Неточные совпадения
Садятся два крестьянина,
Ногами упираются,
И жилятся, и тужатся,
Кряхтят — на скалке тянутся,
Суставчики трещат!
На скалке не понравилось:
«Давай теперь попробуем
Тянуться бородой!»
Когда порядком бороды
Друг дружке поубавили,
Вцепились за скулы!
Пыхтят,
краснеют, корчатся,
Мычат, визжат, а тянутся!
«Да будет вам, проклятые!
Не разольешь водой...
Очи-то ясные,
Щеки-то
красные,
Пухлые руки как сахар белы,
Да на
ногах — кандалы!
Мужик этот с длинною талией принялся грызть что-то в стене, старушка стала протягивать
ноги во всю длину вагона и наполнила его черным облаком; потом что-то страшно заскрипело и застучало, как будто раздирали кого-то; потом
красный огонь ослепил глаза, и потом всё закрылось стеной.
Всё в том же духе озабоченности, в котором она находилась весь этот день, Анна с удовольствием и отчетливостью устроилась в дорогу; своими маленькими ловкими руками она отперла и заперла
красный мешочек, достала подушечку, положила себе на колени и, аккуратно закутав
ноги, спокойно уселась.
Он
покраснел; ему было стыдно убить человека безоружного; я глядел на него пристально; с минуту мне казалось, что он бросится к
ногам моим, умоляя о прощении; но как признаться в таком подлом умысле?.. Ему оставалось одно средство — выстрелить на воздух; я был уверен, что он выстрелит на воздух! Одно могло этому помешать: мысль, что я потребую вторичного поединка.
Зачем Володя делал мне знаки, которые все видели и которые не могли помочь мне? зачем эта противная княжна так посмотрела на мои
ноги? зачем Сонечка… она милочка; но зачем она улыбалась в это время? зачем папа
покраснел и схватил меня за руку?
Один из них без сюртука, с чрезвычайно курчавою головой и с
красным, воспаленным лицом, стоял в ораторской позе, раздвинув
ноги, чтоб удержать равновесие, и, ударяя себя рукой в грудь, патетически укорял другого в том, что тот нищий и что даже чина на себе не имеет, что он вытащил его из грязи и что когда хочет, тогда и может выгнать его, и что все это видит один только перст всевышнего.
Швабрин упал на колени… В эту минуту презрение заглушило во мне все чувства ненависти и гнева. С омерзением глядел я на дворянина, валяющегося в
ногах беглого казака. Пугачев смягчился. «Милую тебя на сей раз, — сказал он Швабрину, — но знай, что при первой вине тебе припомнится и эта». Потом обратился к Марье Ивановне и сказал ей ласково: «Выходи,
красная девица; дарую тебе волю. Я государь».
Павел Петрович не разделся, только китайские
красные туфли без задков сменили на его
ногах лаковые полусапожки.
(Василий Иванович уже не упомянул о том, что каждое утро, чуть свет, стоя о босу
ногу в туфлях, он совещался с Тимофеичем и, доставая дрожащими пальцами одну изорванную ассигнацию за другою, поручал ему разные закупки, особенно налегая на съестные припасы и на
красное вино, которое, сколько можно было заметить, очень понравилось молодым людям.)
Самгин шагал мимо его, ставил
ногу на каблук, хлопал подошвой по полу, согревая
ноги, и ощущал, что холод растекается по всему телу. Старик рассказывал: работали они в Польше на «
Красный Крест», строили бараки, подрядчик — проворовался, бежал, их порядили продолжать работу поденно, полтора рубля в день.
Резко свистнул локомотив и тотчас же как будто наткнулся на что-то, загрохотали вагоны, что-то лопнуло, как выстрел, заскрежетал тормоз, кожаная женщина с
красным крестом вскочила на
ноги, ударила Самгина чемоданом по плечу, закричала...
Запевали «Дубинушку» двое: один — коренастый, в
красной, пропотевшей, изорванной рубахе без пояса, в растоптанных лаптях, с голыми выше локтей руками, точно покрытыми железной ржавчиной. Он пел высочайшим, резким тенором и, удивительно фокусно подсвистывая среди слов, притопывал
ногою, играл всем телом, а железными руками играл на тугой веревке, точно на гуслях, а пел — не стесняясь выбором слов...
