Неточные совпадения
Ему
запало в душу слово, сказанное Дарьей Александровной в Москве, о том, что, решаясь на развод, он
думает о себе, а не
думает, что этим он губит ее безвозвратно.
Но я не
думал, что Азия может окончательно возобладать над Европой, что сближение Востока и
Запада будет победой крайнего Востока и что свет христианской Европы будет угасать.
Я
думал, что мировая война выведет европейские народы за пределы Европы, преодолеет замкнутость европейской культуры и будет способствовать объединению
Запада и Востока.
Я
думал, что мир приближается путем страшных жертв и страданий к решению всемирно-исторической проблемы Востока и
Запада и что России выпадет в этом решении центральная роль.
С утра погода стояла хмурая; небо было: туман или тучи. Один раз сквозь них прорвался было солнечный луч, скользнул по воде, словно прожектором, осветил сопку на берегу и скрылся опять в облаках. Вслед за тем пошел мелкий снег. Опасаясь пурги, я хотел было остаться дома, но просвет на
западе и движение туч к юго-востоку служили гарантией, что погода разгуляется. Дерсу тоже так
думал, и мы бодро пошли вперед. Часа через 2 снег перестал идти, мгла рассеялась, и день выдался на славу — теплый и тихий.
Бивак наш был не из числа удачных: холодный резкий ветер всю ночь дул с
запада по долине, как в трубу. Пришлось спрятаться за вал к морю. В палатке было дымно, а снаружи холодно. После ужина все поспешили лечь спать, но я не мог уснуть — все прислушивался к шуму прибоя и
думал о судьбе, забросившей меня на берег Великого океана.
Много
думаю о трагедии русской культуры, о русских разрывах, которых в такой форме не знали народы
Запада.
Розанов
думает, что русскому народу не свойствен пафос величия истории, и в этом он видит преимущество перед народами
Запада, помешанными на историческом величии.
Вера в русский народ принуждает нас
думать, что
Запад не в силах выйти из кризиса без истины, хранящейся на Востоке, в восточном православии, в восточной мистике, в восточном созерцании Божества.
Из Иркутска нового ничего нет. Завтра Машенькины именины. Там меня вспомнят. Но Марья Николаевна редко мне пишет — потому и я не так часто к ней пишу. Со мной беда. Как
западет мысль, что я наскучаю, так непременно налево кругом сделаю. Не знаю, хорошо ли я
думаю, — иначе не могу…
Не скоро потом удалось мне прочесть эти книги вполне, но отрывки из них так глубоко
запали в мою душу, что я не переставал о них
думать, и только тогда успокоился, когда прочел.
Только обязательная служба до известной степени выводила его из счастливого безмятежия. К ней он продолжал относиться с величайшим нетерпением и, отбывая повинность, выражался, что и он каждый день приносит свою долю вреда.
Думаю, впрочем, что и это он говорил, не анализируя своих слов. Фраза эта, очевидно, была, так сказать, семейным преданием и
запала в его душу с детства в родном доме, где все, начиная с отца и кончая деревенскими кузенами, кичились какою-то воображаемою независимостью.
Между тем начинало становиться темно. «Погибшее, но милое создание!» —
думал Калинович, глядя на соседку, и в душу его
запало не совсем, конечно, бескорыстное, но все-таки доброе желание: тронуть в ней, может быть давно уже замолкнувшие, но все еще чуткие струны, которые, он верил, живут в сердце женщины, где бы она ни была и чем бы ни была.
— Утри по крайней мере свои слезы, — крикнул ему Берсенев и не мог удержаться от смеха. Но когда он вернулся домой, на лице его не было веселого выражения; он не смеялся более. Он ни на одно мгновение не поверил тому, что сказал ему Шубин, но слово, им произнесенное,
запало глубоко ему в душу. «Павел меня дурачил, —
думал он, — но она когда-нибудь полюбит… Кого полюбит она?»
Он был простосердечен и умел сообщать свое оживление другим. Моя сестра,
подумав минуту, рассмеялась и повеселела вдруг, внезапно, как тогда на пикнике. Мы пошли в поле и, расположившись на траве, продолжали наш разговор и смотрели на город, где все окна, обращенные на
запад, казались ярко-золотыми оттого, что заходило солнце.
