Неточные совпадения
Облеченный властию от самозванца, предводительствуя в крепости, где
оставалась несчастная
девушка — невинный предмет его ненависти, он мог решиться на все.
— Я спросила у тебя о Валентине вот почему: он добился у жены развода, у него — роман с одной девицей, и она уже беременна. От него ли, это — вопрос. Она — тонкая штучка, и вся эта история затеяна с расчетом на дурака. Она — дочь помещика, — был такой шумный человек, Радомыслов: охотник, картежник, гуляка; разорился, кончил самоубийством.
Остались две дочери, эдакие, знаешь, «полудевы», по Марселю Прево, или того хуже: «
девушки для радостей», — поют, играют, ну и все прочее.
— Добротный парень, — похвалил его дядя Миша, а у Самгина
осталось впечатление, что Гусаров только что приехал откуда-то издалека, по важному делу, может быть, венчаться с любимой
девушкой или ловить убежавшую жену, — приехал, зашел в отделение, где хранят багаж, бросил его и помчался к своему счастью или к драме своей.
Оставшись глаз на глаз с Лидией, он удивленно почувствовал, что не знает, о чем говорить с нею.
Девушка прошлась по террасе, потом спросила, глядя в лес...
В ней не
осталось почти ничего, что напоминало бы
девушку, какой она была два года тому назад, —
девушку, которая так бережно и гордо несла по земле свою красоту. Красота стала пышнее, ослепительней, движения Алины приобрели ленивую грацию, и было сразу понятно — эта женщина знает: все, что бы она ни сделала, — будет красиво. В сиреневом шелке подкладки рукавов блестела кожа ее холеных рук и, несмотря на лень ее движений, чувствовалась в них размашистая дерзость. Карие глаза улыбались тоже дерзко.
Она как будто слушала курс жизни не по дням, а по часам. И каждый час малейшего, едва заметного опыта, случая, который мелькнет, как птица, мимо носа мужчины, схватывается неизъяснимо быстро
девушкой: она следит за его полетом вдаль, и кривая, описанная полетом линия
остается у ней в памяти неизгладимым знаком, указанием, уроком.
— Татьяна Марковна остановила его за руку: «Ты, говорит, дворянин, а не разбойник — у тебя есть шпага!» и развела их. Драться было нельзя, чтоб не огласить ее. Соперники дали друг другу слово: граф — молчать обо всем, а тот — не жениться… Вот отчего Татьяна Марковна
осталась в
девушках… Не подло ли распускать такую… гнусную клевету!
У бабушки был свой капитал, выделенный ей из семьи, своя родовая деревенька; она
осталась девушкой, и после смерти отца и матери Райского, ее племянника и племянницы, поселилась в этом маленьком именьице.
Она, в свою очередь, не согласилась и
осталась девушкой.
Помнившие ее молодою говорят, что она была живая, очень красивая, стройная, немного чопорная
девушка и что возня с хозяйством обратила ее в вечно движущуюся и бойкую на слова женщину. Но следы молодости и иных манер
остались в ней.
Девушка не могла даже заниматься по-прежнему, и раскрытая книга
оставалась недочитанной, начатая работа валилась из рук.
Девушка очень любила эту комнатку, потому что могла
оставаться в ней одна, сколько ей было угодно.
Девушка с недоверием посмотрела на Привалова и ничего не ответила. Но в другой раз, когда они
остались вдвоем, она серьезно спросила...
С намерением или без намерения, Павла Ивановна увела Верочку в огород, где росла у нее какая-то необыкновенная капуста; Привалов и Надежда Васильевна
остались одни.
Девушка поняла невинный маневр Павлы Ивановны: старушка хотела подарить «жениху и невесте» несколько свободных минут.
И в самом деле: образ офицера, отдающего свои последние пять тысяч рублей — все, что у него
оставалось в жизни, — и почтительно преклонившегося пред невинною
девушкой, выставился весьма симпатично и привлекательно, но… у меня больно сжалось сердце!
