Неточные совпадения
— Ну, — чего там годить? Даже — досадно.
У каждой нации
есть царь, король, своя земля, отечество… Ты в солдатах служил? присягу знаешь? А я — служил. С
японцами воевать ездил, — опоздал, на мое счастье, воевать-то. Вот кабы все люди евреи
были,
у кого нет земли-отечества, тогда — другое дело. Люди, милый человек, по земле ходят, она их за ноги держит, от своей земли не уйдешь.
И те и другие подозрительны, недоверчивы: спасаются от опасностей за системой замкнутости, как за каменной стеной;
у обоих одна и та же цивилизация, под влиянием которой оба народа, как два брата в семье, росли, развивались, созревали и состарелись. Если бы эта цивилизация
была заимствована
японцами от китайцев только по соседству, как от чужого племени, то отчего же манчжуры и другие народы кругом остаются до сих пор чуждыми этой цивилизации, хотя они еще ближе к Китаю, чем Япония?
Мы обрадовались, и адмирал принял предложение, а транспорт все-таки послал, потому что быков
у японцев бить запрещено как полезный рабочий скот и они мяса не
едят, а все рыбу и птиц, поэтому мы говядины достать в Японии не могли.
Нас попросили отдохнуть и
выпить чашку чаю в ожидании, пока
будет готов обед. Ну, слава Богу! мы среди живых людей: здесь
едят. Японский обед! С какой жадностью читал я, бывало, описание чужих обедов, то
есть чужих народов, вникал во все мелочи, говорил, помните, и вам, как бы желал пообедать
у китайцев,
у японцев! И вот и эта мечта моя исполнилась. Я pique-assiette [блюдолиз, прихлебатель — фр.] от Лондона до Едо. Что
будет, как подадут, как сядут — все это занимало нас.
И опять могло случиться, что первобытный, общий язык того и другого народа —
у китайцев так и остался китайским, а
у японцев мог смешаться с языком quasi-малайцев или тех островитян, которых они застали на Нипоне, Киузиу и других островах и которые могли
быть, пожалуй, и курильцы.
Кожа акулы очень ценится столярами для полировки дерева; кроме того, ею обивают разные вещи; в Японии обтягивают сабли. Мне один
японец подарил маленький баул, обтянутый кожей акулы; очень красиво, похоже немного на тисненый сафьян. Мне показали потом маленькую рыбку, в четверть аршина величиной, найденную прилипшею к спине акулы и одного цвета со спиной.
У нас попросту называли ее прилипалой. На одной стороне ее
был виден оттиск шероховатой кожи акулы.
Рыба, с загнутым хвостом и головой,
была, как и в первый раз, тут же, но только гораздо больше прежней. Это красная толстая рыба, называемая steinbrassen по-голландски, по-японски тай — лакомое блюдо
у японцев; она и в самом деле хороша.
Кажется, они говорят это по наущению
японцев; а может
быть, услышав от американцев, что с
японцами могут возникнуть
у них и
у европейцев несогласия, ликейцы, чтоб не восстановить против себя ни тех ни других, заранее отрекаются от
японцев.
Вчера привезли остальную провизию и прощальные подарки от губернатора: зелень, живность и проч.
Японцы пили у адмирала чай. Им показывали, как употребляют самовары, которых подарили им несколько.
Лицо
у него
было европейское, черты правильные, губы тонкие, челюсти не выдавались вперед, как
у других
японцев.
Так
японцам не удалось и это крайнее средство, то
есть объявление о смерти сиогуна, чтоб заставить адмирала изменить намерение: непременно дождаться ответа. Должно
быть, в самом деле японскому глазу больно видеть чужие суда
у себя в гостях! А они, без сомнения, надеялись, что лишь только они сделают такое важное возражение, адмирал уйдет, они ответ пришлют года через два, конечно отрицательный, и так дело затянется на неопределенный и продолжительный срок.