Когда мы вышли, солнце еще не
думало склоняться к
западу. Я взглянул на часы — нет двух. Вдали шагали провиантские и другие чиновники из присутствовавших на обеде и, очевидно, еще имели надежду до пяти часов сослужить службу отечеству. Но куда деваться мне и Прокопу? где приютиться в такой час, когда одна еда отбыта, а для другой еды еще не наступил момент?
Запала ли ему в душу мысль, что он, быть может, вовсе не знает нрава Натальи, что она ему еще более чужда, чем он
думал, ревность ли проснулась в нем, смутно ли почуял он что-то недоброе… но только он страдал, как ни уговаривал самого себя.
Между тем черная туча взмывала на
западе и мало-помалу охватывала край горизонта; ее нельзя было не приметить, но все
думали: авось пройдет стороной или авось успеем переехать.
— Дай бог тебе счастье, если ты веришь им обоим! — отвечала она, и рука ее играла густыми кудрями беспечного юноши; а их лодка скользила неприметно вдоль по реке, оставляя белый змеистый след за собою между темными волнами; весла, будто крылья черной птицы, махали по обеим сторонам их лодки; они оба сидели рядом, и по веслу было в руке каждого; студеная влага с легким шумом всплескивала, порою озаряясь фосфорическим блеском; и потом уступала, оставляя быстрые круги, которые постепенно исчезали в темноте; — на
западе была еще красная черта, граница дня и ночи; зарница, как алмаз, отделялась на синем своде, и свежая роса уж падала на опустелый берег <Суры>; — мирные плаватели, посреди усыпленной природы, не
думая о будущем, шутили меж собою; иногда Юрий каким-нибудь движением заставлял колебаться лодку, чтоб рассердить, испугать свою подругу; но она умела отомстить за это невинное коварство; неприметно гребла в противную сторону, так что все его усилия делались тщетны, и челнок останавливался, вертелся… смех, ласки, детские опасения, всё так отзывалось чистотой души, что если б демон захотел искушать их, то не выбрал бы эту минуту...
Так, например, когда я цивилизовал на
Западе, то не иначе входил в дом пана, как восклицая: «А ну-те вы, такие-сякие, „кши, пши, вши“, рассказывайте!
думаете ли вы, что „надзея“ еще с вами?»
Когда начинал Павел
думать об отношениях сестры к Бахтиарову, ему становилось как-то грустно; неприятное предчувствие
западало на сердце; положение его в доме Масуровых начало становиться неловким.
О чем бы он ни
думал, —
запад дальный
Не привлекал мечты его печальной...
Староста обмылся пенничком и кротко вынес наказание, не
думая оправдываться, несмотря на то, что он в деле был прав; тем не менее желание мести сильно
запало в его душу.
Оговорюсь, — противопоставляя Восток
Западу, я отнюдь не
думаю о каких-либо «метафизических сущностях» или о «расовых особенностях», которые якобы органически и неискоренимо свойственны монголу, арийцу, семиту и навеки будут враждебно разделять их.
Спит — точно спит, сомненья нет,
Улыбка по лицу струится
И грудь колышется, и смутные слова
Меж губ скользят едва едва…
Понять не трудно, кто ей снится.
О! эта мысль
запала в грудь мою,
Бежит за мной и шепчет: мщенье! мщенье!
А я, безумный, всё еще ловлю
Надежду сладкую и сладкое сомненье!
И кто
подумал бы, кто смел бы ожидать?
Меня, — меня, — меня продать
За поцелуй глупца, — меня, который
Готов был жизнь за ласку ей отдать,
Мне изменить! мне — и так скоро.
Что же,
думаю, может быть, это все и правда. Тогда и иностранные агенты у нас приболтывались, а между своих именитых людей немало встречалось таковых, что гнилой
запад под пятой задавить собирались. Вот, верно, и это один из таковых.
«Коли так, все как осенний след
запало», —
подумал Алексей.
Когда Марья Гавриловна воротилась с Настиных похорон, Таня узнать не могла «своей сударыни». Такая стала она мрачная, такая молчаливая. Передрогло сердце у Тани. «Что за печаль, — она
думала, — откуда горе взялось?.. Не по Насте же сокрушаться да тоской убиваться… Иное что
запало ей нá душу».
