плен. Между убитыми козаками тоже не было его видно. Задумался крепко Тарас и шел перед полком, не слыша, что его давно называл
кто-то по имени.
Как нарочно,
кто-то переслал с
другого конца стола Соне тарелку с вылепленными на ней, из черного хлеба, двумя сердцами, пронзенными стрелой.
— Свидригайлов, — сипло и безучастно ответил
кто-то из
другой комнаты.
Весь этот вечер до десяти часов он провел по разным трактирам и клоакам, переходя из одного в
другой. Отыскалась где-то и Катя, которая опять пела
другую лакейскую песню, о том, как
кто-то, «подлец и тиран...
Он прислушался:
кто-то ругал и чуть ли не со слезами укорял
другого, но слышался один только голос.
А
другому мерещится, что будто он догоняет
кого-то знакомого.
— Вы заметили, что мы вводим в старый текст кое-что от современности? Это очень нравится публике. Я тоже начинаю немного сочинять, куплеты Калхаса — мои. — Говорил он стоя, прижимал перчатку к сердцу и почтительно кланялся
кому-то в одну из лож. — Вообще — мы стремимся дать публике веселый отдых, но — не отвлекая ее от злобы дня. Вот — высмеиваем Витте и
других, это, я думаю, полезнее, чем бомбы, — тихонько сказал он.
Даже и после этого утверждения Клим не сразу узнал Томилина в пыльном сумраке лавки, набитой книгами. Сидя на низеньком, с подрезанными ножками стуле, философ протянул Самгину руку,
другой рукой поднял с пола шляпу и сказал в глубину лавки
кому-то невидимому...
У
кого-то из старых французов, Феваля или Поль де-Кока, он вычитал, что в интимных отношениях супругов есть признаки, по которым муж, если он не глуп, всегда узнает, была ли его жена в объятиях
другого мужчины.
Но и это не успокаивало, недовольство собою превращалось в чувство вражды к себе и еще к
другому кому-то, кто передвигает его, как шахматную фигуру с квадрата на квадрат.
— Крупной, — негромко вставил
кто-то, но
другой голос, погромче, тотчас же строго произнес...
За большим столом военные и штатские люди, мужчины и женщины, стоя, с бокалами в руках, запели «Боже, царя храни» отчаянно громко и оглушая
друг друга, должно быть, не слыша, что поют неверно, фальшиво. Неистовое пение оборвалось на словах «сильной державы» —
кто-то пронзительно закричал...
— Ну да. Ему даже судом пригрозили за какие-то служебные промахи. С банком тоже не вышло:
кому-то на ногу или на язык наступил. А — жалко его, умный! Вот, все ко мне ходит душу отводить. Что — в
других странах отводят душу или — нет?
Устав стоять, он обернулся, — в комнате было темно; в углу у дивана горела маленькая лампа-ночник, постель на одном диване была пуста, а на белой подушке
другой постели торчала черная борода Захария. Самгин почувствовал себя обиженным, — неужели для него не нашлось отдельной комнаты? Схватив ручку шпингалета, он шумно открыл дверь на террасу, — там, в темноте,
кто-то пошевелился, крякнув.
Лакей вдвинул в толпу стол, к нему —
другой и, с ловкостью акробата подбросив к ним стулья, начал ставить на стол бутылки, стаканы;
кто-то подбил ему руку, и одна бутылка, упав на стаканы, побила их.
— Преображенцы, — почтительно сказал
кто-то,
другой голос...
В
другой группе
кто-то уверенно говорил...
Вспоминая все это, Самгин медленно шагал по комнате и неистово курил. В окна ярко светила луна, на улице таяло, по проволоке телеграфа скользили, в равном расстоянии одна от
другой, крупные, золотистые капли и, доскользнув до какой-то незаметной точки, срывались, падали. Самгин долго, бессмысленно следил за ними, насчитал сорок семь капель и упрекнул
кого-то...
Круг все чаще разрывался, люди падали, тащились по полу, увлекаемые вращением серой массы, отрывались, отползали в сторону, в сумрак; круг сокращался, — некоторые, черпая горстями взволнованную воду в чане, брызгали ею в лицо
друг другу и, сбитые с ног, падали. Упала и эта маленькая неестественно легкая старушка, —
кто-то поднял ее на руки, вынес из круга и погрузил в темноту, точно в воду.
