Неточные совпадения
Подъезжая в двенадцатом часу с железной
дороги к своей квартире, Вронский увидал у подъезда
знакомую ему извозчичью карету.
Не доезжая слободки, я повернул направо по ущелью. Вид человека был бы мне тягостен: я хотел быть один. Бросив поводья и опустив голову на грудь, я ехал долго, наконец очутился в месте, мне вовсе не
знакомом; я повернул коня назад и стал отыскивать
дорогу; уж солнце садилось, когда я подъехал к Кисловодску, измученный, на измученной лошади.
Счастлив путник, который после длинной, скучной
дороги с ее холодами, слякотью, грязью, невыспавшимися станционными смотрителями, бряканьями колокольчиков, починками, перебранками, ямщиками, кузнецами и всякого рода дорожными подлецами видит наконец
знакомую крышу с несущимися навстречу огоньками, и предстанут пред ним
знакомые комнаты, радостный крик выбежавших навстречу людей, шум и беготня детей и успокоительные тихие речи, прерываемые пылающими лобзаниями, властными истребить все печальное из памяти.
— Как же, а я приказал самовар. Я, признаться сказать, не охотник до чаю: напиток
дорогой, да и цена на сахар поднялась немилосердная. Прошка! не нужно самовара! Сухарь отнеси Мавре, слышишь: пусть его положит на то же место, или нет, подай его сюда, я ужо снесу его сам. Прощайте, батюшка, да благословит вас Бог, а письмо-то председателю вы отдайте. Да! пусть прочтет, он мой старый
знакомый. Как же! были с ним однокорытниками!
А между тем дамы уехали, хорошенькая головка с тоненькими чертами лица и тоненьким станом скрылась, как что-то похожее на виденье, и опять осталась
дорога, бричка, тройка
знакомых читателю лошадей, Селифан, Чичиков, гладь и пустота окрестных полей.
— Сторона мне
знакомая, — отвечал дорожный, — слава богу, исхожена и изъезжена вдоль и поперек. Да вишь какая погода: как раз собьешься с
дороги. Лучше здесь остановиться да переждать, авось буран утихнет да небо прояснится: тогда найдем
дорогу по звездам.
Николай Петрович вскочил и устремил глаза вдоль
дороги. Показался тарантас, запряженный тройкой ямских лошадей; в тарантасе мелькнул околыш студентской фуражки,
знакомый очерк
дорогого лица…
Парня осторожно положили поперек
дороги Самгина, в минуту собралась толпа, заткнув улицу; высокий, рыжеватый человек в кожаной куртке вел мохнатенькую лошадь, на козлах саней сидел
знакомый извозчик, размахивая кнутом, и плачевно кричал...
Одетая, как всегда, пестро и крикливо, она говорила так громко, как будто все люди вокруг были ее добрыми
знакомыми и можно не стесняться их. Самгин охотно проводил ее домой,
дорогою она рассказала много интересного о Диомидове, который, плутая всюду по Москве, изредка посещает и ее, о Маракуеве, просидевшем в тюрьме тринадцать дней, после чего жандармы извинились пред ним, о своем разочаровании театральной школой. Огромнейшая Анфимьевна встретила Клима тоже радостно.
Еще недавно, на постройке железной
дороги, Клим слышал «Дубинушку»; там ее пели лениво, унывно, для отдыха, а здесь бодрый ритм звучит властно командуя,
знакомые слова кажутся новыми и почему-то возбуждают тревожное чувство.
А сам все шел да шел упрямо по избранной
дороге. Не видали, чтоб он задумывался над чем-нибудь болезненно и мучительно; по-видимому, его не пожирали угрызения утомленного сердца; не болел он душой, не терялся никогда в сложных, трудных или новых обстоятельствах, а подходил к ним, как к бывшим
знакомым, как будто он жил вторично, проходил
знакомые места.
