Неточные совпадения
Городничий (бьет себя
по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из
ума!.. Тридцать лет
живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Вронский слушал внимательно, но не столько самое содержание слов занимало его, сколько то отношение к делу Серпуховского, уже думающего бороться с властью и имеющего в этом свои симпатии и антипатии, тогда как для него были
по службе только интересы эскадрона. Вронский понял тоже, как мог быть силен Серпуховской своею несомненною способностью обдумывать, понимать вещи, своим
умом и даром слова, так редко встречающимся в той среде, в которой он
жил. И, как ни совестно это было ему, ему было завидно.
Кажется, как будто ее мало заботило то, о чем заботятся, или оттого, что всепоглощающая деятельность мужа ничего не оставила на ее долю, или оттого, что она принадлежала,
по самому сложению своему, к тому философическому разряду людей, которые, имея и чувства, и мысли, и
ум,
живут как-то вполовину, на жизнь глядят вполглаза и, видя возмутительные тревоги и борьбы, говорят: «<Пусть> их, дураки, бесятся!
— Потом поймешь. Разве ты не то же сделала? Ты тоже переступила… смогла переступить. Ты на себя руки наложила, ты загубила жизнь… свою (это все равно!) Ты могла бы
жить духом и разумом, а кончишь на Сенной… Но ты выдержать не можешь и, если останешься одна, сойдешь с
ума, как и я. Ты уж и теперь как помешанная; стало быть, нам вместе идти,
по одной дороге! Пойдем!
— Да, да, — совсем с
ума сошел.
Живет, из милости, на Земляном валу, у скорняка. Ночами ходит
по улицам, бормочет: «Умри, душа моя, с филистимлянами!» Самсоном изображает себя. Ну, прощайте, некогда мне, на беседу приглашен, прощайте!
«Увяз, любезный друг,
по уши увяз, — думал Обломов, провожая его глазами. — И слеп, и глух, и нем для всего остального в мире. А выйдет в люди, будет со временем ворочать делами и чинов нахватает… У нас это называется тоже карьерой! А как мало тут человека-то нужно:
ума его, воли, чувства — зачем это? Роскошь! И
проживет свой век, и не пошевелится в нем многое, многое… А между тем работает с двенадцати до пяти в канцелярии, с восьми до двенадцати дома — несчастный!»
— Ты, никак, с
ума сошел: поучись-ка у бабушки
жить. Самонадеян очень. Даст тебе когда-нибудь судьба за это «непременно»! Не говори этого! А прибавляй всегда: «хотелось бы», «Бог даст, будем живы да здоровы…» А то судьба накажет за самонадеянность: никогда не выйдет по-твоему…
Когда он отрывался от дневника и трезво
жил день, другой, Вера опять стояла безукоризненна в его
уме. Сомнения, подозрения, оскорбления — сами
по себе были чужды его натуре, как и доброй, честной натуре Отелло. Это были случайные искажения и опустошения, продукты страсти и неизвестности, бросавшей на все ложные и мрачные краски.
А был тот учитель Петр Степанович, царство ему небесное, как бы словно юродивый; пил уж оченно, так даже, что и слишком, и
по тому самому его давно уже от всякого места отставили и
жил по городу все одно что милостыней, а
ума был великого и в науках тверд.
О,
по моему,
по жалкому, земному эвклидовскому
уму моему, я знаю лишь то, что страдание есть, что виновных нет, что все одно из другого выходит прямо и просто, что все течет и уравновешивается, — но ведь это лишь эвклидовская дичь, ведь я знаю же это, ведь
жить по ней я не могу же согласиться!
— Я тебя любил, я люблю тебя без
ума, без памяти — и как подумаю я теперь, что ты этак, ни с того ни с сего, здорово
живешь, меня покидаешь да
по свету скитаться станешь — ну, и представляется мне, что не будь я голяк горемычный, не бросила ты бы меня!
