Неточные совпадения
В сентябре Левин переехал в Москву для родов Кити. Он уже жил без дела целый
месяц в Москве, когда Сергей Иванович, имевший именье в Кашинской губернии и принимавший большое участие в вопросе предстоящих выборов, собрался
ехать на выборы. Он звал с собою и брата, у которого был шар по Селезневскому уезду. Кроме этого, у Левина было в Кашине крайне нужное для сестры его, жившей за границей, дело по опеке и по получению денег выкупа.
Шестнадцатого апреля, почти шесть
месяцев после описанного мною дня, отец вошел к нам
на верх, во время классов, и объявил, что нынче в ночь мы
едем с ним в деревню. Что-то защемило у меня в сердце при этом известии, и мысль моя тотчас же обратилась к матушке.
— Честь имею, — сказал полковник, вздыхая. — Кстати: я
еду в командировку…
на несколько
месяцев. Так в случае каких-либо недоразумений или вообще… что-нибудь понадобится вам, — меня замещает здесь ротмистр Роман Леонтович. Так уж вы — к нему. С богом-с!
— Ничего-с, отпуск
на четыре
месяца возьмет. Вы извольте решиться, а я привезу его сюда. Ведь он не даром
поедет…
— A propos о деревне, — прибавил он, — в будущем
месяце дело ваше кончится, и в апреле вы можете
ехать в свое имение. Оно невелико, но местоположение — чудо! Вы будете довольны. Какой дом! Сад! Там есть один павильон,
на горе: вы его полюбите. Вид
на реку… вы не помните, вы пяти лет были, когда папа выехал оттуда и увез вас.
Мише обещали отпуск;
поедем к ним в деревню
на месяц, для разнообразия.
Нет, когда он в дорожном платье придет к ней, бледный, печальный, прощаться
на месяц, она вдруг скажет ему, что не надо
ехать до лета: тогда вместе
поедут…»
В промежутках он ходил
на охоту, удил рыбу, с удовольствием посещал холостых соседей, принимал иногда у себя и любил изредка покутить, то есть заложить несколько троек, большею частию горячих лошадей, понестись с ватагой приятелей верст за сорок, к дальнему соседу, и там пропировать суток трое, а потом с ними вернуться к себе или
поехать в город, возмутить тишину сонного города такой громадной пирушкой, что дрогнет все в городе, потом пропасть
месяца на три у себя, так что о нем ни слуху ни духу.
Так и есть, как я думал: Шанхай заперт, в него нельзя попасть: инсургенты не пускают. Они дрались с войсками — наши видели. Надо
ехать, разве потому только, что совестно быть в полутораста верстах от китайского берега и не побывать
на нем. О войне с Турцией тоже не решено, вместе с этим не решено, останемся ли мы здесь еще
месяц, как прежде хотели, или сейчас пойдем в Японию, несмотря
на то, что у нас нет сухарей.
«Боже мой! кто это выдумал путешествия? — невольно с горестью воскликнул я, —
едешь четвертый
месяц, только и видишь серое небо и качку!» Кто-то засмеялся. «Ах, это вы!» — сказал я, увидя, что в каюте стоит, держась рукой за потолок, самый высокий из моих товарищей, К. И. Лосев. «Да право! — продолжал я, — где же это синее море, голубое небо да теплота, птицы какие-то да рыбы, которых, говорят, видно
на самом дне?»
На ропот мой как тут явился и дед.
Она сказала, что
едет обратно, что прожила уж три года в Сан-Франциско; теперь ездила
на четыре
месяца в Гонконг навербовать женщин для какого-то магазина…
Он рассказал про все свои обстоятельства и про работу
на торфяных болотах, с которой они
ехали теперь домой, проработав
на ней два с половиной
месяца и везя домой заработанные рублей по 10 денег
на брата, так как часть заработков дана была вперед при наемке.
«Отдать землю,
ехать в Сибирь, — блохи, клопы, нечистота… Ну, что ж, коли надо нести это — понесу». Но, несмотря
на всё желание, он не мог вынести этого и сел у открытого окна, любуясь
на убегающую тучу и
на открывшийся опять
месяц.
