Неточные совпадения
Он вышел в дверь перегородки, поднял руки и запел по — французски: «
Был король в Ту-у-ле». — Вронский,
выпьешь?
— Понять — трудно, — согласился Фроленков. — Чего надобно немцам? Куда лезут? Ведь — вздуем. Торговали — хорошо. Свободы ему, немцу,
у нас — сколько угодно! Он и генерал, и управляющий, и булочник,
будь чем хошь, живи как любишь. Скажите нам: какая причина войны?
Король царем недоволен, али что?
— Это ужасно! — сочувственно откликнулся парижанин. — И все потому, что не хватает денег. А мадам Муромская говорит, что либералы — против займа во Франции. Но, послушайте, разве это политика? Люди хотят
быть нищими… Во Франции революцию делали богатые буржуа, против дворян, которые уже разорились, но держали
короля в своих руках, тогда как
у вас, то
есть у нас, очень трудно понять — кто делает революцию?
Вспомнил, что грузины и армяне служат в армии, дослуживаются до генеральства.
У нас нет генералов-семитов, а вот в Англии нередко евреи становятся лордами, даже один из вице-королей Индии
был еврей.
— Ну, — чего там годить? Даже — досадно.
У каждой нации
есть царь,
король, своя земля, отечество… Ты в солдатах служил? присягу знаешь? А я — служил. С японцами воевать ездил, — опоздал, на мое счастье, воевать-то. Вот кабы все люди евреи
были,
у кого нет земли-отечества, тогда — другое дело. Люди, милый человек, по земле ходят, она их за ноги держит, от своей земли не уйдешь.
Редела тень. Восток алел.
Огонь казачий пламенел.
Пшеницу казаки варили;
Драбанты
у брегу Днепра
Коней расседланных
поили.
Проснулся Карл. «Ого! пора!
Вставай, Мазепа. Рассветает».
Но гетман уж не спит давно.
Тоска, тоска его снедает;
В груди дыханье стеснено.
И молча он коня седлает,
И скачет с беглым
королем,
И страшно взор его сверкает,
С родным прощаясь рубежом.
Она поехала в Англию. Блестящая, избалованная придворной жизнью и снедаемая жаждой большого поприща, она является львицей первой величины в Лондоне и играет значительную роль в замкнутом и недоступном обществе английской аристократии. Принц Валлийский, то
есть будущий
король Георг IV,
у ее ног, вскоре более… Пышно и шумно шли годы ее заграничного житья, но шли и срывали цветок за цветком.
Накануне отъезда, часа в два, я сидел
у него, когда пришли сказать, что в приемной уже тесно. В этот день представлялись ему члены парламента с семействами и разная nobility и gentry, [знать и дворянство (англ.).] всего, по «Теймсу», до двух тысяч человек, — это
было grande levee, [большое вставание (фр.).] царский выход, да еще такой, что не только
король виртембергский, но и прусский вряд натянет ли без профессоров и унтер-офицеров.
— Ступай, великое дитя, великая сила, великий юродивый и великая простота. Ступай на свою скалу, плебей в красной рубашке и
король Лир! Гонерилья тебя гонит, оставь ее,
у тебя
есть бедная Корделия, она не разлюбит тебя и не умрет!
— Писать не велено, даже разговаривать строго-настрого запрещено. Чтобы ни-ни. А Егорову, слышь, дворецкий главнокомандующего сказывал. И что этим французам нужно?
Был у них настоящий
король — другого взяли. Теперь и этого не хотят.
— Кабы он на прародительском троне сидел, ну, тогда точно, что… А то и я, пожалуй, велю трон
у себя в квартире поставить да сяду — стало
быть, и я
буду король?
«Ну, думает, ведьма подтасовала; теперь я сам
буду сдавать». Сдал. Засветил козыря. Поглядел на карты: масть хоть куда, козыри
есть. И сначала дело шло как нельзя лучше; только ведьма — пятерик с
королями!
У деда на руках одни козыри; не думая, не гадая долго, хвать
королей по усам всех козырями.
К счастью еще, что
у ведьмы
была плохая масть;
у деда, как нарочно, на ту пору пары. Стал набирать карты из колоды, только мочи нет: дрянь такая лезет, что дед и руки опустил. В колоде ни одной карты. Пошел уже так, не глядя, простою шестеркою; ведьма приняла. «Вот тебе на! это что? Э-э, верно, что-нибудь да не так!» Вот дед карты потихоньку под стол — и перекрестил: глядь —
у него на руках туз,
король, валет козырей; а он вместо шестерки спустил кралю.
