Неточные совпадения
Бунт кончился; невежество
было подавлено, и на место его водворено просвещение. Через полчаса Бородавкин, обремененный добычей, въезжал с триумфом
в город, влача за собой множество пленников и заложников. И так как
в числе их оказались некоторые военачальники и другие первых трех
классов особы, то он приказал обращаться с ними ласково (выколов, однако, для верности, глаза), а прочих сослать на каторгу.
Он видел, что много тут
было легкомысленного и смешного; но он видел и признавал несомненный, всё разраставшийся энтузиазм, соединивший
в одно все
классы общества, которому нельзя
было не сочувствовать.
Тут должен
был он остаться и ходить ежедневно
в классы городского училища.
Потом
в продолжение некоторого времени пустился на другие спекуляции, именно вот какие: накупивши на рынке съестного, садился
в классе возле тех, которые
были побогаче, и как только замечал, что товарища начинало тошнить, — признак подступающего голода, — он высовывал ему из-под скамьи будто невзначай угол пряника или булки и, раззадоривши его, брал деньги, соображаяся с аппетитом.
Я поставлю полные баллы во всех науках тому, кто ни аза не знает, да ведет себя похвально; а
в ком я вижу дурной дух да насмешливость, я тому нуль, хотя он Солона заткни за пояс!» Так говорил учитель, не любивший насмерть Крылова за то, что он сказал: «По мне, уж лучше
пей, да дело разумей», — и всегда рассказывавший с наслаждением
в лице и
в глазах, как
в том училище, где он преподавал прежде, такая
была тишина, что слышно
было, как муха летит; что ни один из учеников
в течение круглого года не кашлянул и не высморкался
в классе и что до самого звонка нельзя
было узнать,
был ли кто там или нет.
Но
в продолжение того, как он сидел
в жестких своих креслах, тревожимый мыслями и бессонницей, угощая усердно Ноздрева и всю родню его, и перед ним теплилась сальная свечка, которой светильня давно уже накрылась нагоревшею черною шапкою, ежеминутно грозя погаснуть, и глядела ему
в окна слепая, темная ночь, готовая посинеть от приближавшегося рассвета, и пересвистывались вдали отдаленные петухи, и
в совершенно заснувшем городе, может
быть, плелась где-нибудь фризовая шинель, горемыка неизвестно какого
класса и чина, знающая одну только (увы!) слишком протертую русским забубенным народом дорогу, —
в это время на другом конце города происходило событие, которое готовилось увеличить неприятность положения нашего героя.
Он перевелся из другого города
в пятый
класс; уже третий год, восхищая учителей успехами
в науках, смущал и раздражал их своим поведением. Среднего роста, стройный, сильный, он ходил легкой, скользящей походкой, точно артист цирка. Лицо у него
было не русское, горбоносое, резко очерченное, но его смягчали карие, женски ласковые глаза и невеселая улыбка красивых, ярких губ; верхняя уже поросла темным пухом.
Утром сели на пароход, удобный, как гостиница, и поплыли встречу караванам барж, обгоняя парусные рыжие «косоуши», распугивая увертливые лодки рыбаков. С берегов, из богатых сел, доплывали звуки гармоники, пестрые группы баб любовались пароходом, кричали дети, прыгая
в воде, на отмелях.
В третьем
классе, на корме парохода, тоже играли,
пели. Варвара нашла, что Волга действительно красива и недаром воспета она
в сотнях песен, а Самгин рассказывал ей, как отец учил его читать...
Избалованный ласковым вниманием дома, Клим тяжко ощущал пренебрежительное недоброжелательство учителей. Некоторые
были физически неприятны ему: математик страдал хроническим насморком, оглушительно и грозно чихал, брызгая на учеников, затем со свистом выдувал воздух носом, прищуривая левый глаз; историк входил
в класс осторожно, как полуслепой, и подкрадывался к партам всегда с таким лицом, как будто хотел дать пощечину всем ученикам двух первых парт, подходил и тянул тоненьким голосом...
— Недавно один дурак
в лицо мне брякнул: ваша ставка на народ — бита, народа — нет,
есть только
классы. Юрист, второго курса. Еврей.
Классы! Забыл, как недавно сородичей его классически громили…
Самгин не знал, но почему-то пошевелил бровями так, как будто о дяде Мише излишне говорить; Гусаров оказался блудным сыном богатого подрядчика малярных и кровельных работ, от отца ушел еще
будучи в шестом
классе гимназии, учился
в казанском институте ветеринарии,
был изгнан со второго курса, служил приказчиком
в богатом поместье Тамбовской губернии, матросом на волжских пароходах, а теперь — без работы, но ему уже обещано место табельщика на заводе.