Рассуждает она о людях, ей
знакомых, очень метко, рассуждает правильно о том, что делалось вчера, что будет делаться завтра, никогда не ошибается; горизонт ее кончается — с одной стороны полями, с другой Волгой и ее горами, с третьей городом, а с четвертой —
дорогой в мир, до которого ей дела нет.
Она живет — как будто на станции, в
дороге, готовая ежеминутно выехать. Нет у нее друзей — ни мужчин, ни женщин, а только множество
знакомых.
Мы ехали по
знакомой уже
дороге рысью.
Киренск город небольшой. «Где остановиться? — спросил меня ямщик, — есть у вас
знакомые?» — «Нет». — «Так управа отведет». — «А кто живет по
дороге?» — «Живет Синицын, Марков, Лаврушин». — «Поезжай к Синицыну».
Данилушку он видел точно в тумане и теперь шел через столовую по мягкой тропинке с каким-то тяжелым предчувствием: он боялся услышать
знакомый шорох платья, боялся звуков
дорогого голоса и вперед чувствовал на себе пристальный и спокойный взгляд той, которая для него навсегда была потеряна.
Приходили к нам
знакомые: «Милые, говорит,
дорогие, и чем я заслужил, что вы меня любите, за что вы меня такого любите, и как я того прежде не знал, не ценил».
Через год после того, как пропал Рахметов, один из
знакомых Кирсанова встретил в вагоне, по
дороге из Вены в Мюнхен, молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами, в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и в городах и в селах, ходил пешком из деревни в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу, в немецкие провинции Австрии, теперь едет в Баварию, оттуда в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет в Англию и на это употребит еще год; если останется из этого года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится в Россию, потому что, кажется, в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
Они привыкли играть вперед подтасованными идеями, ходить в известном наряде, по торной
дороге к
знакомым местам.
И вот, в половине июня (мы, дети, уж собрались в это время в деревню из заведений на каникулы), часу в седьмом вечера, на
дороге, ведущей в Москву, показалась из-за леса
знакомая четвероместная коляска, а через несколько минут она была уже у крыльца.
И только долго спустя, когда миновали годы юношеской беззаботности, я собрал черта за чертой, что мог, о его жизни, и образ этого глубоко несчастного человека ожил в моей душе — и более
дорогой, и более
знакомый, чем прежде.
— Он! Он! — проговорил он тихо, но торжественно, — как живой! Слышу, повторяют
знакомое и
дорогое имя, и припомнил безвозвратное прошлое… Князь Мышкин?
Она не успела еще сойти с лестницы на
дорогу (огибающую кругом парк), как вдруг блестящий экипаж, коляска, запряженная двумя белыми конями, промчалась мимо дачи князя. В коляске сидели две великолепные барыни. Но, проехав не более десяти шагов мимо, коляска вдруг остановилась; одна из дам быстро обернулась, точно внезапно усмотрев какого-то необходимого ей
знакомого.
Сообща с одним
знакомым техником, он способствовал, собранными сведениями и изысканиями, более верному направлению одной из важнейших проектированных железных
дорог.
Лаврецкий вышел из дома в сад, сел на
знакомой ему скамейке — и на этом
дорогом месте, перед лицом того дома, где он в последний раз напрасно простирал свои руки к заветному кубку, в котором кипит и играет золотое вино наслажденья, — он, одинокий, бездомный странник, под долетавшие до него веселые клики уже заменившего его молодого поколения, — оглянулся на свою жизнь.
Аграфена тупо смотрела по сторонам и совсем не узнавала
дороги, на которой бывала только летом: и лесу точно меньше, и незнакомые объезды болотами, и
знакомых гор совсем не видать.
Двадцать верст промелькнули незаметно, и когда пошевни Таисьи покатились по Самосадке, в избушках еще там и сям мелькали огоньки, — значит, было всего около девяти часов вечера. Пегашка сама подворотила к груздевскому дому —
дорога знакомая, а овса у Груздева не съесть.
