Неточные совпадения
Но так как он всё
думал о том, как это глупо, то и не находил
предмета разговора и молчал.
Он
думал о благополучии дружеской жизни,
о том, как бы хорошо было жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом чрез эту реку начал строиться у него мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером, [Бельведер — буквально: прекрасный вид; здесь: башня на здании.] что можно оттуда видеть даже Москву и там пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать
о каких-нибудь приятных
предметах.
— Виноват опять! — сказал он, — я не в ту силу поворотил. Оставим речь обо мне, я удалился от
предмета. Вы звали меня, чтоб сообщить мне
о сплетне, и
думали, что это обеспокоит меня, — так? Успокойтесь же и успокойте Веру Васильевну, увезите ее, — да чтоб она не слыхала об этих толках! А меня это не обеспокоит!
Просыпаясь, она нежится в своей теплой постельке, ей лень вставать, она и
думает и не
думает, и полудремлет и не дремлет;
думает, — это, значит,
думает о чем-нибудь таком, что относится именно к этому дню, к этим дням, что-нибудь по хозяйству, по мастерской, по знакомствам, по планам, как расположить этот день, это, конечно, не дремота; но, кроме того, есть еще два
предмета, года через три после свадьбы явился и третий, который тут в руках у ней, Митя: он «Митя», конечно, в честь друга Дмитрия; а два другие
предмета, один — сладкая мысль
о занятии, которое дает ей полную самостоятельность в жизни, другая мысль — Саша; этой мысли даже и нельзя назвать особою мыслью, она прибавляется ко всему,
о чем думается, потому что он участвует во всей ее жизни; а когда эта мысль, эта не особая мысль, а всегдашняя мысль, остается одна в ее думе, — она очень, очень много времени бывает одна в ее думе, — тогда как это назвать? дума ли это или дремота, спится ли ей или Не спится? глаза полузакрыты, на щеках легкий румянец будто румянец сна… да, это дремота.
Через какие-нибудь полчаса раздумья для Лопухова было ясно все в отношениях Кирсанова к Вере Павловне. Но он долго все сидел и
думал все
о том же: разъяснять-то
предмет было уже нечего, но занимателен был он; открытие было сделано в полной законченности всех подробностей, но было так любопытно, что довольно долго не дало уснуть.
Марья Гавриловна была воспитана на французских романах и следственно была влюблена.
Предмет, избранный ею, был бедный армейский прапорщик, находившийся в отпуску в своей деревне. Само по себе разумеется, что молодой человек пылал равною страстию и что родители его любезной, заметя их взаимную склонность, запретили дочери
о нем и
думать, а его принимали хуже, нежели отставного заседателя.
Я начинал уже считать себя выходящим из ребячьего возраста: чтение книг, разговоры с матерью
о предметах недетских, ее доверенность ко мне, ее слова, питавшие мое самолюбие: «Ты уже не маленький, ты все понимаешь; как ты об этом
думаешь, друг мой?» — и тому подобные выражения, которыми мать, в порывах нежности, уравнивала наши возрасты, обманывая самое себя, — эти слова возгордили меня, и я начинал свысока посматривать на окружающих меня людей.
Я воображал, что, кроме меня, никого и ничего не существует во всем мире, что
предметы не
предметы, а образы, являющиеся только тогда, когда я на них обращаю внимание, и что, как скоро я перестаю
думать о них, образы эти тотчас же исчезают.
Неверная, быть может, изможденная болезнью рука его (завещание было писано на одре смерти, при общем плаче друзей и родных… когда же тут было
думать о соблюдении юридических тонкостей!) писала выражение, составляющее ныне
предмет споров, но бодрая его мысль несомненно была полна другим выражением, — выражением, насчет которого, к счастию для человечества, не может быть двух разных мнений.