— Вообще выходило у него так, что интеллигенция — приказчица рабочего
класса, не более, — говорил Суслов, морщась, накладывая ложкой варенье
в стакан чаю. — «Нет, сказал я ему, приказчики революций не делают, вожди, вожди нужны, а не приказчики!» Вы, марксисты, по дурному примеру немцев, действительно становитесь
в позицию приказчиков рабочего
класса, но у немцев
есть Бебель, Адлер да — мало ли? А у вас — таких нет, да и не дай бог, чтоб явились… провожать рабочих
в Кремль, на поклонение царю…
Ехал он
в вагоне второго
класса, пассажиров
было немного, и сквозь железный грохот поезда звонким ручейком пробивался знакомый голос Пыльникова.
Он
был сыном уфимского скотопромышленника, учился
в гимназии, при переходе
в седьмой
класс был арестован, сидел несколько месяцев
в тюрьме, отец его
в это время помер, Кумов прожил некоторое время
в Уфе под надзором полиции, затем, вытесненный из дома мачехой, пошел бродить по России, побывал на Урале, на Кавказе, жил у духоборов, хотел переселиться с ними
в Канаду, но на острове Крите заболел, и его возвратили
в Одессу. С юга пешком добрался до Москвы и здесь осел, решив...
— Не тому вас учат, что вы должны знать. Отечествоведение — вот наука, которую следует преподавать с первых же
классов, если мы хотим
быть нацией. Русь все еще не нация, и боюсь, что ей придется взболтать себя еще раз так, как она
была взболтана
в начале семнадцатого столетия. Тогда мы
будем нацией — вероятно.
—
Был в седьмом
классе — сын штейгера, руководитель кружка марксистов, упрямый, носатый парень…
И мешал грузчик
в красной рубахе; он жил
в памяти неприятным пятном и, как бы сопровождая Самгина, вдруг воплощался то
в одного из матросов парохода, то
в приказчика на пристани пыльной Самары,
в пассажира третьего
класса, который, сидя на корме,
ел орехи, необыкновенным приемом раскалывая их: положит орех на коренные зубы, ударит ладонью снизу по челюсти, и — орех расколот.
В ней не
было ничего от пропагандистки, агитаторши, и она не казалась человеком, хорошо изучившим теорию борьбы
классов.
— Это — глупость. У нас
в классе тоже
есть девочка, которая говорит, что не верит, но это потому, что она горбатая.
— О, нет! Это меня не… удовлетворяет. Я — сломал ногу. Это
будет материальный убиток, да! И я не уйду здесь. Я требую доктора… — Офицер подвинулся к нему и стал успокаивать, а судейский спросил Самгина, не заметил ли он
в вагоне человека, который внешне отличался бы чем-нибудь от пассажира первого
класса?
— Новое течение
в литературе нашей — весьма показательно. Говорят, среди этих символистов, декадентов
есть талантливые люди. Литературный декаданс указывал бы на преждевременное вырождение
класса, но я думаю, что у нас декадентство явление подражательное, юнцы наши подражают творчеству жертв и выразителей психического распада буржуазной Европы. Но, разумеется, когда подрастут — выдумают что-нибудь свое.
— Вопрос о путях интеллигенции — ясен: или она идет с капиталом, или против его — с рабочим
классом. А ее роль катализатора
в акциях и реакциях классовой борьбы — бесплодная, гибельная для нее роль… Да и смешная. Бесплодностью и, должно
быть, смутно сознаваемой гибельностью этой позиции Ильич объясняет тот смертный визг и вой, которым столь богата текущая литература. Правильно объясняет. Читал я кое-что, — Андреева, Мережковского и прочих, — черт знает, как им не стыдно? Детский испуг какой-то…
Сидел
в шестом
классе, но со своими одноклассниками держался отчужденно; приятели у него
были в седьмом и восьмом.
Но он не знал, спрашивает или утверждает.
Было очень холодно, а возвращаться
в дымный вагон, где все спорят, — не хотелось. На станции он попросил кондуктора устроить его
в первом
классе. Там он прилег на диван и, чтоб не думать, стал подбирать стихи
в ритм ударам колес на стыках рельс; это удалось ему не сразу, но все-таки он довольно быстро нашел...
О рабочем
классе Клим Иванович Самгин думал почти так же мало, как о жизни различных племен, входивших
в состав империи, — эти племена изредка напоминали о себе такими фактами, каково
было «Андижанское восстание», о рабочих думалось, разумеется, чаще — каждый раз, когда их расстреливали.
Робкий, апатический характер мешал ему обнаруживать вполне свою лень и капризы
в чужих людях,
в школе, где не делали исключений
в пользу балованных сынков. Он по необходимости сидел
в классе прямо, слушал, что говорили учителя, потому что другого ничего делать
было нельзя, и с трудом, с потом, со вздохами выучивал задаваемые ему уроки.
— Начал
было в гимназии, да из шестого
класса взял меня отец и определил
в правление. Что наша наука! Читать, писать, грамматике, арифметике, а дальше и не пошел-с. Кое-как приспособился к делу, да и перебиваюсь помаленьку. Ваше дело другое-с: вы проходили настоящие науки.
