Неточные совпадения
На другой день
поехали наперерез и, по счастью, встретили по дороге пастуха. Стали его спрашивать, кто он таков и зачем по пустым
местам шатается, и нет ли в том шатании умысла. Пастух сначала оробел, но потом во всем повинился. Тогда его обыскали и нашли хлеба ломоть небольшой да лоскуток от онуч.
Он прикинул воображением
места, куда он мог бы
ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет, не
поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь.
Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо, велел подать себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову
на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда, сном.
Был уже шестой час и потому, чтобы поспеть во-время и вместе с тем не
ехать на своих лошадях, которых все знали, Вронский сел в извозчичью карету Яшвина и велел
ехать как можно скорее. Извозчичья старая четвероместная карета была просторна. Он сел в угол, вытянул ноги
на переднее
место и задумался.
— Да
на кого ты? Я с тобой согласен, — говорил Степан Аркадьич искренно и весело, хотя чувствовал, что Левин под именем тех, кого можно купить зa двугривенный, разумел и его. Оживление Левина ему искренно нравилось. —
На кого ты? Хотя многое и неправда, что ты говоришь про Вронского, но я не про то говорю. Я говорю тебе прямо, я
на твоем
месте поехал бы со мной в Москву и…
И он стал прислушиваться, приглядываться и к концу зимы высмотрел
место очень хорошее и повел
на него атаку, сначала из Москвы, через теток, дядей, приятелей, а потом, когда дело созрело, весной сам
поехал в Петербург.
Уже раз взявшись за это дело, он добросовестно перечитывал всё, что относилось к его предмету, и намеревался осенью
ехать зa границу, чтоб изучить еще это дело
на месте, с тем чтобы с ним уже не случалось более по этому вопросу того, что так часто случалось с ним по различным вопросам. Только начнет он, бывало, понимать мысль собеседника и излагать свою, как вдруг ему говорят: «А Кауфман, а Джонс, а Дюбуа, а Мичели? Вы не читали их. Прочтите; они разработали этот вопрос».
Она нашла Николая Дмитриевича, опять сошлась с ним в Москве и с ним
поехала в губернский город, где он получил
место на службе.
Не доезжая слободки, я повернул направо по ущелью. Вид человека был бы мне тягостен: я хотел быть один. Бросив поводья и опустив голову
на грудь, я
ехал долго, наконец очутился в
месте, мне вовсе не знакомом; я повернул коня назад и стал отыскивать дорогу; уж солнце садилось, когда я подъехал к Кисловодску, измученный,
на измученной лошади.
Борис. Нельзя мне, Катя. Не по своей я воле
еду: дядя посылает, уж и лошади готовы; я только отпросился у дяди
на минуточку, хотел хоть с местом-то тем проститься, где мы с тобой виделись.
Я велел
ехать к коменданту, и через минуту кибитка остановилась перед деревянным домиком, выстроенным
на высоком
месте, близ деревянной же церкви.
Антракт Самгин просидел в глубине ложи, а когда погасили огонь — тихонько вышел и
поехал в гостиницу за вещами. Опьянение прошло,
на место его явилась скучная жалость к себе.
— Ну, и пускай Малый театр
едет в провинцию, а настоящий, культурно-политический театр пускай очистится от всякого босячества, нигилизма — и дайте ему
место в Малом, так-то-с! У него хватит людей
на две сцены — не беспокойтесь!
Бричка была неудобная,
на жестких рессорах, Самгина неприятно встряхивало, он не выспался и был недоволен тем, что пришлось
ехать одному, — его
место в коляске Марины занял Безбедов.
— Зачем же хлопочут строить везде железные дороги, пароходы, если идеал жизни — сидеть
на месте? Подадим-ко, Илья, проект, чтоб остановились; мы ведь не
поедем.
— Выдумал тарантас! До границы мы
поедем в почтовом экипаже или
на пароходе до Любека, как будет удобнее; а там во многих
местах железные дороги есть.