Японцы тихо, с улыбкой удовольствия и удивления, сообщали друг другу замечания на своем звучном языке. Некоторые из них, и особенно один из переводчиков, Нарабайоси 2-й (их два брата, двоюродные, иначе гейстра), молодой человек лет 25-ти, говорящий немного по-английски, со вздохом сознался, что все виденное
у нас приводит его в восторг, что он хотел бы
быть европейцем, русским, путешествовать и заглянуть куда-нибудь, хоть бы на Бонинсима…
Наконец мы, более или менее, видели четыре нации, составляющие почти весь крайний восток. С одними имели ежедневные и важные сношения, с другими познакомились поверхностно,
у третьих
были в гостях, на четвертых мимоходом взглянули. Все четыре народа принадлежат к одному семейству если не по происхождению, как уверяют некоторые, производя, например,
японцев от курильцев, то по воспитанию, этому второму рождению, по культуре, потом по нравам, обычаям, отчасти языку, вере, одежде и т. д.
Рождество
у нас прошло, как будто мы
были в России. Проводив
японцев, отслушали всенощную, вчера обедню и молебствие, поздравили друг друга, потом обедали
у адмирала. После играла музыка. Эйноске, видя всех в парадной форме, спросил, какой праздник. Хотя с ними избегали говорить о христианской религии, но я сказал ему (надо же приучать их понемногу ко всему нашему): затем сюда приехали.
«А что, если б
у японцев взять Нагасаки?» — сказал я вслух, увлеченный мечтами. Некоторые засмеялись. «Они пользоваться не умеют, — продолжал я, — что бы
было здесь, если б этим портом владели другие? Посмотрите, какие места! Весь Восточный океан оживился бы торговлей…» Я хотел развивать свою мысль о том, как Япония связалась бы торговыми путями, через Китай и Корею, с Европой и Сибирью; но мы подъезжали к берегу. «Где же город?» — «Да вот он», — говорят. «Весь тут? за мысом ничего нет? так только-то?»
У меня бумага о церемониале
была готова, когда меня позвали в адмиральскую каюту, где
были японцы.
Третья партия
японцев была лучше одета: кофты
у них из тонкой, полупрозрачной черной материи,
у некоторых вытканы белые знаки на спинах и рукавах — это гербы. Каждый, даже земледелец, имеет герб и право носить его на своей кофте. Но некоторые получают от своих начальников и вообще от высших лиц право носить их гербы, а высшие сановники — от сиогуна, как
у нас ордена.
Это произвело эффект: на другой день
у японцев только и разговора
было, что об этом: они спрашивали, как, что, из чего, просили показать, как это делается.
Зачем употреблять вам все руки на возделывание риса? употребите их на добывание металлов, а рису вам привезут с Зондских островов — и вы
будете богаче…» — «Да, — прервал Кавадзи, вдруг подняв свои широкие веки, — хорошо, если б иностранцы возили рыбу, стекло да рис и тому подобные необходимые предметы; а как они
будут возить вон этакие часы, какие вы вчера подарили мне, на которые
у нас глаза разбежались, так ведь
японцы вам отдадут последнее…» А ему подарили прекрасные столовые астрономические часы, где кроме обыкновенного циферблата обозначены перемены луны и вставлены два термометра.
Японцы приезжали от губернатора сказать, что он не может совсем снять лодок в проходе; это вчера, а сегодня, то
есть 29-го, объявили, что губернатор желал бы совсем закрыть проезд посредине, а открыть с боков,
у берега, отведя по одной лодке. Адмирал приказал сказать, что если это сделают, так он велит своим шлюпкам отвести насильно лодки, которые осмелятся заставить собою средний проход к корвету. Переводчики, увидев, что с ними не шутят, тотчас убрались и чаю не
пили.
Японцы так хорошо устроили
у себя внутреннее управление, что совет не может сделать ничего без сиогуна, сиогун без совета и оба вместе без удельных князей. И так система их держится и
будет держаться на своих искусственных основаниях до тех пор, пока не помогут им ниспровергнуть ее… американцы или хоть… мы!
Предполагают, что когда-то родиной гиляков
был один только Сахалин и что только впоследствии они перешли оттуда на близлежащую часть материка, теснимые с юга айнами, которые двигались из Японии, в свою очередь теснимые
японцами.] селения старые, и те их названия, какие упоминаются
у старых авторов, сохранились и по сие время, но жизнь все-таки нельзя назвать вполне оседлой, так как гиляки не чувствуют привязанности к месту своего рождения и вообще к определенному месту, часто оставляют свои юрты и уходят на промыслы, кочуя вместе с семьями и собаками по Северному Сахалину.
До занятия Южного Сахалина русскими айно находились
у японцев почти в крепостной зависимости, и поработить их
было тем легче, что они кротки, безответны, а главное,
были голодны и не могли обходиться без рису.