Без шляпы, выпачканный известью, с надорванным рукавом блузы он стоял и зачем-то притопывал
ногою по сухой земле, засоренной стружкой, напудренной
красной пылью кирпича, стоял и, мигая пыльными ресницами, говорил...
Туробоев отошел в сторону, Лютов, вытянув шею, внимательно разглядывал мужика, широкоплечего, в пышной шапке сивых волос, в
красной рубахе без пояса; полторы
ноги его были одеты синими штанами. В одной руке он держал нож, в другой — деревянный ковшик и, говоря, застругивал ножом выщербленный край ковша, поглядывая на господ снизу вверх светлыми глазами. Лицо у него было деловитое, даже мрачное, голос звучал безнадежно, а когда он перестал говорить, брови его угрюмо нахмурились.
В тусклом воздухе закачались ледяные сосульки штыков, к мостовой приросла группа солдат; на них не торопясь двигались маленькие, сердитые лошадки казаков; в середине шагал, высоко поднимая передние
ноги, оскалив зубы, тяжелый рыжий конь, — на спине его торжественно возвышался толстый, усатый воин с
красным, туго надутым лицом, с орденами на груди; в кулаке, обтянутом белой перчаткой, он держал нагайку, — держал ее на высоте груди, как священники держат крест.
Над крыльцом дугою изгибалась большая, затейливая вывеска, — на белом поле
красной и синей краской были изображены: мужик в странной позе — он стоял на одной
ноге, вытянув другую вместе с рукой над хомутом, за хомутом — два цепа; за ними — большой молоток; дальше — что-то непонятное и — девица с парнем; пожимая друг другу руки, они целовались.
Этой части города он не знал, шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся на группу рабочих, двое были удобно, головами друг к другу, положены к стене, под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом; на каменной ступени крыльца сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая женщина, стоя на коленях, перевязывала ему
ногу выше ступни, ступня была в крови, точно в
красном носке, человек шевелил пальцами
ноги, говоря негромко, неуверенно...
Подсели на лестницу и остальные двое, один — седобородый, толстый, одетый солидно, с широким, желтым и незначительным лицом, с длинным, белым носом; другой — маленький, костлявый, в полушубке, с босыми чугунными
ногами, в картузе, надвинутом на глаза так низко, что виден был только
красный, тупой нос, редкие усы, толстая дряблая губа и ржавая бороденка. Все четверо они осматривали Самгина так пристально, что ему стало неловко, захотелось уйти. Но усатый, сдув пепел с папиросы, строго спросил...
Он понимал, что обыск не касается его, чувствовал себя спокойно, полусонно. У двери в прихожую сидел полицейский чиновник, поставив шашку между
ног и сложив на эфесе очень
красные кисти рук, дверь закупоривали двое неподвижных понятых. В комнатах, позванивая шпорами, рылись жандармы, передвигая мебель, снимая рамки со стен; во всем этом для Самгина не было ничего нового.
Пошли не в
ногу, торжественный мотив марша звучал нестройно, его заглушали рукоплескания и крики зрителей, они торчали в окнах домов, точно в ложах театра, смотрели из дверей, из ворот. Самгин покорно и спокойно шагал в хвосте демонстрации, потому что она направлялась в сторону его улицы. Эта пестрая толпа молодых людей была в его глазах так же несерьезна, как манифестация союзников. Но он невольно вздрогнул, когда
красный язык знамени исчез за углом улицы и там его встретил свист, вой, рев.
К Лидии подходили мужчины и женщины, низко кланялись ей, целовали руку; она вполголоса что-то говорила им, дергая плечами, щеки и уши ее сильно
покраснели. Марина, стоя в углу, слушала Кормилицына; переступая с
ноги на
ногу, он играл портсигаром; Самгин, подходя, услыхал его мягкие, нерешительные слова...
Харламов с явным изумлением выкатил глаза, горбоносое лицо его густо
покраснело, несколько секунд он молчал, облизывая губы, а затем обнаружил свою привычку к легкой клоунаде: шаркнул
ногой по земле, растянул лицо уродливой усмешкой, поклонился и сказал...
