Неточные совпадения
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик
пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя.
Хотите, прочту?
Крестьяне речь ту слушали,
Поддакивали барину.
Павлуша что-то в книжечку
Хотел уже
писать.
Да выискался пьяненький
Мужик, — он против барина
На животе лежал,
В глаза ему поглядывал,
Помалчивал — да вдруг
Как вскочит! Прямо к барину —
Хвать карандаш из рук!
— Постой, башка порожняя!
Шальных вестей, бессовестных
Про нас не разноси!
Чему ты позавидовал!
Что веселится бедная
Крестьянская душа?
Сочинил градоначальник, князь Ксаверий Георгиевич Миналадзе [Рукопись эта занимает несколько страничек в четвертую долю листа;
хотя правописание ее довольно правильное, но справедливость требует сказать, что автор
писал по линейкам. — Прим. издателя.]
"Прибыл я в город Глупов, —
писал он, — и
хотя увидел жителей, предместником моим в тучное состояние приведенных, но в законах встретил столь великое оскудение, что обыватели даже различия никакого между законом и естеством не полагают.
— Я
писал и вам и Сергею Иванычу, что я вас не знаю и не
хочу знать. Что тебе, что вам нужно?
Левин, которого давно занимала мысль о том, чтобы помирить братьев
хотя перед смертью,
писал брату Сергею Ивановичу и, получив от него ответ, прочел это письмо больному. Сергей Иванович
писал, что не может сам приехать, но в трогательных выражениях просил прощения у брата.
Так как он не знал этого и вдохновлялся не непосредственно жизнью, а посредственно, жизнью уже воплощенною искусством, то он вдохновлялся очень быстро и легко и так же быстро и легко достигал того, что то, что он
писал, было очень похоже на тот род, которому он
хотел подражать.
— Да, я
пишу вторую часть Двух Начал, — сказал Голенищев, вспыхнув от удовольствия при этом вопросе, — то есть, чтобы быть точным, я не
пишу еще, но подготовляю, собираю материалы. Она будет гораздо обширнее и захватит почти все вопросы. У нас, в России, не
хотят понять, что мы наследники Византии, — начал он длинное, горячее объяснение.
— Он
пишет, что не может понять, чего именно
хочет Алексей Александрович, но что он не уедет без ответа.
— Употребите ваше влияние на нее, сделайте, чтоб она
написала. Я не
хочу и почти не могу говорить с нею про это.
— А сын? — вскрикнула она. — Ты видишь, чтò он
пишет? — надо оставить его, а я не могу и не
хочу сделать это.
— Ах, да, знаете, один молодой человек, прекрасный, просился. Не знаю, почему сделали затруднение. Я
хотела просить вас, я его знаю,
напишите, пожалуйста, записку. Он от графини Лидии Ивановны прислан.
— Едва ли. Он портретист замечательный. Вы видели его портрет Васильчиковой? Но он, кажется, не
хочет больше
писать портретов, и потому может быть, что и точно он в нужде. Я говорю, что…
В первом письме Марья Николаевна
писала, что брат прогнал ее от себя без вины, и с трогательною наивностью прибавляла, что
хотя она опять в нищете, но ничего не просит, не желает, а что только убивает ее мысль о том, что Николай Дмитриевич пропадет без нее по слабости своего здоровья, и просила брата следить за ним.
— Как я рада! — улыбаясь сказала Долли, невольно холоднее, чем она
хотела. — Я очень рада за тебя. Отчего ты не
писала мне?
Он скептик и матерьялист, как все почти медики, а вместе с этим поэт, и не на шутку, — поэт на деле всегда и часто на словах,
хотя в жизнь свою не
написал двух стихов.
— А, нет! — сказал Чичиков. — Мы
напишем, что они живы, так, как стоит действительно в ревизской сказке. Я привык ни в чем не отступать от гражданских законов,
хотя за это и потерпел на службе, но уж извините: обязанность для меня дело священное, закон — я немею пред законом.
Как ни велик был в обществе вес Чичикова,
хотя он и миллионщик, и в лице его выражалось величие и даже что-то марсовское и военное, но есть вещи, которых дамы не простят никому, будь он кто бы ни было, и тогда прямо
пиши пропало!
Шутить он не любил и двумя городами разом
хотел заткнуть глотку всем другим портным, так, чтобы впредь никто не появился с такими городами, а пусть себе
пишет из какого-нибудь «Карлсеру» или «Копенгара».
— Но ведь как же — мертвые? Ведь этак же нельзя
написать. Они
хотя и мертвые, но нужно, чтобы казались как бы были живые.