Вязмитинов отказался от усилий дать жене видное положение и продолжал уравнивать себе
дорогу. Только изредка он покашивался на Женни за ее внимание к Розанову, Лизе, Полиньке и Райнеру, тогда как он не мог от нее добиться такого же или даже хотя бы меньшего внимания ко многим из своих новых
знакомых.
И этими милыми
знакомыми, радостью и утешением безмятежной старости, были: одна — содержательница ссудной кассы, другая — хозяйка бойкой гостиницы около железной
дороги, третья — владелица небольшого, но очень ходкого, хорошо известного между крупными ворами ювелирного магазина и так далее.
— Так, так, так, — сказал он, наконец, пробарабанив пальцами по столу. — То, что сделал Лихонин, прекрасно и смело. И то, что князь и Соловьев идут ему навстречу, тоже очень хорошо. Я, с своей стороны, готов, чем могу, содействовать вашим начинаниям. Но не лучше ли будет, если мы поведем нашу
знакомую по пути, так сказать, естественных ее влечений и способностей. Скажите,
дорогая моя, — обратился он к Любке, — что вы знаете, умеете? Ну там работу какую-нибудь или что. Ну там шить, вязать, вышивать.
Хотя печальное и тягостное впечатление житья в Багрове было ослаблено последнею неделею нашего там пребывания, хотя длинная
дорога также приготовила меня к той жизни, которая ждала нас в Уфе, но, несмотря на то, я почувствовал необъяснимую радость и потом спокойную уверенность, когда увидел себя перенесенным совсем к другим людям, увидел другие лица, услышал другие речи и голоса, когда увидел любовь к себе от дядей и от близких друзей моего отца и матери, увидел ласку и привет от всех наших
знакомых.
В несколько дней сборы были кончены, и 2 августа, после утреннего чаю, распростившись с бабушкой и тетушкой и оставив на их попечение маленького братца, которого Прасковья Ивановна не велела привозить, мы отправились в
дорогу в той же,
знакомой читателям, аглицкой мурзахановской карете и, разумеется, на своих лошадях.
Заметив, что
дорога мне как будто полезна, мать ездила со мной беспрестанно: то в подгородные деревушки своих братьев, то к
знакомым помещикам; один раз, не знаю куда, сделали мы большое путешествие; отец был с нами.
Ночь была совершенно темная, а
дорога страшная — гололедица. По выезде из города сейчас же надобно было ехать проселком. Телега на каждом шагу готова была свернуться набок. Вихров почти желал, чтобы она кувырнулась и сломала бы руку или ногу стряпчему, который начал становиться невыносим ему своим усердием к службе. В селении, отстоящем от города верстах в пяти, они, наконец, остановились. Солдаты неторопливо разместились у выходов хорошо
знакомого им дома Ивана Кононова.
— Да я покажу-с, мне что, — отвечал тоже негромко сотский и повел, как видно, очень
знакомой ему
дорогой.
«Милый,
дорогой, усатенький Жоржик, — читал Ромашов хорошо
знакомые ему, катящиеся вниз, неряшливые строки.
Но мне, при том небольшом круге
знакомых, какой я имел,
дорог был в Крутицыне рассуждающий сверстник, с которым можно было спорить.
Два дня уже тащился на сдаточных
знакомый нам тарантас по тракту к Москве. Калинович почти не подымал головы от подушки. Купец тоже больше молчал и с каким-то упорством смотрел вдаль; но что его там занимало — богу известно. В Серповихе, станций за несколько от Москвы, у них ямщиком очутилась баба, в мужицких только рукавицах и шапке, чтоб не очень уж признавали и забижали на
дороге. Купец заметил было ей...
Приятели и
знакомые недоумевали; но людям вообще не свойственно долго заниматься чужими делами, и когда Санин отправился за границу — его на станцию железной
дороги приехал провожать один француз-портной — и то в надежде получить недоплаченный счетец — «pour un saute-en-barque en velours noir, tout à fait chic» [»За матросскую куртку из черного бархата, самую модную» (фр.).].
