Неточные совпадения
Телеграммы с театра войны снова и снова приносили известия о крупных успехах
японцев и о лихих разведках хорунжего Иванова или корнета Петрова. Газеты писали, что победы
японцев на море неудивительны, —
японцы природные моряки; но теперь, когда война перешла на сушу, дело пойдет совсем иначе. Сообщалось, что
у японцев нет больше ни денег, ни людей, что под ружье призваны шестнадцатилетние мальчики и старики. Куропаткин спокойно и грозно заявил, что мир
будет заключен только в Токио.
— Как? Вполне ясно, в войне наступает перелом. До сих пор мы всё отступали, теперь удержались на месте. В следующий бой разобьем япошек. А их только раз разбить, — тогда так и побегут до самого моря. Главная работа
будет уж казакам… Войск
у них больше нет, а к нам подходят все новые… Наступает зима, а
японцы привыкли к жаркому климату. Вот увидите, как они
у нас тут зимою запищат!
Царило глубокое убеждение, что
японцы в эту ночь что-то нам готовят, нервы
у всех
были напряжены.
— А
у нас вот что
было, — рассказывал другой офицер. — Восемнадцать наших охотников заняли деревню Бейтадзы, — великолепный наблюдательный пункт, можно сказать, почти ключ к Сандепу. Неподалеку стоит полк; начальник охотничьей команды посылает к командиру, просит прислать две роты. «Не могу. Полк в резерве, без разрешения своего начальства не имею права». Пришли
японцы, прогнали охотников и заняли деревню. Чтоб отбить ее обратно, пришлось уложить три батальона…
Воздух
был насыщен слухами. Одни рассказывали, что станция Шахе в наших руках, что
у японцев отнято семнадцать орудий, что на левом нашем фланге Линевич опрокинул
японцев и гонит их к Ляояну. Другие сообщали, что на обоих фронтах
японцы продвинулись вперед.
В тот же день, 19-го февраля, мы получили приказ: раненых больше не принимать, госпиталь свернуть, уложиться и
быть готовыми выступить по первому извещению. Пришел вечер, все
у нас
было разорено и уложено, мы не ужинали. Рассказывали, что на правом фланге
японцы продолжают нас теснить.
Следующий номер «Вестника» уже не вышел, — типография
была брошена, и редакторам пришлось спасаться поспешным бегством. Но до последней минуты, до последнего номера они твердили, что все
у нас идет великолепно, и ни словом не обмолвились о том, что наши позиции уже отданы
японцам, что склады подожжены, Мукден бросается…
—
У нас кабель, а вот
у капитана все понтоны попали в гости к
японцам. Понтонному батальону приказали идти в прикрытие на Хуньхе, как пехоте. Отступают они, — а понтоны все вот они! «Чего вы не уехали?» — «Да нам не
было приказу». Так и бросили понтоны, еле успели увести лошадей!.. То
есть такая бестолочь!.. Вот едут. Все без голов, ей-богу! Это вам только так кажется, что с головами. Головы все назади потеряны.
Солнце село, над зарею слабо блестел серп молодого месяца. Я съехался с Шанцером и Селюковым. Шанцер по-обычному
был возбужден и жизнерадостен. Селюков сидел на лошади, как живой труп. От них я узнал, что половина нашего обоза
была брошена
у переправы, где мы попали под огонь
японцев.
На дороге по-прежнему медленно тянулись к северу бесконечные обозы.
У края валялись стащенные с дороги два солдатских трупа, истоптанные колесами и копытами, покрытые пылью и кровью. А где же
японцы? Их не
было. Ночью произошла совершенно беспричинная паника. Кто-то завопил во сне: «
Японцы! Пли!» — и взвился ужас. Повозки мчались в темноте, давили людей, сваливались с обрывов. Солдаты стреляли в темноту и били своих же.
У всех их
было глубокое, всевозраставшее недоумение, — откуда
у этого
японца, о котором до войны даже не слыхал никто, — откуда
у него эта волшебная непобедимость и сила?
А утомление войною
у всех
было полное. Не хотелось крови, не хотелось ненужных смертей. На передовых позициях то и дело повторялись случаи вроде такого: казачий разъезд, как в мешок, попадает в ущелье, со всех сторон занятое
японцами. Раньше никто бы из казаков не вышел живым. Теперь на горке появляется японский офицер, с улыбкою козыряет начальнику разъезда и указывает на выход. И казаки спокойно уезжают.
Неточные совпадения
— Ну, — чего там годить? Даже — досадно.
У каждой нации
есть царь, король, своя земля, отечество… Ты в солдатах служил? присягу знаешь? А я — служил. С
японцами воевать ездил, — опоздал, на мое счастье, воевать-то. Вот кабы все люди евреи
были,
у кого нет земли-отечества, тогда — другое дело. Люди, милый человек, по земле ходят, она их за ноги держит, от своей земли не уйдешь.
И те и другие подозрительны, недоверчивы: спасаются от опасностей за системой замкнутости, как за каменной стеной;
у обоих одна и та же цивилизация, под влиянием которой оба народа, как два брата в семье, росли, развивались, созревали и состарелись. Если бы эта цивилизация
была заимствована
японцами от китайцев только по соседству, как от чужого племени, то отчего же манчжуры и другие народы кругом остаются до сих пор чуждыми этой цивилизации, хотя они еще ближе к Китаю, чем Япония?
Мы обрадовались, и адмирал принял предложение, а транспорт все-таки послал, потому что быков
у японцев бить запрещено как полезный рабочий скот и они мяса не
едят, а все рыбу и птиц, поэтому мы говядины достать в Японии не могли.
Нас попросили отдохнуть и
выпить чашку чаю в ожидании, пока
будет готов обед. Ну, слава Богу! мы среди живых людей: здесь
едят. Японский обед! С какой жадностью читал я, бывало, описание чужих обедов, то
есть чужих народов, вникал во все мелочи, говорил, помните, и вам, как бы желал пообедать
у китайцев,
у японцев! И вот и эта мечта моя исполнилась. Я pique-assiette [блюдолиз, прихлебатель — фр.] от Лондона до Едо. Что
будет, как подадут, как сядут — все это занимало нас.
И опять могло случиться, что первобытный, общий язык того и другого народа —
у китайцев так и остался китайским, а
у японцев мог смешаться с языком quasi-малайцев или тех островитян, которых они застали на Нипоне, Киузиу и других островах и которые могли
быть, пожалуй, и курильцы.