Шептали что-то непонятно
Уста холодные мои,
И дрожь
по телу пробегала,
Мне кто-то говорил укор,
К груди рыданье подступало,
Мешался
ум, мутился взор,
И кровь
по жилам стыла, стыла…
Галактион перевел разговор на другое. Он по-купечески оценил всю их обстановку и прикинул в
уме, что им стоило
жить. Откуда у исправника могут такие деньги взяться? Ведь не щепки, на дороге не подымешь.
Этот m-r Jules был очень противен Варваре Павловне, но она его принимала, потому что он пописывал в разных газетах и беспрестанно упоминал о ней, называя ее то m-me de L…tzki, то m-me de ***, cette grande dame russe si distinguée, qui demeure rue de P…, [Г-жа ***, это знатная русская дама, столь изысканная, которая
живет по улице П… (фр.)] рассказывал всему свету, то есть нескольким сотням подписчиков, которым не было никакого дела до m-me L…tzki, как эта дама, настоящая
по уму француженка (une vraie française par l’ésprit) — выше этого у французов похвал нет, — мила и любезна, какая она необыкновенная музыкантша и как она удивительно вальсирует (Варвара Павловна действительно так вальсировала, что увлекала все сердца за краями своей легкой, улетающей одежды)… словом, пускал о ней молву
по миру — а ведь это, что ни говорите, приятно.
— Да ты слушай, умная голова, когда говорят… Ты не для того отец, чтобы проклинать свою кровь. Сам виноват, что раньше замуж не выдавал. Вот Марью-то заморил в девках
по своей гордости. Верно тебе говорю. Ты меня послушай, ежели своего
ума не хватило. Проклясть-то не мудрено, а ведь ты помрешь, а Феня останется. Ей-то еще
жить да
жить… Сам, говорю, виноват!.. Ну, что молчишь?..
Князь Юсупов (во главе всех, про которых Грибоедов в «Горе от
ума» сказал: «Что за тузы в Москве
живут и умирают»), видя на бале у московского военного генерал-губернатора князя Голицына неизвестное ему лицо, танцующее с его дочерью (он знал, хоть
по фамилии, всю московскую публику), спрашивает Зубкова: кто этот молодой человек? Зубков называет меня и говорит, что я — Надворный Судья.
— Это ты насчет того, что ли, что лесов-то не будет? Нет, за им без опаски насчет этого
жить можно. Потому, он умный. Наш русский — купец или помещик — это так. Этому дай в руки топор, он все безо времени сделает. Или с весны рощу валить станет, или скотину
по вырубке пустит, или под покос отдавать зачнет, — ну, и останутся на том месте одни пеньки. А Крестьян Иваныч — тот с
умом. У него, смотри, какой лес на этом самом месте лет через сорок вырастет!
И вот крики боли начинают мало-помалу стихать, и недавний вопль:"Унизительно, стыдно, больно!"сменяется другим:"Лучше не думать!"Затем человек уже делается рассудительным; в
уме его постепенно образуется представление о неизбежном роке, о гнетущей силе обстоятельств, против которой бесполезно, или,
по малой мере, рискованно прать, и наконец, как достойное завершение всех этих недостойностей, является краткий, но имеющий решающую силу афоризм:"Надо же
жить!"
— А кто его знает! Может, он промежду себя революцию пущал. Не по-людски
живет! ни с кем хлеба-соли не водит! Кому вдомек, что у него на
уме!
— Ну, — говорю, — баба! ин быть по-твоему! а все, говорю, пойтить надо к соседу (Влас старик у нас в соседах
жил, тоже мужичок смиренный, боязливый): может, он и наставит нас уму-разуму.