— По
предмету о совращении, так как по здешнему месту это, можно сказать, первый сюжет-с… Вашему высокоблагородию, конечно, небезызвестно, что народ здесь живет совсем необнатуренный-с, так эти бабы да девки такое на них своим естеством влияние имеют, что даже представить себе невозможно… Я
думал, что ваше высокоблагородие прикажете, может, по совокупности…
Я слишком достаточно говорил выше (III)
о современной административной организации, чтобы возвращаться к этому
предмету, но
думаю, что она основана на тех же началах, как и в былые времена, за исключением коллегий, платков и урн.
Но на настоящем ужасном положении Севастополя разговор не останавливался, как будто каждый слишком много
думал об этом
предмете, чтоб еще говорить
о нем.
Но толчки экипажа, пестрота
предметов, мелькавших перед глазами, скоро разогнали это чувство; и я уже
думал о том, как теперь духовник, верно,
думает, что такой прекрасной души молодого человека, как я, он никогда не встречал в жизни, да и не встретит, что даже и не бывает подобных.
Далее, говоря
о том, как смотрит на этот
предмет Франция, он говорит: «Мы верим в то, что 100 лет после обнародования прав человека и гражданина пришло время признать права народов и отречься раз навсегда от всех этих предприятий обмана и насилия, которые под названием завоеваний суть истинные преступления против человечества и которые, что бы ни
думали о них честолюбие монархов и гордость народов, ослабляют и тех, которые торжествуют».
Единственный
предмет, обращавший на себя теперь внимание Глеба, было «время», которое, с приближением осени, заметно сокращало трудовые дни. Немало хлопот приносила также погода, которая начинала хмуриться, суля ненастье и сиверку — неумолимых врагов рыбака. За всеми этими заботами, разумеется, некогда было
думать о снохе. Да и думать-то было нечего!.. Живет себе бабенка наравне с другими, обиды никакой и ни в чем не терпит — живет, как и все люди. В меру работает, хлеб ест вволю: чего ж ей еще?..
Литвинов чувствовал, что начать беседу с
предметов маловажных значило оскорбить Татьяну; она, по обыкновению, ничего не требовала, но все в ней говорило:"Я жду, я жду…"Надо было исполнить обещание. Но он — хотя почти всю ночь ни
о чем другом не
думал, — он не приготовил даже первых, вступительных слов и решительно не знал, каким образом перервать это жестокое молчание.
— Если мы с вами различно
думаем о каком-нибудь
предмете, то это не значит, что я вам не верю.
Эта святая душа, которая не только не могла столкнуть врага, но у которой не могло быть врага, потому что она вперед своей христианской индульгенцией простила все людям, она не вдохновит никого, и могила ее, я
думаю, до сих пор разрыта и сровнена, и сын ее вспоминает
о ней раз в целые годы; даже черненькое поминанье, в которое она записывала всех и в которое я когда-то записывал моею детскою рукою ее имя — и оно где-то пропало там, в Москве, и еще, может быть, не раз служило
предметом шуток и насмешек…
Княгиня действительно послала за Елпидифором Мартынычем не столько по болезни своей, сколько по другой причине: в начале нашего рассказа она
думала, что князь идеально был влюблен в Елену, и совершенно была уверена, что со временем ему наскучит подобное ухаживание; постоянные же отлучки мужа из дому княгиня объясняла тем, что он в самом деле, может быть, участвует в какой-нибудь компании и, пожалуй, даже часто бывает у Жиглинских, где они, вероятно, читают вместе с Еленой книги, философствуют
о разных возвышенных
предметах, но никак не больше того.
Будучи одарен многолетнею опытностью и двадцать пять лет лично управляя моими имениями, я много
о сем
предмете имел случай рассуждать, а некоторое даже и в имениях моих применил. Конечно, по малому моему чину, я не мог своих знаний на широком поприще государственности оказать, но так как ныне уже, так сказать, принято
о чинах произносить с усмешкой, то
думаю, что и я не худо сделаю, ежели здесь мои результаты вкратце попытаюсь изложить. Посему соображаю так...