— Что это, я спала? Да… колокольчик… Я спала и сон видела: будто я
еду, по снегу… колокольчик звенит, а я дремлю. С милым человеком, с тобою
еду будто. И далеко-далеко… Обнимала-целовала тебя, прижималась к тебе, холодно будто мне, а снег-то блестит… Знаешь, коли ночью снег блестит, а
месяц глядит, и точно я где не
на земле… Проснулась, а милый-то подле, как хорошо…
За
месяц вперед А.И. Мерзляков был командирован в город Владивосток покупать мулов для экспедиции. Важно было приобрести животных некованых, с крепкими копытами. А.И. Мерзлякову поручено было отправить мулов
на пароходе в залив Рында, где и оставить их под присмотром трех стрелков, а самому
ехать дальше и устроить
на побережье моря питательные базы. Таких баз намечено было пять: в заливе Джигит, в бухте Терней,
на реках Текаме, Амагу и Кумуху, у мыса Кузнецова.
Жаль мне было с ним расставаться, но жаль было и задерживать. Пришлось уступить. Я взял с него слово, что через
месяц он вернется обратно, и тогда мы вместе
поедем на Уссури. Та м я хотел устроить его
на житье у знакомых мне тазов.
— Так вот что. Через три
месяца мы в Москву
на всю зиму
поедем, я и тебя с собой взять собралась. Если ты женишься, придется тебя здесь оставить, а самой в Москве без тебя как без рук маяться. Посуди, по-божески ли так будет?
Экзамены кончены. Предстоит два
месяца свободы и поездка в Гарный Луг. Мать с сестрами и старший брат
поедут через несколько дней
на наемных лошадях, а за нами тремя пришлют «тройку» из Гарного Луга. Мы нетерпеливо ждем.
— А ты откуда узнал, что он два с половиной миллиона чистого капиталу оставил? — перебил черномазый, не удостоивая и в этот раз взглянуть
на чиновника. — Ишь ведь! (мигнул он
на него князю) и что только им от этого толку, что они прихвостнями тотчас же лезут? А это правда, что вот родитель мой помер, а я из Пскова через
месяц чуть не без сапог домой
еду. Ни брат подлец, ни мать ни денег, ни уведомления, — ничего не прислали! Как собаке! В горячке в Пскове весь
месяц пролежал.
Я располагаю нынешний год
месяца на два
поехать в Петербург — кажется, можно сделать эту дебошу после беспрестанных занятий целый год. Теперь у меня чрезвычайно трудное дело
на руках. Вяземский знает его — дело о смерти Времева. Тяжело и мудрено судить, всячески стараюсь как можно скорее и умнее кончить, тогда буду спокойнее…
Впрочем, придет время, когда она опять будет писать — через год и восемь с половиною
месяцев мы
поедем на поселение.
Село Учня стояло в страшной глуши.
Ехать к нему надобно было тридцативерстным песчаным волоком, который начался верст через пять по выезде из города, и сразу же пошли по сторонам вековые сосны, ели, березы, пихты, — и хоть всего еще был май
месяц, но уже целые уймы комаров огромной величины садились
на лошадей и ездоков. Вихров сначала не обращал
на них большого внимания, но они так стали больно кусаться, что сейчас же после укуса их
на лице и
на руках выскакивали прыщи.
Иногда он вдруг принимался утешать ее, говорил, что
едет только
на месяц или много что
на пять недель, что приедет летом, тогда будет их свадьба, и отец согласится, и, наконец, главное, что ведь он послезавтра приедет из Москвы, и тогда целых четыре дня они еще пробудут вместе и что, стало быть, теперь расстаются
на один только день…
— Я двадцать рублей, по крайней мере, издержал, а через полгода только один урок в купеческом доме получил, да и то случайно. Двадцать рублей в
месяц зарабатываю, да вдобавок поучения по поводу разврата, обуявшего молодое поколение, выслушиваю. А в летнее время
на шее у отца с матерью живу, благо
ехать к ним недалеко. А им и самим жить нечем.
— Нет, в Петербург я
еду месяца на три. Что делать?.. Как это ни грустно, но, по моим литературным делам, необходимо.
Чувство это в продолжение 3-месячного странствования по станциям,
на которых почти везде надо было ждать и встречать едущих из Севастополя офицеров, с ужасными рассказами, постоянно увеличивалось и наконец довело до того бедного офицера, что из героя, готового
на самые отчаянные предприятия, каким он воображал себя в П., в Дуванкòй он был жалким трусом и, съехавшись
месяц тому назад с молодежью, едущей из корпуса, он старался
ехать как можно тише, считая эти дни последними в своей жизни,
на каждой станции разбирал кровать, погребец, составлял партию в преферанс,
на жалобную книгу смотрел как
на препровождение времени и радовался, когда лошадей ему не давали.