Иногда выражала она желание сама видеть и узнать, что видел и узнал он. И он повторял свою работу:
ехал с ней смотреть здание,
место, машину, читать старое событие
на стенах,
на камнях. Мало-помалу, незаметно, он привык при ней вслух думать, чувствовать, и вдруг однажды, строго поверив себя, узнал, что он начал жить не один, а вдвоем, и что живет этой жизнью со дня приезда Ольги.
— А коли хорошо тут, так зачем и хотеть в другое
место? Останьтесь-ка лучше у меня
на целый день, отобедайте, а там вечером — Бог с вами!.. Да, я и забыл: куда мне
ехать! Тарантьев обедать придет: сегодня суббота.
— Все это лишнее, ненужное, cousin! — сказала она, — ничего этого нет. Предок не любуется
на меня, и ореола нет, а я любуюсь
на вас и долго не
поеду в драму: я вижу сцену здесь, не трогаясь с
места… И знаете, кого вы напоминаете мне? Чацкого…
Я хотел
ехать в Австралию, в Сидней, но туда стало много ездить эмигрантов и
места на порядочных судах очень дороги.
А дело было просто: мы
ехали впереди, а они сзади; птицы улетали, как только приближался наш карт, так что второй не заставал их
на месте.
Когда я выезжал из города в окрестности, откуда-то взялась и
поехала, то обгоняя нас, то отставая, коляска; в ней
на первых
местах сидел августинец с умным лицом, черными, очень выразительными глазами, с выбритой маковкой, без шляпы, в белой полотняной или коленкоровой широкой одежде; это бы ничего: «On ne voit que зa», — говорит француженка; но рядом с монахом сидел китаец — и это не редкость в Маниле.
Чрез полчаса стол опустошен был до основания. Вино было старый фронтиньяк, отличное. «Что это, — ворчал барон, — даже ни цыпленка! Охота таскаться по этаким
местам!» Мы распрощались с гостеприимными, молчаливыми хозяевами и с смеющимся доктором. «Я надеюсь с вами увидеться, — кричал доктор, — если не
на возвратном пути, так я приеду в Саймонстоун: там у меня служит брат, мы вместе
поедем на самый мыс смотреть соль в горах, которая там открылась».
Тимофей советовал бить передовых лошадей (мы
ехали гусем), я посоветовал запрячь тройку рядом и ушел опять
на холм петь, наконец ямщик нарубил кольев, и мы стали поднимать повозку сзади, а он кричал
на лошадей: «Эй, ну, дружки, чтоб вас задавило, проклятые!» Но дружки ни с
места.
«Как же вы в новое
место поедете? — спросил я, —
на чем? чем будете питаться? где останавливаться? По этой дороге, вероятно, поварен нет…» — «Да, трудно; но ведь это только в первый раз, — возразил он, — а во второй уж легче».
Весь день и вчера всю ночь писали бумаги в Петербург; не до посетителей было, между тем они приезжали опять предложить нам стать
на внутренний рейд. Им сказано, что хотим стать дальше, нежели они указали. Они
поехали предупредить губернатора и завтра хотели быть с ответом. О береге все еще ни слова: выжидают, не уйдем ли. Вероятно, губернатору велено не отводить
места, пока в Едо не прочтут письма из России и не узнают, в чем дело, в надежде, что, может быть, и
на берег выходить не понадобится.
На днях священник Запольский получил поручение
ехать на юг, по радиусу тысячи в полторы верст или и больше: тут еще никто не измерял расстояний; это новое
место. Он
едет разведать, кто там живет, или, лучше сказать, живет ли там кто-нибудь, и если живет, то исповедует ли какую-нибудь религию...
А вот вы
едете от Охотского моря, как
ехал я, по таким
местам, которые еще ждут имен в наших географиях, да и весь край этот не все у нас, в Европе, назовут по имени и не все знают его пределы и жителей, реки, горы; а вы
едете по нем и видите поверстные столбы, мосты, из которых один тянется
на тысячу шагов.
Нехлюдов посидел несколько времени с стариком, который рассказал ему про себя, что он печник, 53 года работает и склал
на своем веку печей что и счету нет, а теперь собирается отдохнуть, да всё некогда. Был вот в городе, поставил ребят
на дело, а теперь
едет в деревню домашних проведать. Выслушав рассказ старика, Нехлюдов встал и пошел
на то
место, которое берег для него Тарас.