Проходя шагах в двадцати от Дьякона, он посмотрел на него из-под очков, — старик, подогнув
ноги, лежал на
красном, изорванном ковре; издали лоскутья ковра казались толстыми, пышными.
«Да, вот и меня так же», — неотвязно вертелась одна и та же мысль, в одних и тех же словах, холодных, как сухой и звонкий морозный воздух кладбища. Потом Ногайцев долго и охотно бросал в могилу мерзлые комья земли, а Орехова бросила один, — но большой. Дронов стоял, сунув шапку под мышку, руки в карманы пальто, и
красными глазами смотрел под
ноги себе.
Так неподвижно лег длинный человек в поддевке, очень похожий на Дьякона, — лег, и откуда-то из-под воротника поддевки обильно полилась кровь, рисуя сбоку головы его
красное пятно, — Самгин видел прозрачный парок над этим пятном; к забору подползал, волоча
ногу, другой человек, с зеленым шарфом на шее; маленькая женщина сидела на земле, стаскивая с
ноги своей черный ботик, и вдруг, точно ее ударили по затылку, ткнулась головой в колени свои, развела руками, свалилась набок.
Самгин наблюдал. Министр оказался легким, как пустой, он сам, быстро схватив протянутую ему руку студента, соскочил на землю, так же быстро вбежал по ступенькам, скрылся за колонной, с генералом возились долго, он — круглый, как бочка, — громко кряхтел, сидя на краю автомобиля, осторожно спускал
ногу с
красным лампасом, вздергивал ее, спускал другую, и наконец рабочий крикнул ему...
Ногою в зеленой сафьяновой туфле она безжалостно затолкала под стол книги, свалившиеся на пол, сдвинула вещи со стола на один его край, к занавешенному темной тканью окну, делая все это очень быстро. Клим сел на кушетку, присматриваясь. Углы комнаты были сглажены драпировками, треть ее отделялась китайской ширмой, из-за ширмы был виден кусок кровати, окно в
ногах ее занавешено толстым ковром тускло
красного цвета, такой же ковер покрывал пол. Теплый воздух комнаты густо напитан духами.
Нехаева встала на
ноги,
красные пятна на щеках ее горели еще ярче, под глазами легли тени, обострив ее скулы и придавая взгляду почти невыносимый блеск. Марина, встречая ее, сердито кричала...
Лицо у него не грубое, не красноватое, а белое, нежное; руки не похожи на руки братца — не трясутся, не
красные, а белые, небольшие. Сядет он, положит
ногу на
ногу, подопрет голову рукой — все это делает так вольно, покойно и красиво; говорит так, как не говорят ее братец и Тарантьев, как не говорил муж; многого она даже не понимает, но чувствует, что это умно, прекрасно, необыкновенно; да и то, что она понимает, он говорит как-то иначе, нежели другие.
Оттого много на свете погибших: праздных, пьяниц с разодранными локтями, одна
нога в туфле, другая в калоше, нос
красный, губы растрескались, винищем разит!
— Какая ты
красная, Вера: везде свобода! Кто это нажужжал тебе про эту свободу!.. Это, видно, какой-то дилетант свободы! Этак нельзя попросить друг у друга сигары или поднять тебе вот этот платок, что ты уронила под
ноги, не сделавшись крепостным рабом! Берегись: от свободы до рабства, как от разумного до нелепого — один шаг! Кто это внушил тебе?
— Что же лучше? — спросила она и, не слыша ответа, обернулась посмотреть, что его занимает. А он пристально следил, как она, переступая через канавку, приподняла край платья и вышитой юбки и как из-под платья вытягивалась кругленькая, точно выточенная, и крепкая небольшая
нога, в белом чулке, с коротеньким, будто обрубленным носком, обутая в лакированный башмак, с
красной сафьянной отделкой и с пряжкой.
— И потом «
красный нос, растрескавшиеся губы, одна
нога в туфле, другая в калоше»! — договорил Райский, смеясь. — Ах, бабушка, чего я не захочу, что принудит меня? или если скажу себе, что непременно поступлю так, вооружусь волей…
Молодые чиновники в углу, завтракавшие стоя, с тарелками в руках, переступили с
ноги на
ногу; девицы неистово
покраснели и стиснули друг другу, как в большой опасности, руки; четырнадцатилетние птенцы, присмиревшие в ожидании корма, вдруг вытянули от стены до окон и быстро с шумом повезли назад свои скороспелые
ноги и выронили из рук картузы.