— Боже ты мой, царь милостивый! Верх ребячества невообразимого! — воскликнул он. — Ну, не видайтесь, пожалуй! Действительно, что тут накупаться на эти бабьи аханья и стоны; оставайтесь у меня, ночуйте, а завтра напишите записку: так и так, мой друг, я
жив и здоров, но уезжаю
по очень экстренному делу, которое устроит наше благополучие. А потом, когда женитесь, пошлите деньги — и делу конец: ларчик, кажется, просто открывался! Я, признаюсь, Яков Васильич, гораздо больше думал о вашем
уме и характере…
Живет какой-нибудь судья, прокурор, правитель и знает, что
по его приговору или решению сидят сейчас сотни, тысячи оторванных от семей несчастных в одиночных тюрьмах, на каторгах, сходя с
ума и убивая себя стеклом, голодом, знает, что у этих тысяч людей есть еще тысячи матерей, жен, детей, страдающих разлукой, лишенных свиданья, опозоренных, тщетно вымаливающих прощенья или хоть облегченья судьбы отцов, сыновей, мужей, братьев, и судья и правитель этот так загрубел в своем лицемерии, что он сам и ему подобные и их жены и домочадцы вполне уверены, что он при этом может быть очень добрый и чувствительный человек.
— Я те прямо скажу, — внушал мощный, кудрявый бондарь Кулугуров, — ты, Кожемякин, блаженный!
Жил ты сначала в мурье [Мурья — лачуга, конура, землянка, тесное и тёмное жильё, пещерка — Ред.], в яме, одиночкой, после — с чужими тебе людьми и — повредился несколько
умом. Настоящих людей — не знаешь, говоришь — детское. И помяни моё слово! — объегорят тебя,
по миру пойдёшь! Тут и сказке конец.
И т. д. и т. д. Но Козлик был себе на
уме и начал все чаще и чаще похаживать к своей тетушке, княжне Чепчеулидзевой-Уланбековой, несмотря на то что она
жила где-то на Песках и питалась одною кашицей. Ma tante Чепчеулидзева была фрейлиной в 1778 году, но,
по старости, до такой степени перезабыла русскую историю, что даже однажды, начитавшись анекдотов г. Семевского, уверяла, будто бы она еще маленькую носила на руках блаженныя памяти императрицу Елизавету Петровну.
— Крестного держись… у него
ума в башке — на весь город хватит! Он только храбрости лишен, а то — быть бы ему высоко. Да, — так, говорю, недолго мне
жить осталось… По-настоящему, пора бы готовиться к смерти… Бросить бы все, да поговеть, да заботиться, чтоб люди меня добром вспомянули…
Подошла ночь, когда решено было арестовать Ольгу, Якова и всех, кто был связан с ними
по делу типографии. Евсей знал, что типография помещается в саду во флигеле, — там
живёт большой рыжебородый человек Костя с женой, рябоватой и толстой, а за прислугу у них — Ольга. У Кости голова была гладко острижена, а у жены его серое лицо и блуждающие глаза; они оба показались Евсею людьми не в своём
уме и как будто долго лежали в больнице.
Для этой женщины со здоровым, положительным
умом беспорядочная обстановка с мелкими заботами и дрязгами, в которой мы теперь
жили, была мучительна; я это видел и сам не мог спать
по ночам, голова моя работала, и слезы подступали к горлу. Я метался, не зная, что делать.
Тогда в свете
жили не по-нынешнему: появившиеся впоследствии времени козёры тогда или вовсе не были известны, или их попросту называли «болтунами» и держали в презрении вроде известного героя грибоедовской комедии Загорецкого. Тогда, собравшись в дом, или танцевали до упаду, или занимались так называемыми «играми», из которых многие требовали от участников и
ума и некоторой образованности.
Она тоже не
по уставу, а «
по удостоверению своего
ума» была уверена, что добрые и умные родители непременно должны приготовлять своих детей к уменью с достоинством
жить в счастье и в несчастье.
Мурзавецкая. В твои года долго ли полюбить, только не будь разборчива. Ты молода, так ищи молодого: тебе хочется на своей воле
жить, самой большой быть — так найди бедного, он
по твоей дудочке будет плясать; у тебя ума-то тоже не очень чтоб через край, так выбирай попроще, чтоб он над тобой не возносился. Так, что ли, я говорю?