— Да, одной моей хорошей
знакомой, в память уважения, дружбы и… Но следующий мой рассказ непременно будет посвящен вам,
дорогой Диодор Иванович, вам, мой добрый и высокоталантливый учитель!
Клавская действительно прежде ужасно кокетничала с молодыми людьми, но последнее время вдруг перестала совершенно обращать на них внимание; кроме того, и во внешней ее обстановке произошла большая перемена: прежде она обыкновенно выезжала в общество с кем-нибудь из своих родных или
знакомых, в туалете, хоть и кокетливом, но очень небогатом, а теперь, напротив, что ни бал, то на ней было новое и
дорогое платье; каждое утро она каталась в своем собственном экипаже на паре серых с яблоками жеребцов, с кучером, кафтан которого кругом был опушен котиком.
— То-то. Я уж вижу. Шутка ли, помилуйте — десять дней не видались! Ну, addio, mio carissimo amico [Прощайте, мой
дорогой товарищ (итал).]. Всем
знакомым ялтинцам привет. Чудесная вы, ей-богу, человечица. Прощайте. Всего хорошего.
С этого дня Кожемякин зажил так, как будто поехал на розвальнях по зимней, гладко укатанной
дороге. Далёкий, однообразный путь бесцелен и наводит равнодушную дремоту, убаюкивая мысли, усыпляя редкие, мимолётные тревоги. Иногда встряхнёт на ухабе, подкинет на раскате, — вздрогнет человек, лениво поднимет голову и, сонно осмотрев привычный путь, давно
знакомые места, снова надолго задремлет.
Полчаса пролежала она неподвижно; сквозь ее пальцы на подушку лились слезы. Она вдруг приподнялась и села: что-то странное совершалось в ней: лицо ее изменилось, влажные глаза сами собой высохли и заблестели, брови надвинулись, губы сжались. Прошло еще полчаса. Елена в последний раз приникла ухом: не долетит ли до нее
знакомый голос? — встала, надела шляпу, перчатки, накинула мантилью на плечи и, незаметно выскользнув из дома, пошла проворными шагами по
дороге, ведущей к квартире Берсенева.
Когда она отвернулась, уходя с Ботвелем, ее лицо — как я видел его профиль — стало озабоченным и недоумевающим. Они прошли, тихо говоря между собой, в дверь, где оба одновременно обернулись взглянуть на меня; угадав это движение, я сам повернулся уйти. Я понял, как
дорога мне эта, лишь теперь
знакомая девушка. Она ушла, но все еще как бы была здесь.
— А я вот ребятишкам
знакомым подарочки купил, — продолжал незнакомец (в руках у него было несколько свертков). — Да вот по
дороге не утерпел, сделал круг, чтобы садом пройти: очень уж здесь хорошо.
И совершенно новое для него чувство свободы от всего прошедшего охватывало его между этими грубыми существами, которых он встречал по
дороге и которых не признавал людьми наравне с своими московскими
знакомыми.
… Одно письмо было с
дороги, другое из Женевы. Оно оканчивалось следующими строками: «Эта встреча, любезная маменька, этот разговор потрясли меня, — и я, как уже писал вначале, решился возвратиться и начать службу по выборам. Завтра я еду отсюда, пробуду с месяц на берегах Рейна, оттуда — прямо в Тауроген, не останавливаясь… Германия мне страшно надоела. В Петербурге, в Москве я только повидаюсь с
знакомыми и тотчас к вам, милая матушка, к вам в Белое Поле».
Он пошел прямо к
знакомому ямщику, велел заложить лучшую тройку и через полчаса был на
дороге в город.
Я взял билет и вышел с парохода, чтобы купить чего-нибудь съестного на
дорогу. Остановившись у торговки, я увидал плотного старика-оборванца, и лицо мне показалось
знакомым. Когда же он крикнул на торговку, предлагая ей пятак за три воблы вместо шести копеек, я подошел к нему, толкнул в плечо — и шепнул...