На вакации, перед поступлением в Александровское училище, Алексей Александров, живший все лето в Химках,
поехал погостить
на неделю к старшей своей сестре Соне, поселившейся для деревенского отдыха в подмосковном большом селе Краскове, в котором сладкогласные мужики зимою промышляли воровством, а в теплые
месяцы сдавали москвичам свои избы, порою о двух и даже о трех этажах.
Но, как бы ни было, все эти развлечения Ченцову скоро надоели до тошноты, и он принялся умолять жену
поехать на зиму в Москву и провести там
месяца два. Катрин с полным удовольствием готова была исполнить эту просьбу, но ее только пугало и останавливало чувство ревности.
— Нет, разрешите и мне, я их должен довезти! — проговорил он, показывая
на Мартына Степаныча. — Но позвольте мне, когда я назад
поеду через
месяц, заехать к вам.
Марья Дмитриевна повернулась и пошла домой рядом с Бутлером.
Месяц светил так ярко, что около тени, двигавшейся подле дороги, двигалось сияние вокруг головы. Бутлер смотрел
на это сияние около своей головы и собирался сказать ей, что она все так же нравится ему, но не знал, как начать. Она ждала, что он скажет. Так, молча, они совсем уж подходили к дому, когда из-за угла выехали верховые.
Ехал офицер с конвоем.
— Вы
поедете со мной и
на мой счет, — говорил он мне, — жалованье ваше будет простираться до четырехсот франков в
месяц; сверх того, вы будете жить у меня и от меня же получать стол, дрова и свечи. Обязанности же ваши отныне следующие: научить меня всем секретам вашего ремесла и разузнавать все, что говорится про меня в городе. А чтобы легче достичь этой цели, вы должны будете посещать общество и клубы и там притворно фрондировать против меня… понимаете?
… Одно письмо было с дороги, другое из Женевы. Оно оканчивалось следующими строками: «Эта встреча, любезная маменька, этот разговор потрясли меня, — и я, как уже писал вначале, решился возвратиться и начать службу по выборам. Завтра я
еду отсюда, пробуду с
месяц на берегах Рейна, оттуда — прямо в Тауроген, не останавливаясь… Германия мне страшно надоела. В Петербурге, в Москве я только повидаюсь с знакомыми и тотчас к вам, милая матушка, к вам в Белое Поле».
Я поселился в слободе, у Орлова. Большая хата
на пустыре, пол земляной, кошмы для постелей. Лушка, толстая немая баба, кухарка и калмык Доржа.
Еды всякой вволю: и баранина, и рыба разная, обед и ужин горячие. К хате пристроен большой чулан, а в нем всякая всячина съестная: и мука, и масло, и бочка с соленой промысловой осетриной, вся залитая доверху тузлуком, в который я как-то, споткнувшись в темноте, попал обеими руками до плеч, и мой новый зипун с
месяц рыбищей соленой разил.
Видя, что в деревне нельзя и нечем жить, Терентий сдал жену брата
на попечение бобылке за полтинник в
месяц, купил старенькую телегу, посадил в неё племянника и решил
ехать в губернский город, надеясь, что там ему поможет жить дальний родственник Лунёвых Петруха Филимонов, буфетчик в трактире.
Проснулся я
на следующий день в отвратительном настроении: куда
ехать и
на что? Денег никаких. Придется
месяца три где-нибудь прожить, а в кармане трешница, и продать нечего. Перебираю бумаги, уничтожаю кое-какую нелегальщину. Вдруг стук в дверь. Я вздрогнул, оглянулся — и ожил.
—
Месяц и двадцать три дня я за ними ухаживал — н-на! Наконец — доношу: имею, мол, в руках след подозрительных людей.
Поехали. Кто таков? Русый, который котлету ел, говорит — не ваше дело. Жид назвался верно. Взяли с ними ещё женщину, — уже третий раз она попадается.
Едем в разные другие места, собираем народ, как грибы, однако всё шваль, известная нам. Я было огорчился, но вдруг русый вчера назвал своё имя, — оказывается господин серьёзный, бежал из Сибири, — н-на! Получу
на Новый год награду!
— Киньте жребий, кому выпадет это счастье, — шутила Дора. — Тебе, сестра, будет очень трудно уехать. Alexandrine твоя, что называется, пустельга чистая. Тебе положиться не
на кого. Все тут без тебя в разор пойдет. Помнишь, как тогда, когда мы были в Париже. Так тогда всего
на каких-нибудь три
месяца уезжали и в глухую пору, а теперь… Нет, тебе никак нельзя
ехать со мной.