— С утра до вечера, батюшка! — перервал Ильменев. — Как это ему не надоест, подумаешь? Третьего дня я заехал к нему… Господи боже мой! и на столе-то, и на окнах, и на стульях — всё книги! И охота же, подумаешь,
жить чужим
умом? Человек, кажется, неглупый, а — поверите ль? — зарылся
по уши в эту дрянь!..
«Ну и страшно же на свете
жить!» — думает Кузьма Жучок, глядя в беспросветно-темные, огромные, страдальческие глаза Жегулева и не в силах,
по скромному
уму своему, связать с ним воедино улыбку бледных уст. Забеспокоился и одноглазый Слепень, но, не умея словами даже близко подойти к своему чувству, сказал угрюмо...
— А вот когда устгоим все по-амегикански… Вы не смейтесь, domine. У меня в голове иногда действительно немного
ум за газум заходит, а все-таки нужно «совлечь с себя ветхого человека» и
жить по-амегикански.
По моему, Госсия и Амегика очень походят дгуг на дгуга. Это две молодые цивилизации, пгямая задача котогых выгаботать новые фогмы жизни.
— Лучше — от
ума, конечно!
Ум без пользы не
живет, а где польза — там дело прочное. Сердце — плохой советчик нам.
По сердцу я бы такого наделал — беда! Попа обязательно поджег бы, — не суйся куда не надо!
— Это всего было через год, как они меня у прежних господ купили. Я
прожил этот годок в грусти, потому был отторгнут, знаете, от фамилии. Разумеется, виду этого, что грущу, я не подавал, чтобы как помещице в том не донесли или бы сами они не заметили, но только все это было втуне, потому что покойница,
по большому
уму своему, все это провидели. Стали приближаться мои именины, она и изволит говорить...
— Но он не хочет
жить со мной, — перервала Юлия, — едет в деревню. Поговорите ему: что он, с
ума, что ли, сошел, что благородные люди так не делают, что это подло, что он меня может ненавидеть, но все-таки пусть
живет со мной,
по крайней мере для людей, — я ему не помешаю ни в чем.
По моему мнению, судя
по их образу жизни, прямо бы надобно было заключить, что они богаты; но нашлись подозрительные
умы, которые будто бы очень хорошо знали, что у Кураевых всего 150 мотаных и промотанных душ, что денег ни гроша и что хотя Владимир Андреич и рассказывал, что он очень часто получает наследства, но
живет он,
по словам тех же подозрительных
умов, не совсем благородными аферами, начиная с займа, где только можно, и кончая обделыванием разного рода маленьких подрядцев.
Что же далее? Насмотрелся он всего
по походам в России: ему не понравился дом, где батенька
жили и померли. Давай строить новый, да какой? В два этажа, с ужасно великими окнами, с огромными дверями. И где же? Совсем не на том месте, где был наш двор, а вышел из деревни и говорит: тут вид лучше. Тьфу ты, пропасть! Да разве мы для видов должны
жить? Было бы тепло да уютно, а на виды я могу любоваться в картинах. На все его затеи я молчал, — не мое дело, — но видел, что и великие
умы могут впадать в слабость!
Анна. Тяжелы мне эти деньги, душа моя; меня теперь никакое богатство не обрадует. Отвыкла я с ним и жить-то по-людски, убил и похоронил он меня заживо. Десять лет я сыта не была, так теперь за один день не поправишь. Бог с ними и с деньгами! Мы с тобой их разделим. А греха-то, греха-то что! Я было погубила тебя совсем. С голоду да с холоду обезумела я, а ведь добра тебе желала. Меня-то б удавить надо за тебя. Нет
ума у голодного, нет!