Фленушка пошла из горницы, следом за ней Параша. Настя осталась. Как в воду опущенная, молча сидела она у окна, не слушая разговоров про сиротские дворы и бедные обители. Отцовские речи про жениха глубоко
запали ей на сердце. Теперь знала она, что Патап Максимыч в самом деле задумал выдать ее за кого-то незнаемого. Каждое слово отцовское как ножом ее по сердцу резало. Только о том теперь и
думает Настя, как бы избыть грозящую беду.
Недвижно лежит она на постели, ни шепота, ни стона не слышно. Не будь лицо Настино крыто смертной бледностью, не
запади ее очи в темные впадины, не спади алый цвет с полураскрытых уст ее, можно б было
думать, что спит она тихим, безмятежным сном.
Ты
думаешь, что тот, на кого ты сердишься, твой враг; а твой главный враг — это тот гнев, который
запал тебе в сердце. И потому скорее мирись с врагом своим, потуши в себе это мучительное для тебя чувство.
И стал Василий Борисыч раздумывать, куда бы бежать из тестева дома, где бы найти хоть какое-нибудь пристанище.
Думает,
думает, ничего не может придумать —
запали ему все пути, нет места, где бы приютиться.
— Вы не
подумайте, что они какие-нибудь, — сказал ou. — Правда, они француженки, кричат всё, вино пьют… но известно! Воспитание такое французы получают! Ничего не поделаешь… Мне их, — добавил Иван Петрович, — князь уступил… Почти задаром… Возьми да возьми… Надо вас будет когда-нибудь познакомить с князем. Образованный человек! Всё пишет, пишет… А знаете, как их зовут? Одну Фанни, другую Изабеллой… Европа! Ха-ха-ха…
Запад! Прощайте-с!
Можно
подумать, что с наступлением тьмы воздух делается звукопроницаемее. На
западе медленно угасала заря, а с другой стороны надвигалась теплая июньская ночь. Над обширным водным пространством Амура уже витал легкий сумрак: облака на горизонте потускнели, и в небе показались первые трепещущие звезды.
А когда он переправлялся на пароме через реку и потом, поднимаясь на гору, глядел на свою родную деревню и на
запад, где узкою полосой светилась холодная багровая заря, то
думал о том, что правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, в саду и во дворе первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня и, по-видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле; и чувство молодости, здоровья, силы, — ему было только двадцать два года, — и невыразимо сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья, овладевали им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла.
И если они
думали, что
Запад гниет, то потому, что он вступил на путь этой буржуазной цивилизации, что в нем раскололась целостность жизни.
«
Запалить их, что ли? —
думает солдат. — Спирт внутри, пакля наружу, — здорово затрещит». Однако ж не решился: ветер клочья огненные по всей дубраве разнесет, — что от леса останется? Нашел он тут на бережку старый невод, леших накрыл, со всех концов в узел собрал, поволок в озеро. Груз не тяжелый, потому в них, лесных раскоряках, видимость одна, а настоящего весу нет. А там, братцы, в конце озера подземный проток был, куда вода волчком-штопором так и вбуравливалась.
Главный врач
подумал над планом и решительно повел нас на
запад.
Не воспользовавшись еще возрождением наук и искусств, изобретениями и открытиями, мы в эту пору, конечно, отстали от
Запада, но было бы в высшей степени несправедливо
думать, что мы стояли тогда на уровне азиатских народов.
Императрица сдержала свою клятву Всевышнему в ночь своего вступления на престол своего отца — в России была отменена смертная казнь в 1754 году, когда на
Западе правительства и не
думали об этом. Правда, она сохранилась для политических дел, и работа третьего брата Шувалова в застенках Тайной канцелярии напоминала времена Ушакова и Ромодановского, но тут соблюдалась такая тайна, что сама императрица Елизавета Петровна мало знала об усердии этого ведомства.
И вот является соблазн
думать, что эта мировая тенденция современной цивилизации не имеет власти над Россией и русским народом, что мы другого духа, что она есть лишь явление
Запада, народов Европы.
Она их в ту минуту уже совсем ненавидит и сердита на них, потому что это из-за них она ссорится с людьми, принимающими в ней самое доброе участие. Но уж раз речи начаты — она их докончит; и первое слово о перемене «места» она произнесет сама. Ее еще жалеют, ей еще не
думали отказывать, но что тетка ей надиктовала, то ей
запало в голову — она свой урок выполнит.