— Что Поляков? Потужил, потужил — да и женился на другой, на
девушке из Глинного. Знаете Глинное? От нас недалече. Аграфеной ее звали. Очень он меня любил, да ведь человек молодой — не
оставаться же ему холостым. И какая уж я ему могла быть подруга? А жену он нашел себе хорошую, добрую, и детки у них есть. Он тут у соседа в приказчиках живет: матушка ваша по пачпорту его отпустила, и очень ему, слава Богу, хорошо.
— А мне все не лучше, Верочка; как-то ты без меня
останешься? У отца жалованьишко маленькое, и сам-то он плохая тебе опора. Ты
девушка красивая; злых людей на свете много. Предостеречь тебя будет некому. Боюсь я за тебя. — Верочка плачет.
— Вот вы говорите, что
останетесь здесь доктором; а здешним докторам, слава богу, можно жить: еще не думаете о семейной жизни, или имеете
девушку на примете?
Конечно, в других таких случаях Кирсанов и не подумал бы прибегать к подобному риску. Гораздо проще: увезти
девушку из дому, и пусть она венчается, с кем хочет. Но тут дело запутывалось понятиями
девушки и свойствами человека, которого она любила. При своих понятиях о неразрывности жены с мужем она стала бы держаться за дрянного человека, когда бы уж и увидела, что жизнь с ним — мучение. Соединить ее с ним — хуже, чем убить. Потому и
оставалось одно средство — убить или дать возможность образумиться.
Добрая, милая
девушка, очень развитая, пошла замуж, желая успокоить свою мать; года через два она умерла, но подьячий
остался жив и из благодарности продолжал заниматься хождением по делам ее сиятельства.
Одна из
девушек побежала исполнить приказание, а матушка
осталась у окна, любопытствуя, что будет дальше. Через несколько секунд посланная уж поравнялась с балагуром, на бегу выхватила из его рук гармонику и бросилась в сторону. Иван ударился вдогонку, но, по несчастью, ноги у него заплелись, и он с размаху растянулся всем туловищем на землю.
Более близкие его друзья — а их было у него очень мало — рассказывали, что после него
осталась большая поэма в стихах, посвященная
девушке, с которой он и знаком не был, но был в нее тайно влюблен…
Правда, множество вещей
оставались неразъясненными: рассказывали, что бедная
девушка до того любила своего жениха, по некоторым — «обольстителя», что прибежала к нему на другой же день, как он ее бросил и когда он сидел у своей любовницы; другие уверяли, напротив, что она им же была нарочно завлечена к любовнице, единственно из нигилизма, то есть для срама и оскорбления.
Лаврецкий отдавался весь увлекавшей его волне — и радовался; но слово не выразит того, что происходило в чистой душе
девушки: оно было тайной для нее самой; пусть же оно
останется и для всех тайной.
Но Голиковский и не думал делать признания, даже когда они
остались в гостиной вдвоем. Он чувствовал, что
девушка угадала его тайну, и как-то весь съежился. Неестественное возбуждение Нюрочки ему тоже не нравилось: он желал видеть ее всегда такою, какою она была раньше. Нюрочка могла только удивляться, что он при отъезде простился с ней так сухо. Ей вдруг сделалось безотчетно скучно. Впрочем, она вышла на подъезд, когда Голиковский садился в экипаж.
— А вот по этому самому… Мы люди простые и живем попросту. Нюрочку я считаю вроде как за родную дочь, и жить она у нас же
останется, потому что и деться-то ей некуда. Ученая она, а тоже простая…
Девушка уж на возрасте, и пора ей свою судьбу устроить. Ведь правильно я говорю? Есть у нас на примете для нее и подходящий человек… Простой он, невелико за ним ученье-то, а только, главное, душа в ём добрая и хороших родителей притом.