— Серьезно, — продолжал Кумов, опираясь руками о спинку стула. — Мой товарищ, беглый кадет кавалерийской школы в Елизаветграде, тоже, знаете… Его
кто-то укусил в шею, шея распухла, и тогда он просто ужасно повел себя со мною, а мы были
друзьями. Вот это — мстить за себя, например, за то, что бородавка на щеке, или за то, что — глуп, вообще — за себя, за какой-нибудь свой недостаток; это очень распространено, уверяю вас!
— Смело говорит, — заметил
кто-то за спиною Клима,
другой голос равнодушно произнес...
Медник неприятно напомнил старого каменщика, который подбадривал силача Мишу или Митю ломать стену. По
другой стороне улицы прошли двое — студент и еще
кто-то; студент довольно громко говорил...
— Да, — сказала актриса, тяжело вздохнув. —
Кто-то где-то что-то делает, и вдруг — начинают воевать! Ужасно. И, знаете, как будто уже не осталось ничего, о чем можно не спорить. Все везде обо всем спорят и — до ненависти
друг к
другу.
В изображении Дронова город был населен людями, которые, единодушно творя всяческую скверну, так же единодушно следят
друг за
другом в целях взаимного предательства, а Иван Дронов подсматривает за всеми, собирая бесконечный материал для доноса
кому-то на всех людей.
Вошли двое: один широкоплечий, лохматый, с курчавой бородой и застывшей в ней неопределенной улыбкой, не то пьяной, не то насмешливой. У печки остановился, греясь,
кто-то высокий, с черными усами и острой бородой. Бесшумно явилась молодая женщина в платочке, надвинутом до бровей. Потом один за
другим пришло еще человека четыре, они столпились у печи, не подходя к столу, в сумраке трудно было различить их. Все молчали, постукивая и шаркая ногами по кирпичному полу, только улыбающийся человек сказал
кому-то...
«Человеку с таким лицом следовало бы молчать», — решил Самгин. Но человек этот не умел или не хотел молчать. Он непрощенно и вызывающе откликался на все речи в шумном вагоне. Его бесцветный, суховатый голос, ехидно сладенький голосок в соседнем отделении и бас побеждали все
другие голоса.
Кто-то в коридоре сказал...
По вагону, сменяя
друг друга, гуляли запахи ветчины, ваксы, жареного мяса, за окном, в сероватом сумраке вечера, двигались снежные холмы, черные деревья, тряслись какие-то прутья, точно грозя высечь поезд, а за спиною Самгина, покашливая, свирепо отхаркиваясь,
кто-то мрачно рассказывал...
Запахло сыростью. Становилось все темнее и темнее. Деревья сгруппировались в каких-то чудовищ; в лесу стало страшно: там
кто-то вдруг заскрипит, точно одно из чудовищ переходит с своего места на
другое, и сухой сучок, кажется, хрустит под его ногой.
Вера, на
другой день утром рано, дала Марине записку и велела отдать
кому-то и принести ответ. После ответа она стала веселее, ходила гулять на берег Волги и вечером, попросившись у бабушки на ту сторону, к Наталье Ивановне, простилась со всеми и, уезжая, улыбнулась Райскому, прибавив, что не забудет его.
На
другой день, часов в десять утра,
кто-то постучал к нему в комнату. Он, бледный, угрюмый, отворил дверь и остолбенел.
Райский протянул руку, и
кто-то сильно втащил его под навес шарабана. Там, кроме Веры, он нашел еще Марину. Обе они, как мокрые курицы, жались
друг к
другу, стараясь защититься кожаным фартуком от хлеставшего сбоку ливня.
В эту же минуту
кто-то поцеловал его в
другую щеку.
Он молчал, делая и отвергая догадки. Он бросил макинтош и отирал пот с лица. Он из этих слов видел, что его надежды разлетелись вдребезги, понял, что Вера любит
кого-то…
Другого ничего он не видел, не предполагал. Он тяжело вздохнул и сидел неподвижно, ожидая объяснения.
В
другие, напротив, минуты — казалось ему — являются также невидимо
кем-то подготовляемые случаи, будто нечаянно отводящие от какого-нибудь рокового события, шага или увлечения, перешагнув чрез которые, человек перешагнул глубокую пропасть, замечая ее уже тогда, когда она осталась позади.