Случалось, что в то время, когда я
думал совсем
о другом и даже когда был сильно занят ученьем, — вдруг какой-нибудь звук голоса, вероятно, похожий на слышанный мною прежде, полоса солнечного света на окне или стене, точно так освещавшая некогда знакомые, дорогие мне
предметы, муха, жужжавшая и бившаяся на стекле окошка, на что я часто засматривался в ребячестве, — мгновенно и на одно мгновение, неуловимо для сознания, вызывали забытое прошедшее и потрясали мои напряженные нервы.
Всё это были
предметы, которые поглощали его всего,
о которых он
думал ложась и вставая.
Я
думал, что виденный сейчас спектакль будет единственным
предметом разговоров, но я ошибся: солдаты говорили, судя по долетавшим до меня словам,
о своих собственных делах; впрочем, раза два или три речь явственно относилась к театру, и я слышал имя Щепкина с разными эпитетами «хвата, молодца, лихача» и проч.
«Бедная Лиза, —
думал он, — теперь отнимают у тебя и доброе имя, бесславят тебя, взводя нелепые клеветы. Что мне делать? — спрашивал он сам себя. — Не лучше ли передать ей об обидных сплетнях? По крайней мере она остережется; но каким образом сказать? Этот
предмет так щекотлив! Она никогда не говорит со мною
о Бахтиарове. Я передам ей только разговор с теткою», — решил Павел и приехал к сестре.
"
О, батенька и маменька! —
думал я в то время, — зачем поскупилися вы прислать своей отменной грушевки, славящейся во всем околодке? Нас бы признали прямо философами, а через то сократился бы курс учения нашего, и вы, хотя и вдруг, но, быть может, меньше заплатили бы, нежели теперь, уплачивая за каждый
предмет!"
Мы не
думаем, что далеко уклонимся от
предмета нашего разбора, если, пользуясь случаем, сделаем теперь несколько замечаний
о том, какой смысл, по нашему мнению, имеет настоящий патриотизм и что такое часто прикрывается его именем.
Почти все книги такого рода были изданы не частными людьми, а по распоряжению самого же правительства; но самая возможность писать
о всяческих
предметах, начиная с политических новостей и оканчивая устройством какой-нибудь лодки, расширила круг идей литературных и вызвала на книжную деятельность многих, которые в прежнее время никогда бы
о ней и не
подумали.
Видимо, что бухгалтер
думал и размышлял
о более возвышенных и благородных
предметах, чем его подчиненные.
Но как скоро раздражение нерва делается слишком сильным, то внимание наше немедленно отвлекается от
предметов,
о которых мы
думали, и обращается на
предмет, произведший раздражение.
Пессимисты (а из наших читателей есть кое-кто, наклонный к пессимизму в отношении к нам) могут
подумать, что мы «далеко метнули» и ушли совсем в сторону от того
предмета,
о котором обещали говорить в заглавии нашей статейки.
Единственное объяснение той безумной жизни, противной сознанию лучших людей всех времен, которую ведут люди нашего времени, в том, что молодые поколения обучаются бесчисленным самым трудным
предметам:
о состоянии небесных тел,
о состоянии земли за миллионы лет,
о происхождении организмов и т. п., не обучаются они только тому одному, что всем и всегда нужно: тому, какой смысл человеческой жизни, как надо прожить ее, что
думали об этом вопросе и как решили его мудрейшие люди всех веков.
Времени и пространства нет: и то и другое необходимо нам только для того, чтобы мы могли понимать
предметы. И потому очень ошибочно
думать, что рассуждения
о звездах, свет которых еще не дошел до нас, и
о состоянии солнца за миллионы лет и т. п. суть рассуждения очень важные. В таких рассуждениях нет ничего не только важного, но нет ничего серьезного. Всё это только праздная игра ума.