Не успели они кончить чай, как в ворота уже послышался осторожный стук: это был сам смиренный Кирилл… Он даже не вошел в дом, чтобы не терять напрасно времени. Основа дал ему охотничьи сани на высоких копылах, в которых сам ездил по лесу за оленями. Рыжая лошадь дымилась от пота, но это ничего не значило:
оставалось сделать всего верст семьдесят. Таисья сама помогала Аграфене «оболокаться» в дорогу, и ее руки тряслись от волнения.
Девушка покорно делала все, что ей приказывали, — она опять вся застыла.
Ярославцевы с Ольгой Александровной отъехали в первых числах мая, а пятнадцатого мая уехали и Богатыревы с Бахаревыми. Лиза
осталась одна с
девушкой.
Агата
осталась в Петербурге. С помощью денег, полученных ею в запечатанном конверте через человека, который встретил се на улице и скрылся прежде, чем она успела сломать печать, бедная
девушка наняла себе уютную каморочку у бабушки-голландки и жила, совершенно пропав для всего света.
Мы должны были отпустить трех
девушек и
остались при одной Марфе с ее мужем.
Конечно, все мужчины испытывали эту первоначальную tristia post coitus, но это великая нравственная боль, очень серьезная по своему значению и глубине, весьма быстро проходит,
оставаясь, однако, у большинства надолго, иногда на всю жизнь, в виде скуки и неловкости после известных моментов. В скором времени Коля свыкся с нею, осмелел, освоился с женщиной и очень радовался тому, что когда он приходил в заведение, то все
девушки, а раньше всех Верка, кричат...
— Вот и конец! — сказала Тамара подругам, когда они
остались одни. — Что ж,
девушки, — часом позже, часом раньше!.. Жаль мне Женьку!.. Страх как жаль!.. Другой такой мы уже не найдем. А все-таки, дети мои, ей в ее яме гораздо лучше, чем нам в нашей… Ну, последний крест — и пойдем домой!..
Лихонин смутился. Таким странным ему показалось вмешательство этой молчаливой, как будто сонной
девушки. Конечно, он не сообразил того, что в ней говорила инстинктивная, бессознательная жалость к человеку, который недоспал, или, может быть, профессиональное уважение к чужому сну. Но удивление было только мгновенное. Ему стало почему-то обидно. Он поднял свесившуюся до полу руку лежащего, между пальцами которой так и
осталась потухшая папироса, и, крепко встряхнув ее, сказал серьезным, почти строгим голосом...
Тот,
оставшись один, вошел в следующую комнату и почему-то опять поприфрантился перед зеркалом. Затем, услышав шелест женского шелкового платья, он обернулся: вошла, сопровождаемая Анной Гавриловной, белокурая, чрезвычайно миловидная
девушка, лет восемнадцати, с нежным цветом лица, с темно-голубыми глазами, которые она постоянно держала несколько прищуренными.
Чтобы больше было участвующих, позваны были и горничные
девушки. Павел, разумеется, стал в пару с m-me Фатеевой. М-lle Прыхина употребляла все старания, чтобы они все время
оставались в одной паре. Сама, разумеется, не ловила ни того, ни другую, и даже, когда горничные горели, она придерживала их за юбки, когда тем следовало бежать. Те, впрочем, и сами скоро догадались, что молодого барина и приезжую гостью разлучать между собою не надобно; это даже заметил и полковник.
— Ну, вот этого не знаю, постараюсь! — отвечала Анна Ивановна и развела ручками. — А ведь как, Вихров, мне в девушках-то
оставаться: все волочатся за мной, проходу не дают, точно я — какая дрянная совсем. Все, кроме вас, волочились, ей-богу! — заключила она и надула даже губки; ей, в самом деле, несносно даже было, что все считали точно какою-то обязанностью поухаживать за ней!
— Послушай, а если я хочу, чтобы Раиса Павловна
осталась? — капризно проговорила
девушка, ежась от холода.