У него много хлопот, но все же он не бросает земского
места; жадность одолела, хочется поспеть и здесь и там. В Дялиже и в городе его зовут уже просто Ионычем. «Куда это Ионыч
едет?» или: «Не пригласить ли
на консилиум Ионыча?»
— Как же это нет-с? Следовало, напротив, за такие мои тогдашние слова вам, сыну родителя вашего, меня первым делом в часть представить и выдрать-с… по крайности по мордасам тут же
на месте отколотить, а вы, помилуйте-с, напротив, нимало не рассердимшись, тотчас дружелюбно исполняете в точности по моему весьма глупому слову-с и
едете, что было вовсе нелепо-с, ибо вам следовало оставаться, чтобы хранить жизнь родителя… Как же мне было не заключить?
— Вот теперь вы можете
ехать! — произнесла госпожа Хохлакова, торжественно садясь опять
на место.
В 1910 году, зимой, я вернулся в Хабаровск и тотчас
поехал на станцию Корфовскую, чтобы навестить дорогую могилку. Я не узнал
места — все изменилось: около станции возник целый поселок, в пригорьях Хехцира открыли ломки гранита, начались порубки леса, заготовка шпал. Мы с А.И. Дзюлем несколько раз принимались искать могилу Дерсу, но напрасно. Приметные кедры исчезли, появились новые дороги, насыпи, выемки, бугры, рытвины и ямы…
Пока Ермолай ходил за «простым» человеком, мне пришло в голову: не лучше ли мне самому съездить в Тулу? Во-первых, я, наученный опытом, плохо надеялся
на Ермолая; я послал его однажды в город за покупками, он обещался исполнить все мои поручения в течение одного дня — и пропадал целую неделю, пропил все деньги и вернулся пеший, — а
поехал на беговых дрожках. Во-вторых, у меня был в Туле барышник знакомый; я мог купить у него лошадь
на место охромевшего коренника.
Подкрепив свои силы
едой, мы с Дерсу отправились вперед, а лошади остались сзади. Теперь наша дорога стала подыматься куда-то в гору. Я думал, что Тютихе протекает здесь по ущелью и потому тропа обходит опасное
место. Однако я заметил, что это была не та тропа, по которой мы шли раньше. Во-первых,
на ней не было конных следов, а во-вторых, она шла вверх по ручью, в чем я убедился, как только увидел воду. Тогда мы решили повернуть назад и идти напрямик к реке в надежде, что где-нибудь пересечем свою дорогу.
Когда мы
ехали назад, я увидел издали
на поле старосту, того же, который был при нас, он сначала не узнал меня, но, когда мы проехали, он, как бы спохватившись, снял шляпу и низко кланялся. Проехав еще несколько, я обернулся, староста Григорий Горский все еще стоял
на том же
месте и смотрел нам вслед; его высокая бородатая фигура, кланяющаяся середь нивы, знакомо проводила нас из отчуждившегося Васильевского.
Мой сосед, исправленный Диффенбахом, в это время был в трактире; когда он вскарабкался
на свое
место и мы
поехали, я рассказал ему историю. Он был выпивши и, следственно, в благодушном расположении; он принял глубочайшее участие и просил меня дать ему в Берлине записку.
Лошадей приводили, я с внутренним удовольствием слушал их жеванье и фырканье
на дворе и принимал большое участие в суете кучеров, в спорах людей о том, где кто сядет, где кто положит свои пожитки; в людской огонь горел до самого утра, и все укладывались, таскали с
места на место мешки и мешочки и одевались по-дорожному (
ехать всего было около восьмидесяти верст!).
— Недостатка в
месте у меня нет, — ответил он, — но для вас, я думаю, лучше
ехать, вы приедете часов в десять к вашему батюшке. Вы ведь знаете, что он еще сердит
на вас; ну — вечером, перед сном у старых людей обыкновенно нервы ослаблены и вялы, он вас примет, вероятно, гораздо лучше нынче, чем завтра; утром вы его найдете совсем готовым для сражения.