Однако все это весьма естественно кончилось тем, что супруги к исходу своего медового
месяца стали изрядно скучать, и Дон-Кихот Рогожин велел Зинке запрячь своих одров в тарантас и
поехал с женою в церковь к обедне. Тут он налетел
на известный случай с Грайвороной, когда бедный трубач, потеряв рассудок, подошел к иконостасу и, отлепив от местной иконы свечу, начал при всех закуривать пред царскими вратами свою трубку.
Я прочитал до конца, но что после этого было — не помню. Знаю, что сначала я
ехал на тройке, потом сидел где-то
на вышке (кажется, в трактире, в Третьем Парголове), и угощал проезжих маймистов водкой. Сколько времени продолжалась эта история: день,
месяц или год, — ничего неизвестно. Известно только то, что забыть я все-таки не мог.
Я должен был скоро отправиться
на вакацию, а Григорий Иваныч через
месяц сбирался
ехать в Петербург.
Сначала мы
едем по полю, потом по хвойному лесу, который виден из моего окна. Природа по-прежнему кажется мне прекрасною, хотя бес и шепчет мне, что все эти сосны и ели, птицы и белые облака
на небе через три или четыре
месяца, когда я умру, не заметят моего отсутствия. Кате нравится править лошадью и приятно, что погода хороша и что я сижу рядом с нею. Она в духе и не говорит резкостей.
Так и сделали. Часа через полтора Костик
ехал с кузнецом
на его лошади, а сзади в других санях
на лошади Прокудина
ехал Вукол и мяукал себе под нос одну из бесконечных русских песенок. Снег перестал сыпаться, метель улеглась, и светлый
месяц, стоя высоко
на небе, ярко освещал белые, холмистые поля гостомльской котловины. Ночь была морозная и прохватывала до костей. Переднею лошадью правил кузнец Савелий, а Костик лежал, завернувшись в тулуп, и они оба молчали.
Лотохин. Ну, по платью никак не узнаешь, надолго ли они
едут: что
на день, что
на месяц, у них все одно. Платья два-три, говорит, непременно нужно взять, Да
на всякий случай еще пятнадцать, вот и наберется их много. Ну, ступай же в контору и распорядись, как я тебе приказывал.
Но вот в деревне он жил второй
месяц и решительно не знал, как ему быть. Невольное воздержание начинало действовать
на него дурно. Неужели
ехать в город из-за этого? И куда? Как? Это одно тревожило Евгения Ивановича, а так как он был уверен, что это необходимо и что ему нужно, ему действительно становилось нужно, и он чувствовал, что он не свободен, и что он против воли провожает каждую молодую женщину глазами.
Не помню хорошенько
месяца, но, вероятно, в начале августа, потому что погода стояла еще жаркая,
поехал я удить в верховье Репеховского пруда
на речке Воре, Неизменный мой товарищ-рыбак встал ранее меня и был давно уже
на месте.
Нет уж, сударыня, по милости вашей у меня шея-то болит давно; вам все готово, а я, может быть, целые ночи верчусь, как карась
на горячей сковороде; у меня только и молитвы было, чтобы взял кто-нибудь; знаешь ли ты, что через
месяц мы должны
ехать отсюда?
Но m-r Мишо проведал и начал расспрашивать, что такое это значит, сначала людей, а потом приступил и к Катерине Михайловне, которая, для христианского дела, решилась даже солгать и объявила любопытному французу, что Юлия
на несколько дней
едет домой, потому что у ней болен муж, и что дня через три она возвратится к ней и уже прогостит целый
месяц.
Владимир Сергеич хотел было вернуться
на ночь домой, но такая сделалась
на дворе темнота, что он не решился
ехать. Ему отвели ту же комнату наверху, в которой он три
месяца тому назад провел беспокойную ночь по милости Егора Капитоныча…
Все эти три года мы провели большею частью в городе, в деревню я ездила только раз
на два
месяца, и
на третий год мы
поехали за границу.
Олимпиада Семеновна объяснила Вельчанинову, что они
едут теперь из О., где служит ее муж,
на два
месяца в их деревню, что это недалеко, от этой станции всего сорок верст, что у них там прекрасный дом и сад, что к ним приедут гости, что у них есть и соседи, и если б Алексей Иванович был так добр и захотел их посетить «в их уединении», то она бы встретила его «как ангела-хранителя», потому что она не может вспомнить без ужасу, что бы было, если б… и так далее, и так далее, — одним словом, «как ангела-хранителя…»