«За пана Степана, князя Седмиградского, [Князь Седмиградский — Стефан Баторий, воевода Седмиградский, в 1576–1586 годах —
король польский.]
был князь Седмиградский
королем и
у ляхов, жило два козака...
Воевал
король Степан с турчином. Уже три недели воюет он с турчином, а все не может его выгнать. А
у турчина
был паша такой, что сам с десятью янычарами мог порубить целый полк. Вот объявил
король Степан, что если сыщется смельчак и приведет к нему того пашу живого или мертвого, даст ему одному столько жалованья, сколько дает на все войско. «Пойдем, брат, ловить пашу!» — сказал брат Иван Петру. И поехали козаки, один в одну сторону, другой в другую.
— Стуо мне! стуо мне моздно сделать! — восклицал Сафьянос, многозначительно засосав губу, —
у мэнэ
есть свой
король, свое правительство. Я всегда могу писать
король Оттон. Стуо мнэ! Наса сторона — хоросая сторона.
Старшею феею, по званию, состоянию и общественному положению,
была маркиза де Бараль.
У нее
был соединенный герб. В одной стороне щита
были изображены колчан со стрелами и накрест татарская нагайка, а в другой вертел. Первая половина щита свидетельствовала о какой-то услуге, оказанной предком маркизы, казанским татарином Маймуловым, отцу Ивана IV, а вторая должна
была символически напоминать, что какой-то предок маркизиного мужа накормил сбившегося с дороги
короля Людовика Святого.
Призадумался честной купец и, подумав мало ли, много ли времени, говорит ей таковые слова: «Хорошо, дочь моя милая, хорошая и пригожая, достану я тебе таковой хрустальный тувалет; а и
есть он
у дочери
короля персидского, молодой королевишны, красоты несказанной, неописанной и негаданной: и схоронен тот тувалет в терему каменном, высокиим, и стоит он на горе каменной, вышина той горы в триста сажен, за семью дверьми железными, за семью замками немецкими, и ведут к тому терему ступеней три тысячи, и на каждой ступени стоит по воину персидскому и день и ночь, с саблею наголо булатного, и ключи от тех дверей железныих носит королевишна на поясе.
— Бога ради, — кричал Вихров
королю, — помните, что Клавдий — не пошлый человек, и хоть
у переводчика
есть это немножко в тоне его речи, но вы выражайтесь как можно величественнее! — И председатель казенной палаты начал в самом деле произносить величественно.
Вот уже сколько лет сряду, как каникулярное время посвящается преимущественно распространению испугов. Съезжаются, совещаются,
пьют «молчаливые» тосты. «Граф Кальноки
был с визитом
у князя Бисмарка, а через полчаса князь Бисмарк отдал ему визит»; «граф Кальноки приехал в Варцин, куда ожидали также представителя от Италии», — вот что читаешь в газетах.
Король Милан тоже ездит, кланяется и пользуется «сердечным» приемом. Даже черногорский князь удосужился и съездил в Вену, где тоже
был «сердечно» принят.
У кого
была какая вражда, тот и давай доводить на недруга, будто он слова про царя говорил, будто хана или
короля подымает.
Замечу здесь мимоходом, что вследствие мечтательности и долгой отвычки свобода казалась
у нас в остроге как-то свободнее настоящей свободы, то
есть той, которая
есть в самом деле, в действительности. Арестанты преувеличивали понятие о действительной свободе, и это так естественно, так свойственно всякому арестанту. Какой-нибудь оборванный офицерский денщик считался
у нас чуть не
королем, чуть не идеалом свободного человека сравнительно с арестантами, оттого что он ходил небритый, без кандалов и без конвоя.
— Вот и девятая верста, — ворчит Пепко, когда мы остановились на Удельной. — Милости просим, пожалуйте… «Вы на чем изволили повихнуться? Ах да, вы испанский
король Фердинанд, [Вы на чем изволили повихнуться? Ах да, вы испанский
король Фердинанд. —
У Гоголя в «Записках сумасшедшего» Поприщин воображал себя испанским
королем Фердинандом.]
у которого украли маймисты сивую лошадь. Пожалуйте»… Гм… Все там
будем, братику, и это только вопрос времени.
У короля великолепный, грабленный где-то, может
быть, византийский или римский трон, привезенный удальцами вместе с короной…
А
у молодых из-под них кудри, как лен светлые. Север. И во всем север, дикий север дикого серого моря. Я удивляюсь, почему
у Шекспира при
короле не
было шута? Ведь
был же шут — «бедный Йорик». Нужен и живой такой же Йорик. Может
быть, и арапчик, вывезенный из дальних стран вместе с добычей, и обезьяна в клетке. Опять флейта? Дудка, а не флейта! Дудками и барабанами встречают Фортинбраса.