Я знаю: дам
хотят заставить
Читать по-русски. Право, страх!
Могу ли их себе представить
С «Благонамеренным» в руках!
Я шлюсь на вас, мои поэты;
Не правда ль: милые предметы,
Которым, за свои грехи,
Писали втайне вы стихи,
Которым сердце посвящали,
Не все ли, русским языком
Владея слабо и с трудом,
Его так мило искажали,
И в их устах язык чужой
Не обратился ли в родной?
Как их
писали в мощны годы,
Как было встарь заведено…»
— Одни торжественные оды!
И, полно, друг; не всё ль равно?
Припомни, что сказал сатирик!
«Чужого толка» хитрый лирик
Ужели для тебя сносней
Унылых наших рифмачей? —
«Но всё в элегии ничтожно;
Пустая цель ее жалка;
Меж тем цель оды высока
И благородна…» Тут бы можно
Поспорить нам, но я молчу:
Два века ссорить не
хочу.
Во дни веселий и желаний
Я был от балов без ума:
Верней нет места для признаний
И для вручения письма.
О вы, почтенные супруги!
Вам предложу свои услуги;
Прошу мою заметить речь:
Я вас
хочу предостеречь.
Вы также, маменьки, построже
За дочерьми смотрите вслед:
Держите прямо свой лорнет!
Не то… не то, избави Боже!
Я это потому
пишу,
Что уж давно я не грешу.
А он не едет; он заране
Писать ко прадедам готов
О скорой встрече; а Татьяне
И дела нет (их пол таков);
А он упрям, отстать не
хочет,
Еще надеется, хлопочет;
Смелей здорового, больной
Княгине слабою рукой
Он
пишет страстное посланье.
Хоть толку мало вообще
Он в письмах видел не вотще;
Но, знать, сердечное страданье
Уже пришло ему невмочь.
Вот вам письмо его точь-в-точь.
Минуты две они молчали,
Но к ней Онегин подошел
И молвил: «Вы ко мне
писали,
Не отпирайтесь. Я прочел
Души доверчивой признанья,
Любви невинной излиянья;
Мне ваша искренность мила;
Она в волненье привела
Давно умолкнувшие чувства;
Но вас хвалить я не
хочу;
Я за нее вам отплачу
Признаньем также без искусства;
Примите исповедь мою:
Себя на суд вам отдаю.
— Это по-судейски выражено, а по-судейски иначе
написать нельзя, и вышло грубее, чем, может быть, он
хотел.
Вот у нас обвиняли было Теребьеву (вот что теперь в коммуне), что когда она вышла из семьи и… отдалась, то
написала матери и отцу, что не
хочет жить среди предрассудков и вступает в гражданский брак, и что будто бы это было слишком грубо, с отцами-то, что можно было бы их пощадить,
написать мягче.
— Это все равно-с, — ответил Порфирий Петрович, холодно принимая разъяснение о финансах, — а впрочем, можно вам и прямо, если
захотите,
написать ко мне, в том же смысле, что вот, известясь о том-то и объявляя о таких-то моих вещах, прошу…
Она рассказала мне, каким образом Швабрин принудил их выдать ему Марью Ивановну; как Марья Ивановна плакала и не
хотела с ними расстаться; как Марья Ивановна имела с нею всегдашние сношения через Палашку (девку бойкую, которая и урядника заставляет плясать по своей дудке); как она присоветовала Марье Ивановне
написать ко мне письмо и прочее.
Позвольте, батюшка. Вот-с — Чацкого, мне друга,
Андрея Ильича покойного сынок:
Не служит, то есть в том он пользы не находит,
Но
захоти — так был бы деловой.
Жаль, очень жаль, он малый с головой
И славно
пишет, переводит.
Нельзя не пожалеть, что с эдаким умом…
В переводе на русский издавался в 1794, 1800, 1804 годах.]
писала одно, много два письма в год, а в хозяйстве, сушенье и варенье знала толк,
хотя своими руками ни до чего не прикасалась и вообще неохотно двигалась с места.
— Тем хуже. Во всяком случае, я довольно наказан. Мое положение, с этим вы, вероятно, согласитесь, самое глупое. Вы мне
написали: зачем уезжать? А я не могу и не
хочу остаться. Завтра меня здесь не будет…
— Еду мимо, вижу — ты подъехал. Вот что: как думаешь — если выпустить сборник о Толстом, а? У меня есть кое-какие знакомства в литературе. Может — и ты попробуешь
написать что-нибудь? Почти шесть десятков лет работал человек, приобрел всемирную славу, а — покоя душе не мог заработать. Тема! Проповедовал: не противьтесь злому насилием, закричал: «Не могу молчать», — что это значит, а?