А там в пустой улице, посредине, взрывая нетрезвыми
ногами облака пыли, шел разгульный малый, в
красной рубашке, в шапке набок, и, размахивая руками, в одиночку орал песню и время от времени показывал редкому прохожему грозный кулак.
Слуги между тем продолжали ставить перед каждым гостем
красные лакированные подставки, величиной со скамеечки, что дамы ставят у нас под
ноги.
На нем была ситцевая юбка, на плечах род рубашки, а поверх всего кусок
красной бумажной ткани; на голове неизбежный платок, как у наших баб;
ноги голые.
Петухи рванулись — и через минуту большой
красный петух разорвал шпорами
ноги серому, так что тот упал на спину, а
ноги протянул кверху.
Петух с своим качающимся
красным гребнем казался совершенно спокойным и только закатывал глаза, то вытягивал, то поднимал одну черную
ногу, цепляя когтями за занавеску девушки.
На неровных камнях покатой у тротуара мостовой лежал головой ниже
ног широкий немолодой арестант с рыжей бородой,
красным лицом и приплюснутым носом, в сером халате и таких же штанах.
Нехлюдов отошел к толпе дожидающихся. Из толпы выделился в оборванной одежде и смятой шляпе, в опорках на босу
ногу человек с
красными полосами во всё лицо и направился к тюрьме.
— То-то, — как-то злобно отчеканила она и вдруг
покраснела. — Вы не знаете еще меня, Алексей Федорович, — грозно сказала она, — да и я еще не знаю себя. Может быть, вы захотите меня растоптать
ногами после завтрашнего допроса.
Ближе к морю держались самые крупные и красивые кулики-сороки с
красными клювами и
ногами серо-фиолетового цвета.
Весь костюм, от головы до ступней
ног, спереди и сзади, обшит цветными полосами и обильно украшен
красным орнаментом, изображающим спиральные круги, стилизованных рыб, птиц и животных.
Ноги беспрестанно путались и цеплялись в длинной траве, пресыщенной горячим солнцем; всюду рябило в глазах от резкого металлического сверкания молодых, красноватых листьев на деревцах; всюду пестрели голубые гроздья журавлиного гороху, золотые чашечки куриной слепоты, наполовину лиловые, наполовину желтые цветы Ивана-да-Марьи; кое-где, возле заброшенных дорожек, на которых следы колес обозначались полосами
красной мелкой травки, возвышались кучки дров, потемневших от ветра и дождя, сложенные саженями; слабая тень падала от них косыми четвероугольниками, — другой тени не было нигде.
Прочие дворяне сидели на диванах, кучками жались к дверям и подле окон; один, уже, немолодой, но женоподобный по наружности помещик, стоял в уголку, вздрагивал,
краснел и с замешательством вертел у себя на желудке печаткою своих часов, хотя никто не обращал на него внимания; иные господа, в круглых фраках и клетчатых панталонах работы московского портного, вечного цехового мастера Фирса Клюхина, рассуждали необыкновенно развязно и бойко, свободно поворачивая своими жирными и голыми затылками; молодой человек, лет двадцати, подслеповатый и белокурый, с
ног до головы одетый в черную одежду, видимо робел, но язвительно улыбался…
— Вот и соврал, — перебил его парень, рябой и белобрысый, с
красным галстухом и разорванными локтями, — ты и по пашпорту ходил, да от тебя копейки оброку господа не видали, и себе гроша не заработал: насилу
ноги домой приволок, да с тех пор все в одном кафтанишке живешь.
Клочки светло-зеленого и
красного сукна и ветхой холстины кой-где висели на нем, как на шесте, а кости
ног бились в больших ботфортах, как пестики в ступах.
Лондон ждет приезжего часов семь на
ногах, овации растут с каждым днем; появление человека в
красной рубашке на улице делает взрыв восторга, толпы провожают его ночью, в час, из оперы, толпы встречают его утром, в семь часов, перед Стаффорд Гаузом.