— Все, конечно, так! — прервал Истома, — не что иное, как безжизненный труп, добыча хищных вранов и плотоядных зверей!.. Правда, королевич Владислав молоденек, и не ему бы править таким обширным государством, каково царство Русское; но зато наставник-то
у него хорош: премудрый
король Сигизмунд, верно, не оставит его своими советами. Конечно, лучше бы
было, если б мы все вразумились, что честнее повиноваться опытному мужу, как бы он ни назывался: царем ли русским или польским
королем, чем незрелому юноше…
Актер. Искать город… лечиться… Ты — тоже уходи… Офелия… иди в монастырь… Понимаешь —
есть лечебница для организмов… для пьяниц… Превосходная лечебница… Мрамор… мраморный пол! Свет… чистота, пища… всё — даром! И мраморный пол, да! Я ее найду, вылечусь и… снова
буду… Я на пути к возрожденью… как сказал…
король… Лир! Наташа… по сцене мое имя Сверчков-Заволжский… никто этого не знает, никто! Нет
у меня здесь имени… Понимаешь ли ты, как это обидно — потерять имя? Даже собаки имеют клички…
И Панауров стал объяснять, что такое рак. Он
был специалистом по всем наукам и объяснял научно все, о чем бы ни зашла речь. Но объяснял он все как-то по-своему.
У него
была своя собственная теория кровообращения, своя химия, своя астрономия. Говорил он медленно, мягко, убедительно и слова «вы не можете себе представить» произносил умоляющим голосом, щурил глаза, томно вздыхал и улыбался милостиво, как
король, и видно
было, что он очень доволен собой и совсем не думает о том, что ему уже 50 лет.
Квартал святого Якова [Квартал святого Якова… — в Неаполе.] справедливо гордится своим фонтаном,
у которого любил отдыхать, весело беседуя, бессмертный Джованни Боккачио и который не однажды
был написан на больших полотнах великим Сальватором Роза, [Салъватор Роза — итальянский художник (1615–1673), уроженец Неаполя; участвовал в неаполитанском народном восстании 1647 г.] другом Томазо Аниелло [Томазо Аниелло — Мазаниелло (1623–1647), рыбак, возглавивший восстание неаполитанского народа против политического и экономического гнета неаполитанского
короля.
— Почему, Саша, почему, объясни? — негромко вскричал Пётр. — Ведь я тогда
буду знать все сдачи, какие возможны в игре, — подумай! Взгляну на свои карты, — приблизил книжку к лицу и начал быстро читать, — туз пик, семёрка бубен, десятка треф — значит,
у партнёров:
у одного —
король червей, пятёрка и девятка бубен,
у другого — туз, семёрка червей, дама треф, третий имеет даму бубен, двойку червей и десятку треф!
И от волнения стала мять в руках свой фартук. На окне стояли четвертные бутыли с ягодами и водкой. Я налил себе чайную чашку и с жадностью
выпил, потому что мне сильно хотелось
пить. Аксинья только недавно вымыла стол и скамьи, и в кухне
был запах, какой бывает в светлых, уютных кухнях
у опрятных кухарок. И этот запах и крик сверчка когда-то в детстве манили нас, детей, сюда в кухню и располагали к сказкам, к игре в
короли…
— Когда еще в целой Европе все трепетало перед королевской властью, а
у нас уж
король был выборный.
— А вот как: мой родной брат из сержантов в одну кампанию сделался капитаном — правда, он отнял два знамя и три пушки
у неприятеля; но разве я не могу взять дюжины знамен и отбить целую батарею: следовательно,
буду по крайней мере полковником, а там генералом, а там маршалом, а там — при первом производстве — и в
короли; а если на ту пору вакансия случится
у вас…
— Ну, нет!.. Нет!.. — заговорил Бегушев, замотав головой и каким-то трагическим голосом. — Пусть лучше сойдет на землю огненный дождь, потоп, лопнет кора земная, но я этой курицы во щах, о которой мечтал Генрих Четвертый [Курица во щах, о которой мечтал Генрих Четвертый. — Имеется в виду французский
король Генрих IV (1553–1610), якобы выражавший желание, чтобы
у каждого французского крестьянина
была к обеду курица.], миру не желаю.
— Шекспир всеобъемлющ, — лупил, не слушая своего оппонента, Долгов, — как бог творил мир, так и Шекспир писал;
у него все внутренние силы нашей планеты введены в объект:
у него
есть короли — власть!..
У него
есть тени, ведьмы — фатум!..
У него
есть народ — сила!