Хотел молчать, но — не мог? Но — почему не мог?
— Лидия Тимофеевна, за что-то рассердясь на него, спросила: «Почему вы не застрелитесь?» Он ответил: «Не
хочу, чтобы обо мне
писали в «Биржевых ведомостях».
— Но — разве она не
писала тебе, что не
хочет учиться в театральной школе, а поступает на курсы? Она уехала домой недели две назад…
— Революция неизбежна, — сказал Самгин, думая о Лидии, которая находит время
писать этому плохому актеру, а ему — не
пишет. Невнимательно слушая усмешливые и сумбурные речи Лютова, он вспомнил, что раза два пытался сочинить Лидии длинные послания, но, прочитав их, уничтожал, находя в этих
хотя и очень обдуманных письмах нечто, чего Лидия не должна знать и что унижало его в своих глазах. Лютов прихлебывал вино и говорил, как будто обжигаясь...
Клим спросил еще стакан чаю, пить ему не хотелось, но он
хотел знать, кого дожидается эта дама? Подняв вуаль на лоб, она
писала что-то в маленькой книжке, Самгин наблюдал за нею и думал...
— Видела знаменитого адвоката, этого, который стихи
пишет, он — высокого мнения о Столыпине, очень защищает его, говорит, что, дескать, Столыпин нарочно травит конституционалистов левыми,
хочет напугать их, затолкать направо поглубже. Адвокат — мужчина приятный, любезен, как парикмахер, только уж очень привык уголовных преступников защищать.
— И, кроме того, Иноков
пишет невозможные стихи, просто, знаете, смешные стихи. Кстати, у меня накопилось несколько аршин стихотворений местных поэтов, — не
хотите ли посмотреть? Может быть, найдете что-нибудь для воскресных номеров. Признаюсь, я плохо понимаю новую поэзию…
— Вам, пожалуй, придется,
писать еще «Чего
хотел убитый большевик?» Корнев-то не выживет.
— Не очень, — ответил он,
хотя Лидия
написала ему из Парижа только один раз. — Она не любит
писать.
—
Пишу другой: мальчика заставили пасти гусей, а когда он полюбил птиц, его сделали помощником конюха. Он полюбил лошадей, но его взяли во флот. Он море полюбил, но сломал себе ногу, и пришлось ему служить лесным сторожем.
Хотел жениться — по любви — на хорошей девице, а женился из жалости на замученной вдове с двумя детьми. Полюбил и ее, она ему родила ребенка; он его понес крестить в село и дорогой заморозил…
—
Хотя Байрон
писал стихи, но у него нередко встречаешь глубокие мысли. Одна из них: «Думающий менее реален, чем его мысль». Они, там, не знают этого.
«Зачем ей нужно, чтоб я
писал рецензии?» — спрашивал себя Клим, но эта мысль улыбалась ему,
хотя и слабо.
— Отечество в опасности, — вот о чем нужно кричать с утра до вечера, — предложил он и продолжал говорить, легко находя интересные сочетания слов. — Отечество в опасности, потому что народ не любит его и не
хочет защищать. Мы искусно
писали о народе, задушевно говорили о нем, но мы плохо знали его и узнаем только сейчас, когда он мстит отечеству равнодушием к судьбе его.
«
Писать надобно, разумеется, в тоне пафоса. Жалко, то есть неудобно несколько, что убитый — еврей, — вздохнул Самгин. —
Хотя некоторые утверждают, что — русский…»
—
Пишу, — ответил он,
хотя еще не начинал
писать, мешала скука.
— Но мне не удалось
написать то, что я
хотела, достаточно ясно для себя.
С той поры он почти сорок лет жил, занимаясь историей города,
написал книгу, которую никто не
хотел издать, долго работал в «Губернских ведомостях», печатая там отрывки своей истории, но был изгнан из редакции за статью, излагавшую ссору одного из губернаторов с архиереем; светская власть обнаружила в статье что-то нелестное для себя и зачислила автора в ряды людей неблагонадежных.
— Давно. Должен сознаться, что я… редко
пишу ему. Он отвечает мне поучениями, как надо жить, думать, веровать. Рекомендует книги… вроде бездарного сочинения Пругавина о «Запросах народа и обязанностях интеллигенции». Его письма кажутся мне наивнейшей риторикой, совершенно несовместной с торговлей дубовой клепкой. Он
хочет, чтоб я унаследовал те привычки думать, от которых сам он, вероятно, уже отказался.