— Да, темная… «Чин из четырнадцати овчин — это я понимаю, так как я сама за чиновником
была. Это значит, что он четырнадцатого
класса. А насчет имени и рекомендаций, прямо объявляет, что насчет рекомендаций, говорит, я ими пренебрегаю и у меня их нет, а я гениальные мысли имею и знаю достойных людей, которые всякий мой план готовы привести за триста рублей
в исполнение».
Между тем вне
класса начнет рассказывать о какой-нибудь стране или об океане, о городе — откуда что берется у него! Ни
в книге этого нет, ни учитель не рассказывал, а он рисует картину, как будто
был там, все видел сам.
Когда опекун привез его
в школу и посадили его на лавку, во время
класса, кажется, первым бы делом новичка
было вслушаться, что спрашивает учитель, что отвечают ученики.
Я выдумал это уже
в шестом
классе гимназии, и хоть вскорости несомненно убедился, что глуп, но все-таки не сейчас перестал глупить. Помню, что один из учителей — впрочем, он один и
был — нашел, что я «полон мстительной и гражданской идеи». Вообще же приняли эту выходку с какою-то обидною для меня задумчивостью. Наконец, один из товарищей, очень едкий малый и с которым я всего только
в год раз разговаривал, с серьезным видом, но несколько смотря
в сторону, сказал мне...
Прибавлю, однако, что я кончил гимназический курс
в последнем году плохо, тогда как до седьмого
класса всегда
был из первых, а случилось это вследствие той же идеи, вследствие вывода, может
быть ложного, который я из нее вывел.
В гимназии я до самого седьмого
класса был из первых, я
был очень хорош
в математике.
В уединении мечтательной и многолетней моей московской жизни она создалась у меня еще с шестого
класса гимназии и с тех пор, может
быть, ни на миг не оставляла меня.
Низший
класс тоже с завистью и удивлением поглядывает на наши суда, на людей, просит у нас вина,
пьет жадно водку, хватает брошенный кусок хлеба, с детским любопытством вглядывается
в безделки, ловит на лету
в своих лодках какую-нибудь тряпку, прячет.
Председательствующий Никитин
был совершенно искренно уверен, что суждения о разных чиновниках первых двух
классов, с которыми он входил
в сношения во время своей службы, составляют очень важный исторический материал.
К женщинам же, на которых он смотрел как на помеху во всех нужных делах, он питал непреодолимое презрение. Но Маслову он жалел и
был с ней ласков, видя
в ней образец эксплуатации низшего
класса высшим. По этой же причине он не любил Нехлюдова,
был неразговорчив с ним и не сжимал его руки, а только предоставлял к пожатию свою вытянутую руку, когда Нехлюдов здоровался с ним.
Впереди, перед первым
классом, стояла только небольшая толпа народа, всё еще смотревшая на тот вагон,
в который внесли княгиню Корчагину. Остальной народ
был уже весь по местам. Запоздавшие пассажиры, торопясь, стучали по доскам платформы, кондуктора захлопывали дверцы и приглашали едущих садиться, а провожающих выходить.
Жара
в накаленном
в продолжение целого дня солнцем и полном народа большом вагоне третьего
класса была такая удушливая, что Нехлюдов не пошел
в вагон, а остался на тормазе.
Половодов увлекался женщинами и
был постоянно
в кого-нибудь влюблен, как гимназист четвертого
класса, но эти увлечения быстро соскакивали с него, и Антонида Ивановна смотрела на них сквозь пальцы.
Это миросозерцание
было номиналистическим
в отношении ко всем историческим организмам: национальным, государственным, церковным — и реалистическим лишь
в отношении к социальному человеку и социальным
классам.
В прошлом
были трагические конфликты, которые зависели от бедности и необеспеченности жизни, от предрассудков сословий и
классов, от несправедливого и унизительного социального строя, от отрицания свободы.
Классы и сословия слабо
были развиты и не играли той роли, какую играли
в истории западных стран.
Есть ли она, как и все теории и идеологии, отражение экономической действительности своего времени и происходящей
в ней борьбы
классов, т. е. «надстройка», подпадающая под власть обычного марксистского объяснения?
Но
в будущем, после социальной революции, когда исчезнут
классы,
будет единое человечество и единая общечеловеческая мораль.
Не может
быть сознание церкви, нации,
класса, но может
быть церковное, национальное, классовое сознание людей, группирующихся
в этого рода реальности.
Марксистские понятия
класса, пролетариата, буржуазии и пр.
суть абстрактные мысли, которым
в социальной действительности соответствуют сложные явления.
Не
будет греховных форм эксплуатации человека человеком, не
будет классов в том смысле,
в каком они созданы капиталистическим строем.
Была в нем одна лишь черта, которая во всех
классах гимназии, начиная с низшего и даже до высших, возбуждала
в его товарищах постоянное желание подтрунить над ним, но не из злобной насмешки, а потому, что это
было им весело.
Кстати,
в классах он всегда стоял по учению из лучших, но никогда не
был отмечен первым.