— Представь себе, мой друг! а я тебя все принимал за вице-губернатора, да и думаю: что это
у него как будто бы вдруг стало совсем другое ли-цо?..
У того, знаешь,
было лицо такое о-са-нистое, умное. Не-о-бык-новенно умный
был человек и все стихи со-чи-нял на разные случаи. Немного, этак сбоку, на бубнового
короля был похож…
Был у моего отца еще брат, Егор по имени; да того за какие-то якобы «возмутительные поступки и якобинский образ мыслей» [Якобинский образ мыслей — революционный образ мыслей (якобинцами во Франции в эпоху буржуазной революции 1789 года назывались наиболее решительные сторонники уничтожения власти
короля и аристократии).] (так именно стояло в указе) сослали в Сибирь еще в 1797 году.
— Высока премудрость эта, не досягнуть её нашему разуму. Мы — люди чернорабочие, не нам об этом думать, мы на простое дело родились. Покойник князь Юрий семь тысяч книг перечитал и до того в мысли эти углубился, что и веру в бога потерял. Все земли объездил,
у всех
королей принят
был — знаменитый человек! А построил суконную фабрику — не пошло дело. И — что ни затевал, не мог оправдать себя. Так всю жизнь и прожил на крестьянском хлебе.
—
Есть у немцев плотник необыкновенного ума, — его сам
король на советы приглашает.
— Главное в крестьянской жизни — это, брат, свобода! Хозяин ты
есть сам себе.
У тебя твой дом — грош ему цена, да он твой.
У тебя земля своя — и того ее горсть, да она твоя!
Король ты на своей земле!..
У тебя
есть лицо… Ты можешь от всякого требовать уважения к себе… Так ли? — воодушевленно закончил Челкаш.
Мольер. Ах, сердце человеческое! Ах, куманек мой, ах,
король!
Король ошибся: ты актер первого ранга, а в сыщики ты не годишься —
у тебя сердце неподходящее. Об одном я сожалею — что играть мне с тобой не придется долго. Спустили на меня, мой сын, одноглазую собаку — мушкетера. Лишил меня
король покровительства, и, стало
быть, зарежут меня. Бежать придется.
Не знаю,
был ли доволен этим ответом
король, но лучше о дилетантизме ничего нельзя сказать, и Жерновик превосходно заметил, что именно второй разряд беспрерывно играет;
у дилетантов делается болезнь, помешательство от избытка любовной страсти.
Петрусь рассуждал, как он после обеда
будет с панночками играть в
короли, в жмурки, какие загадки
будет загадывать; а я рассчитывал, как я знатно наемся на этом банкете и
буду примечать, так ли хорошо выкармливается птица
у него, как
у маменьки?
Вечером
у них
был «пир нищих» — пир удивительный. Гости пришли даже из Бельвиля, и все один голоднее другого и один другого оборваннее. Шерамур, приодетый Тантой в какую-то куртку,
был между ними настоящий
король, и они с настоящею деликатностью нищих устроили ему королевское место.
На другом конце стола составилась еще партия: обе Маши, Варварушка и швейка Марфа Петровна, которую разбудили нарочно для игры в
короли, и лицо
у нее
было заспанное, злое.
Да, в то время
Стекалось в Киев много женихов.
Другая Ярославна за Индрика
Французского пошла, а третья дочь —
За
короля венгерского Андрея.
Всем трем отец дал волю выбирать.
Тогда
у нас свободней, Христиан,
И лучше
было. В те поры
у немцов
Был мрак еще, а в Киеве считалось
Уж сорок школ. Татары все сгубили.
Вот этот, здесь, мой первый предок, жил
При Карле первом, при дворе, в благоволеньи
У короля — второй при инквизиции
Священной,
был не в малых людях;
Вот тут написано, что сделал он:
Три тысячи неверных сжег и триста
В различных наказаниях замучил.
— Да, это пышно, а
у них,
у немцев, хороша экономия и опрятность. В старину тоже
было довольно и справедливости: в Берлине раз суд в пользу простого мельника против
короля решил. Очень справедливо, но все-таки они немцы и нашего брата русака любят переделывать. Вот ты и смотри, чтобы никак над собою этого не допустить.
Я швабский немец;
у меня
есть король в Германии.
Алеша взглянул на того, на которого указывал
король, и тут только заметил, что между придворными стоял маленький человек, одетый весь в черное. На голове
у него
была особенного рода шапка малинового цвета, наверху с зубчиками, надетая немного набок, а на шее белый платок, очень накрахмаленный, отчего казался немного синеватым. Он умильно улыбался, глядя на Алешу, которому лицо его показалось знакомым, хотя не мог он вспомнить, где его видал.