До Лыкова считают не больше двенадцати верст; но так как лошадей берегут, то этот небольшой переезд берет не менее двух часов. Тем не менее мы приезжаем
на место, по крайней мере, за час до всенощной и останавливаемся в избе у мужичка, где происходит процесс переодевания. К Гуслицыным мы
поедем уже по окончании службы и останемся там гостить два дня.
Делалось это под видом сбора
на «погорелые
места». Погорельцы, настоящие и фальшивые, приходили и приезжали в Москву семьями. Бабы с ребятишками ездили в санях собирать подаяние деньгами и барахлом, предъявляя удостоверения с гербовой печатью о том, что предъявители сего
едут по сбору пожертвований в пользу сгоревшей деревни или села. Некоторые из них покупали особые сани, с обожженными концами оглоблей, уверяя, что они только сани и успели вырвать из огня.
Чуть свет являлись
на толкучку торговки, барахольщики первой категории и скупщики из «Шилова дома», а из желающих продать — столичная беднота: лишившиеся
места чиновники приносили последнюю шинелишку с собачьим воротником, бедный студент продавал сюртук, чтобы заплатить за угол, из которого его гонят
на улицу, голодная мать, продающая одеяльце и подушку своего ребенка, и жена обанкротившегося купца, когда-то богатая, боязливо предлагала самовар, чтобы купить
еду сидящему в долговом отделении мужу.
А вот теперь я уже «старый гимназист» и
еду в новые
места на какую-то новую жизнь…
Писарь сумрачно согласился. Он вообще был не в духе. Они
поехали верхами. Поповский покос был сейчас за Шеинскою курьей, где шли заливные луга. Под Суслоном это было одно из самых красивых
мест, и суслонские мужики смотрели
на поповские луга с завистью. С высокого правого берега, точно браною зеленою скатертью, развертывалась широкая картина. Сейчас она была оживлена сотнями косцов, двигавшихся стройною ратью. Ермилыч невольно залюбовался и со вздохом проговорил...
Дальше скитники
ехали молча и только переглядывались и шептали молитвы, когда
на раскатах разносило некованные сани. Они еще вывалились раз пять, но ничего не говорили, а только опасливо озирались по сторонам. В одном
месте Анфим больно зашиб руку и только улыбнулся. Ох, не любит антихрист, когда обличают его лестные кознования. Вон как ударил, и прямо по руке, которая творит крестное знамение.
На, чувствуй, старец Анфим!
Вообще стрепет сторожек, если стоит
на ногах или бежит, и смирен, если лежит, хотя бы
место было совершенно голо: он вытянет шею по земле, положит голову в какую-нибудь ямочку или впадинку, под наклонившуюся травку, и думает, что он спрятался; в этом положении он подпускает к себе охотника (который никогда не должен
ехать прямо, а всегда около него и стороною) очень близко, иногда
на три и
на две сажени.
Через минуту, когда рыдван, шурша колесами в мягкой пыли и колыхаясь,
ехал узким проселком, молодые люди пронеслись мимо него и спешились впереди, привязав лошадей у плетня. Двое из них пошли навстречу, чтобы помочь дамам, а Петр стоял, опершись
на луку седла, и, по обыкновению склонив голову, прислушивался, стараясь по возможности определить свое положение в незнакомом
месте.
Он рассказал им все, объявил, что намерен
ехать в Петербург искать
места, и упросил их хоть
на время приютить его жену.
— Вот и пришел… Нет ли у тебя какого средствия кровь унять да против опуха: щеку дует. К фершалу стыдно
ехать, а вы, бабы, все знаете… Может, и зубы
на старое
место можно будет вставить?
Поравнявшись с кабаком, они замолчали, точно
ехали по зачумленному
месту. Родион Потапыч несколько раз волком посмотрел
на кабацкую дверь и еще раз плюнул. Угнетенное настроение продолжалось
на расстоянии целой улицы, пока кабацкий глаз не скрылся из виду.
— Вот что, Сидор Карпыч… — заговорил он после некоторой паузы. — Мне отказали от
места…
Поедешь со мной жить
на Самосадку?