[Отношения
у местной администрации и
японцев великолепные, какие и
быть должны.
По-видимому,
у японцев, после того как они познакомились с островом, возникла мысль о колонии,
быть может даже сельскохозяйственной, но попытки в этом направлении, если они
были, могли повести только к разочарованию, так как работники из
японцев, по словам инж.
Вообще во всей этой сахалинской истории
японцы, люди ловкие, подвижные и хитрые, вели себя как-то нерешительно и вяло, что можно объяснить только тем, что
у них
было так же мало уверенности в своем праве, как и
у русских.
Крузенштерн
был в Аниве в апреле, когда шла сельдь, и от необычайного множества рыбы, китов и тюленей вода, казалось, кипела, между тем сетей и неводов
у японцев не
было, в они черпали рыбу ведрами, и, значит, о богатых рыбных ловлях, которые
были поставлены на такую широкую ногу впоследствии, тогда и помину не
было.
— Знаете, Афанасий Иванович, это, как говорят,
у японцев в этом роде бывает, — говорил Иван Петрович Птицын, — обиженный там будто бы идет к обидчику и говорит ему: «Ты меня обидел, за это я пришел распороть в твоих глазах свой живот», и с этими словами действительно распарывает в глазах обидчика свой живот и чувствует, должно
быть, чрезвычайное удовлетворение, точно и в самом деле отмстил. Странные бывают на свете характеры, Афанасий Иванович!
— Э, бросьте вы, благодетель, — возразил небрежно Рыбников. — Ну его к дьяволу! Меня в полку дразнили
японцем. Что там! Я — штабс-капитан Рыбников. Знаете,
есть русская поговорка: рожа овечья, а душа человечья. А вот я расскажу вам,
у нас в полку
был однажды случай…
—
У японцев теперь война. Воюют.
Японцы, матушка, всё равно, что черногорцы, одного племени. Под игом турецким вместе
были.
Воздух
был насыщен слухами. Одни рассказывали, что станция Шахе в наших руках, что
у японцев отнято семнадцать орудий, что на левом нашем фланге Линевич опрокинул
японцев и гонит их к Ляояну. Другие сообщали, что на обоих фронтах
японцы продвинулись вперед.
А утомление войною
у всех
было полное. Не хотелось крови, не хотелось ненужных смертей. На передовых позициях то и дело повторялись случаи вроде такого: казачий разъезд, как в мешок, попадает в ущелье, со всех сторон занятое
японцами. Раньше никто бы из казаков не вышел живым. Теперь на горке появляется японский офицер, с улыбкою козыряет начальнику разъезда и указывает на выход. И казаки спокойно уезжают.
—
У нас кабель, а вот
у капитана все понтоны попали в гости к
японцам. Понтонному батальону приказали идти в прикрытие на Хуньхе, как пехоте. Отступают они, — а понтоны все вот они! «Чего вы не уехали?» — «Да нам не
было приказу». Так и бросили понтоны, еле успели увести лошадей!.. То
есть такая бестолочь!.. Вот едут. Все без голов, ей-богу! Это вам только так кажется, что с головами. Головы все назади потеряны.
Следующий номер «Вестника» уже не вышел, — типография
была брошена, и редакторам пришлось спасаться поспешным бегством. Но до последней минуты, до последнего номера они твердили, что все
у нас идет великолепно, и ни словом не обмолвились о том, что наши позиции уже отданы
японцам, что склады подожжены, Мукден бросается…
Телеграммы с театра войны снова и снова приносили известия о крупных успехах
японцев и о лихих разведках хорунжего Иванова или корнета Петрова. Газеты писали, что победы
японцев на море неудивительны, —
японцы природные моряки; но теперь, когда война перешла на сушу, дело пойдет совсем иначе. Сообщалось, что
у японцев нет больше ни денег, ни людей, что под ружье призваны шестнадцатилетние мальчики и старики. Куропаткин спокойно и грозно заявил, что мир
будет заключен только в Токио.
На дороге по-прежнему медленно тянулись к северу бесконечные обозы.
У края валялись стащенные с дороги два солдатских трупа, истоптанные колесами и копытами, покрытые пылью и кровью. А где же
японцы? Их не
было. Ночью произошла совершенно беспричинная паника. Кто-то завопил во сне: «
Японцы! Пли!» — и взвился ужас. Повозки мчались в темноте, давили людей, сваливались с обрывов. Солдаты стреляли в темноту и били своих же.