Налево была
другая комната, но двери в нее были притворены, хотя и отпирались поминутно на маленькую щелку, в которую, видно было,
кто-то выглядывал — должно быть, из многочисленного семейства госпожи Лебрехт, которой, естественно, в это время было очень стыдно.
Прошло минут десять, и вдруг, в самой середине одного раскатистого взрыва хохота,
кто-то, точь-в-точь как давеча, прянул со стула, затем раздались крики обеих женщин, слышно было, как вскочил и Стебельков, что он что-то заговорил уже
другим голосом, точно оправдывался, точно упрашивая, чтоб его дослушали…
У Вусуна обыкновенно останавливаются суда с опиумом и отсюда отправляют свой товар на лодках в Шанхай, Нанкин и
другие города. Становилось все темнее; мы шли осторожно. Погода была пасмурная. «Зарево!» — сказал
кто-то. В самом деле налево, над горизонтом, рдело багровое пятно и делалось все больше и ярче. Вскоре можно было различить пламя и вспышки — от выстрелов. В Шанхае — сражение и пожар, нет сомнения! Это помогло нам определить свое место.
Я взглядом спросил
кого-то: что это? «Англия», — отвечали мне. Я присоединился к толпе и молча, с
другими, стал пристально смотреть на скалы. От берега прямо к нам шла шлюпка; долго кувыркалась она в волнах, наконец пристала к борту. На палубе показался низенький, приземистый человек в синей куртке, в синих панталонах. Это был лоцман, вызванный для провода фрегата по каналу.
Мы шли в тени сосен, банианов или бледно-зеленых бамбуков, из которых Посьет выломал тут же себе славную зеленую трость. Бамбуки сменялись выглядывавшим из-за забора бананником, потом строем красивых деревьев и т. д. «Что это, ячмень, кажется!» — спросил
кто-то. В самом деле наш кудрявый ячмень! По террасам, с одной на
другую, текли нити воды, орошая посевы риса.
«Два месяца! Это ужасно!» — в отчаянии возразил я. «Может быть, и полтора», — утешил
кто-то. «Ну нет: сей год Лена не станет рано, — говорили
другие, — осень теплая и ранний снежок выпадал — это верный знак, что зимний путь нескоро установится…»
Кто-то вздумал еще поскоблить ножом ей спину: вдруг она встрепенулась, хлестнула хвостом направо, налево; все отскочили прочь; один матрос не успел, и ему достались два порядочные туза: один по икрам,
другой повыше…
Мы с любопытством смотрели на все: я искал глазами Китая, и шкипер искал
кого-то с нами вместе. «Берег очень близко, не пора ли поворачивать?» — с живостью
кто-то сказал из наших. Шкипер схватился за руль, крикнул — мы быстро нагнулись, паруса перенесли на
другую сторону, но шкуна не поворачивала; ветер ударил сильно — она все стоит: мы были на мели. «Отдай шкоты!» — закричали офицеры нашим матросам. Отдали, и шкуна, располагавшая лечь на бок, выпрямилась, но с мели уже не сходила.
Но обед и ужин не обеспечивали нам крова на приближавшийся вечер и ночь. Мы пошли заглядывать в строения: в одном лавка с товарами, но запертая. Здесь еще пока такой порядок торговли, что покупатель отыщет купца, тот отопрет лавку, отмеряет или отрежет товар и потом запрет лавку опять. В
другом здании
кто-то помещается: есть и постель, и домашние принадлежности, даже тараканы, но нет печей. Третий, четвертый домы битком набиты или обитателями местечка, или опередившими нас товарищами.
На
другой день утром, часов в 8,
кто-то стучит в дверь.
Одну
кто-то из наших ударил веткой, хвост оторвался и пополз в одну сторону, а ящерица в
другую.
— Говорят тебе, помирает, чего ж еще? — кричал
кто-то с
другой стороны.
Нашлись, конечно, сейчас же такие люди, которые или что-нибудь видели своими глазами, или что-нибудь слышали собственными ушами;
другим стоило только порыться в своей памяти и припомнить, что было сказано
кем-то и когда-то; большинство ссылалось без зазрения совести на самых достоверных людей, отличных знакомых и близких родных, которые никогда не согласятся лгать и придумывать от себя, а имеют прекрасное обыкновение говорить только одну правду.
Аграфена Александровна, ангел мой! — крикнула она вдруг
кому-то, смотря в
другую комнату, — подите к нам, это милый человек, это Алеша, он про наши дела все знает, покажитесь ему!