Девушка на мгновение смутилась, вспомнив свою разрозненную посуду, но потом успокоилась. Был подан самовар, и Евгений Константиныч нашел, что никогда не пил такого вкусного чаю. Он вообще старался держать себя с непринужденностью настоящего денди, но пересаливал и смущался. Луша держала себя просто и сдержанно, как всегда,
оставаясь загадкой для этих бонвиванов, которые привыкли обращаться с женщинами, как с лошадьми.
— Верно вы говорите, Наташа! — сказала мать, подумав. — Живут — ожидая хорошего, а если нечего ждать — какая жизнь? — И ласково погладив руку
девушки, она спросила: — Одна теперь
остались вы?
— Помолимся! — сказала Настенька, становясь на колени перед могилой. — Стань и ты, — прибавила она Калиновичу. Но тот
остался неподвижен. Целый ад был у него в душе; он желал в эти минуты или себе смерти, или — чтоб умерла Настенька. Но испытание еще тем не кончилось: намолившись и наплакавшись, бедная
девушка взяла его за руку и положила ее на гробницу.
— Вы смотрите на это глазами вашего услужливого воображения, а я сужу об этом на основании моей пятидесятилетней опытности. Положим, что вы женитесь на той девице, о которой мы сейчас говорили. Она прекраснейшая
девушка, и из нее, вероятно, выйдет превосходная жена, которая вас будет любить, сочувствовать всем вашим интересам; но вы не забывайте, что должны заниматься литературой, и тут сейчас же возникнет вопрос: где вы будете жить; здесь ли,
оставаясь смотрителем училища, или переедете в столицу?
И запас этот у старых
девушек такого рода бывает так неистощим, что, несмотря на то, что избранных много, еще
остается много любви, которую они изливают на всех окружающих, на всех добрых и злых людей, которые только сталкиваются с ними в жизни.
Стыдно
оставаться в
девушках, особенно когда подруги уже повыходили замуж.
Марфин начал чисто ораторствовать, красноречиво доказывая, что обеим сестрам, как
девушкам молодым, нет никакого повода и причины
оставаться в губернском городе, тем более, что они, нежно любя мать свою, конечно, скучают и страдают, чему доказательством служит даже лицо Сусанны, а потому он желает их свезти в Москву и поселить там.
Вечерами, по праздникам, все население улицы выходило «за ворота», парни и
девушки отправлялись на кладбище водить хороводы, мужики расходились по трактирам, на улице
оставались бабы и ребятишки.
А затем он не мог не заметить, что Джон частенько
остается дома с сестрой, помогает
девушкам по хозяйству и поглядывает на Анну.
Увидя Матвея, он скоро попрощался и выбежал, чтобы поспеть к поезду, а Матвей
остался. Лицо его было немного бледно, глаза глядели печально, и Анна потупилась, ожидая, что он скажет. Обе
девушки посмотрели на него как-то застенчиво, как будто невольно вспоминали об индейском ударе и боялись, что Лозинский догадается об этом. Он тяжело присел на постель, посмотрел на Анну немного растерянным взглядом и сказал...
Однажды, когда барыня
осталась дома и она одна пошла в церковь,
девушка забежала в знакомую квартиру.
Её история была знакома Матвею: он слышал, как Власьевна рассказывала Палаге, что давно когда-то один из господ Воеводиных привёз её, Собачью Матку, — барышнею — в Окуров, купил дом ей и некоторое время жил с нею, а потом бросил.
Оставшись одна,
девушка служила развлечением уездных чиновников, потом заболела, состарилась и вот выдумала сама себе наказание за грехи: до конца дней жить со псами.
Но он начал думать о Елене, и все эти мимолетные ощущения исчезли разом:
оставалось одно живительное впечатление ночной свежести и ночной прогулки; всю душу его занял образ молодой
девушки.