Андрей Павлович молчал либо старался отделываться фразами и вопросами
о совсем посторонних
предметах, но все это как-то не клеилось, как-то неловко выходило. Он боялся, он просто духом падал пред необходимостью раскрыть старику всю ужасную истину. «Тот же нож», —
думал он. — «Возьми его да и ударь ему прямо в сердце… то же самое будет!»
Но как бы восхищенный и в энтузиазме покоится он в уединении, никуда не склоняясь и даже не обращаясь вокруг себя, стоя твердо и как бы сделавширь неподвижностью (στάσις); и
о прекрасном не
думает он, находясь уже выше прекрасного, выше хора добродетелей, подобный человеку, который проник в самое внутреннее святилище и оставил позади себя в храме изображения богов, и, лишь выходя из святилища, впервые встречает их, после внутреннего созерцания и обращения с тем, что не есть ни образ, ни вид, но сама божественная сущность; образы же, следовательно, были бы
предметами созерцания второго порядка.
Как и в прочем невозможно мыслить что-либо, если
думать о чуждом и заниматься другим, и ничего нельзя присоединять к
предмету мысли, чтобы получился самый этот
предмет, — так же следует поступать и здесь, ибо, имея представление другого в душе, нельзя этого мыслить вследствие действия представления, и душа, охваченная и связанная другим, не может получить впечатления от представления противоположного; но, как говорится
о материи, она должна быть бескачественна, если должна воспринимать образы (τύπους) всех вещей, также и душа должна быть в еще большей степени бесформенна, раз в ней не должно быть препятствия для ее наполнения и просвещения высшей (της πρώτης) природой.
Практичность матушки сделалась
предметом таких горячих похвал, что я, слушая их, получил самое невыгодное понятие
о собственной практичности говоривших и ошибся: я тогда еще не читал сказаний летописца, что «суть бо кияне льстиви даже до сего дне», и принимал слышанные мною слова за чистую монету. Я
думал, что эти бедные маленькие люди лишены всякой практичности и с завистью смотрят на матушку, а это было далеко не так; но об этом после.
Человек же, всю жизнь свою мысливший не только
о ничтожных, пустячных
предметах, но и
о таких
предметах,
о которых несвойственно
думать человеку, извратил свой разум: разум не свободен у него. Разум занят несвойственным ему делом, обдумыванием своих потребностей личности, — развитием, увеличением их и придумыванием средств их удовлетворения.
Она
думала, что еще ни одна женщина не была
предметом его грез и мечтаний, а потому при мнении
о себе, как
о женщине, заранее трубила победу над нетронутым тлетворным дыханием жизни юношей.
Мало-помалу стал он забывать старшего сына; сперва
думал о нем как
о предмете, достойном сострадания; потом как
о предмете далеком, чуждом, наконец — ненавистном.
Она с особенным усердием читала и
думала о всяких
предметах правления.
Кстати ему пришел на память разговор
о ней, слышанный им у графа Стоцкого. Он и теперь, как тогда, почувствовал, как больно сжалось его сердце.
Думал ли он, что девушка, на которую он положительно молился, будет когда-нибудь
предметом такого разговора?
Правда, всё в темном, в мрачном свете представлялось князю Андрею — особенно после того, как оставили Смоленск (который по его понятиям можно и должно было защищать) 6-го августа, и после того, как отец больной должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог
думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов,
предмете —
о своем полку.
Вывод же, который можно сделать из этого, тот, что надо перестать
думать, что любовь плотская есть нечто особенно возвышенное, а надо понять, что цель, достойная человека, — служение ли человечеству, отечеству, науке, искусству ли (не говоря уже
о служении Богу) — какая бы она ни была, если только мы считаем ее достойной человека, не достигается посредством соединения с
предметом любви в браке или вне его, а что, напротив, влюбление и соединение с
предметом любви (как бы ни старались доказывать противное в стихах и прозе) никогда не облегчает достижение достойной человека цели, но всегда затрудняет его.