Платон. Понимаю, очень хорошо понимаю. Всякий человек, что большой, что маленький, — это все одно, если он
живет по правде, как следует, хорошо, честно, благородно, делает свое дело себе и другим на пользу, — вот он и патриот своего отечества. А кто
проживает только готовое,
ума и образования не понимает, действует только
по своему невежеству, с обидой и с насмешкой над человечеством, и только себе на потеху, тот — мерзавец своей жизни.
Бородкин. Я, истинно, Селиверст Потапыч, благодарю бога! Как остался я после родителя семнадцати лет, всякое притеснение терпел от родных, и теперича, который капитал от тятеньки остался, я даже мог решиться всего капиталу: все это я перенес равнодушно, и когда я пришел в возраст, как должно — не токма чтобы я промотал, или там как
прожил, а сами знаете, имею, может быть, вдвое-с,
живу сам
по себе, своим
умом, и никому уважать не намерен.
Похоже было на то, как будто у него опять начинались мечтания. А как нарочно, каждый день, несмотря на то, что уже был конец марта, шел снег и лес шумел по-зимнему, и не верилось, что весна настанет когда-нибудь. Погода располагала и к скуке, и к ссорам, и к ненависти, а ночью, когда ветер гудел над потолком, казалось, что кто-то
жил там наверху, в пустом этаже, мечтания мало-помалу наваливали на
ум, голова горела и не хотелось спать.
Шаблова. Да ведь Николай горд; засело в голову, что завоюю, мол, — ну и мучится. А может, ведь он и из жалости; потому нельзя и не пожалеть ее, бедную. Муж у нее такой же путаник был; мотали да долги делали, друг другу не сказывали. А вот муж-то умер, и пришлось расплачиваться. Да кабы с
умом, так еще можно
жить; а то запутаться ей, сердечной,
по уши. Говорят, стала векселя зря давать, подписывает сама не знает что. А какое состояние-то было, кабы в руки. Да что вы в потемках-то?
И
по морщинам старика,
Как тени облака, слегка
Промчались тени черных дум,
Встревоженный и быстрый
умВблизи предвидел много бед.
Он
жил: он знал людей и свет,
Он злом не мог быть удивлен;
Добру ж давно не верил он,
Не верил, только потому,
Что верил некогда всему!
Аграфена Платоновна. Видали вы, что мужики-то значат? Так вот посмотрите. Насильно хотят малого женить. Самое низкое обыкновение! Нешто человек может любить против желания? Какие на это права? Какие законы?
Живут неопрятно, ну ничего и не понимают. Ломят по-своему, что на
ум взбрело спросонков… А я было его, барышня, признаться, для вас прочила.
После этого мы стали еще беднее
жить. Продали лошадь и последних овец, и хлеба у нас часто не было. Мать ходила занимать у родных. Вскоре и бабушка померла. Помню я, как матушка
по ней выла и причитала: «Уже родимая моя матушка! На кого ты меня оставила, горькую, горемычную? На кого покинула свое дитятко бессчастное? Где я ума-разума возьму? Как мне век
прожить?» И так она долго плакала и причитала.
И то опять возьми, станешь ты отлучаться, станешь впрохолость
жить, а Прасковья бабенка молодая, и хоть дебелая и толстая, а
по всему видится, что горячая она и запальчивая, хоть, правду сказать,
умом и не вышла.
По Волге,
по Оке,
по Суре и
по мéньшим рекам
живет народ совсем другой, чем вдали от них, — ростом выше, станом стройней, из себя красивей, силою крепче,
умом богаче соседей — издавнá обрусевшей мордвы, что теперь совсем почти позабыла и древнюю веру, и родной язык, и преданья своей старины.
Ум, Сергей Андреич, в том, чтобы
жить по добру да
по совести и к тому ж для людей с пользой.
«О, по-моему,
по жалкому, земному эвклидовскому
уму моему, я знаю лишь то, что страдание есть, что виновных нет, что все одно из другого выходит прямо и просто, но ведь
жить по этой эвклидовской дичи я не могу же согласиться!