— Как? Вполне ясно, в войне наступает перелом. До сих пор мы всё отступали, теперь удержались на месте. В следующий бой разобьем япошек. А их только раз разбить, — тогда так и побегут до самого моря. Главная работа
будет уж казакам… Войск
у них больше нет, а к нам подходят все новые… Наступает зима, а
японцы привыкли к жаркому климату. Вот увидите, как они
у нас тут зимою запищат!
— А
у нас вот что
было, — рассказывал другой офицер. — Восемнадцать наших охотников заняли деревню Бейтадзы, — великолепный наблюдательный пункт, можно сказать, почти ключ к Сандепу. Неподалеку стоит полк; начальник охотничьей команды посылает к командиру, просит прислать две роты. «Не могу. Полк в резерве, без разрешения своего начальства не имею права». Пришли
японцы, прогнали охотников и заняли деревню. Чтоб отбить ее обратно, пришлось уложить три батальона…
Солнце село, над зарею слабо блестел серп молодого месяца. Я съехался с Шанцером и Селюковым. Шанцер по-обычному
был возбужден и жизнерадостен. Селюков сидел на лошади, как живой труп. От них я узнал, что половина нашего обоза
была брошена
у переправы, где мы попали под огонь
японцев.
У всех их
было глубокое, всевозраставшее недоумение, — откуда
у этого
японца, о котором до войны даже не слыхал никто, — откуда
у него эта волшебная непобедимость и сила?
Царило глубокое убеждение, что
японцы в эту ночь что-то нам готовят, нервы
у всех
были напряжены.
В тот же день, 19-го февраля, мы получили приказ: раненых больше не принимать, госпиталь свернуть, уложиться и
быть готовыми выступить по первому извещению. Пришел вечер, все
у нас
было разорено и уложено, мы не ужинали. Рассказывали, что на правом фланге
японцы продолжают нас теснить.
На одной из наших батарей, попавшую на позицию, к которой
японцы пристрелялись, выбыли из строя все офицеры, начальство принял унтер-офицер,
у которого уже
была оторвана кисть правой руки — он, кое-как перевязав её рукавом рубахи, левой рукой работает над орудием, пока не падает мёртвым, сражённый шрапнелью. Тут же на полях Вафангоу выказалась во всём своём блеске доблесть русской женщины — сестра милосердия г-жа Воронова под градом пуль, спокойно сидя на коне, распоряжалась действиями санитаров.
— Вы, дяденька, пришли навестить меня… Это хорошо, очень хорошо… Ведь я генерал…
У меня
было три человека и тридцать пушек, и
японцы от меня бежали, а теперь меня посадили, дяденька, в каюту и везут… Я не знаю, куда везут…
— И даже очень сильно… Мелких стычек
было множество, а
у одного из корейских городов
была серьёзная схватка, но повредить нам сильно и воспрепятствовать цели нашего разъезда
японцам не удалось… Цель достигнута…
— Скажите, граф,
у вас
есть желание отомстить
японцам за смерть вашего отца? — спросил я.
— Япония уже теперь находится в экономическом рабстве
у Англии и Америки: займы, сделанные ею
у этих государств, обеспечиваются железными дорогами и таможенными доходами,
у Японии осталась только территория. Побеждённая Россией, — а что она
будет побеждена, в этом едва ли
есть у кого сомнение, — попадёт под протекторат Англии и
будет низведена до положения третьестепенного государства;
японцы будут служить для Англии наёмными войсками, как служили когда-то Европе швейцарцы.
Граф Келлер с 38 батальонами, после ожесточённого боя, где наших
было ранено около 1.000 человек, заставил
японцев отступить, занял Ланшенгуань — третий этап по Ляоянской дороге и взял
у них восемь орудий.
Не далее, как вчера, 13 июня произошёл довольно сильный бой в котором
японцы понесли чувствительные потери,
у нас же в людях урон
был незначителен — ранен между прочем врач, по фамилии, как мне передали, Лешков — воспитанник харьковского университета.
— Да очень просто.
У японцев очень много совершенно незаселённых и малозаселённых островов, годных для земледельческой культуры. Статистику этих пустопорожних земель по поручению японского правительства составил несколько лет тому назад профессор земледельческого института в Токио — Сако. Он
был в Маньчжурии, и я лично беседовал об этом с ним.