Неточные совпадения
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много
говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете
писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал
в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит,
в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Вронский взял
письмо и записку брата. Это было то самое, что он ожидал, —
письмо от матери с упреками за то, что он не приезжал, и записка от брата,
в которой
говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё о том же. «Что им за делo!» подумал Вронский и, смяв
письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой.
В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого полка.
Да и
в самом этом первом
письме «офицера», которое показали Митеньке,
говорилось о приезде этого нового соперника весьма неопределенно:
письмо было очень туманное, очень высокопарное и наполнено лишь чувствительностью.
Надо заметить, что Грушенька
в тот раз скрыла от него последние строчки
письма,
в которых
говорилось несколько определеннее о возвращении.
В письме говорилось о важных «
в наше время» задачах печати, и брат приглашался содействовать пробуждению общественной мысли
в провинции присылкой корреспонденции, заметок и статей, касающихся вопросов местной жизни.
В письме от 7 ноября он спрашивал Наталью Дмитриевну, пошлет ли Ершов стихи, о которых
говорилось в предыдущих
письмах (№ 70 и 71).
[
В № 25 «Колокола» (1 октября 1858 г.) — обширное «
Письмо к редактору»,
в котором
говорится, что надежды на прогрессивные реформы лопнули; «напрасно сохраняют еще веру
в Александра II»; царская семья занимается спекуляциями.
Она, дура, важного-то
в этих
письмах не понимала, а понимала
в них только те места, где
говорится о луне, о мейн либер Августине и о Виланде еще, кажется.
И вот
в этих
письмах говорится…
Она не проронила ни слова жалобы, но побелела как полотно. Затем положила
письмо в конверт и спрятала его
в шкатулку, где лежали вещи, почему-либо напоминавшие ей сравнительно хорошие минуты жизни.
В числе этих минут та, о которой
говорилось в этом
письме, все-таки была лучшая.
В эту мрачную годину только однажды луч света ворвался
в существование Анниньки. А именно, трагик Милославский 10-й прислал из Самоварнова
письмо,
в котором настоятельно предлагал ей руку и сердце. Аннинька прочла
письмо и заплакала. Целую ночь она металась, была, как
говорится, сама не своя, но наутро послала короткий ответ: «Для чего? для того, что ли, чтоб вместе водку пить?» Затем мрак сгустился пуще прежнего, и снова начался бесконечный подлый угар.
— Оттого, что я довольно им давал и документ даже насчет этого нарочно сохранил, — проговорил князь и, проворно встав с своего места, вынул из бюро пачку
писем, взял одно из них и развернул перед глазами Елены. — На, прочти!.. — присовокупил он, показывая на две, на три строчки
письма,
в которых
говорилось: «Вы, мой милый князь, решительно наш второй Походяшев: вы так же нечаянно, как и он, подошли и шепнули, что отдаете
в пользу несчастных польских выходцев 400 тысяч франков. Виват вам!»
Ему же принадлежит, по всей вероятности, «
Письмо к Ломоносову,
в котором он называет Державина своим другом и говорит, что писал к нему послание, Ему же принадлежит, может быть, и шуточная пьеса «Сновидение», которая напоминает его по стиху и
в которой гоже
говорится о «Клелии».
В письме из Карасубазара
говорится: ««Собеседник» читается уже и
в Карасубазаре с таким же или, может быть, еще с большим вниманием и приятностью, нежели
в Петербурге и Москве.
Об этом много
говорится в «Собеседнике» и
в статье «О воспитании» и
в других, например
в «
Письме некоторой женщины», при котором есть даже примечание издателей, подсмеивающееся не над безнравственностью его, а над тем, что
в нем много французских слов.
Но многие из этих
писем, особенно при посылке разных собственных сочинений (13), без сомнения, действительно были получаемы
в редакции, — и все они наполнены комплиментами;
в большей части
говорится о том, с какою жадностию все читают «Собеседник».
Дашковой» под руководством самой Екатерины, также находится одно
письмо,
в котором:
говорится: «Держитесь принятого вами единожды навсегда правила: не воспрещать честным людям свободно изъясняться.
Статья Константина, о которой
говорится в этом
письме, была принята Погодиным
в журнал без всякого сопротивления, но его сбил Шевырев.
Дуня с наслаждением сладкой печали читала и перечитывала эти
письма,
в которых
говорилось о новой счастливой доле ее подруги… О любви и нежных о ней заботах доброй благодетельницы княгини Маро… О том, что она поступила
в Тифлисскую гимназию и что о лучшей жизни ей, Наташе, нечего и мечтать. Княгиня Маро стала ее второю матерью, не отказывающей ей ни
в чем, решительно ни
в чем. И под впечатлением этих
писем тоска по уехавшей подруге незаметно таяла
в Дунином сердце.
Через неделю пришло
письмо с завода с бумагою за печатью и с деньгами.
В бумаге
говорилось о том, что малолетняя Авдотья Прохорова, усердными хлопотами заводского начальства, принята
в приют как круглая сирота и дочь погибшего при исполнении своих обязанностей рабочего, и прилагаемые деньги посылались Дуне на дорогу.
Письмо начиналось товарищеским вступлением, затем развивалось полушуточным сравнением индивидуального характера Подозерова с коллективным характером России, которая везде хочет, чтобы признали благородство ее поведения, забывая, что
в наш век надо заставлять знать себя; далее
в ответе Акатова мельком
говорилось о неблагодарности службы вообще «и хоть, мол, мне будто и везет, но это досталось такими-то трудами», а что касается до ходатайства за просителя, то «конечно, Подозеров может не сомневаться
в теплейшем к нему расположении, но, однако же, разумеется, и не может неволить товарища (то есть Акатова) к отступлению от его правила не предстательствовать нигде и ни за кого из близких людей,
в числе которых он всегда считает его, Подозерова».
Казалось бы, сватовство князя, о котором
говорилось в этих
письмах, не имело никакого отношения до притязаний ее на императорскую корону, но у нее умысел другой тут был, как увидим впоследствии.
Такой"хозяйский"поступок показался мне весьма мало подходящим к редактору самой либеральной газеты. Не затевая с Коршем истории, я свой законный протест высказал
в письме к Суворину, где по-товарищески разобрал этот инцидент и выразился, между прочим, что этаким способом барыни увольняют прислугу, да и то
в образованных странах дают ей неделю, как
говорится у французов.
— Так зачем же граф присылал ей
письмо графа Стоцкого, а когда она прослушала чтение этого
письма, где только и
говорилось, что о любви к вам, она упала
в обморок… Что вы об этом думаете?
Он получил вскоре после своего выздоровления анонимное
письмо,
в котором
говорилось именно это, и Зарудин, сопоставив содержание этого
письма с ходатайством Талечки перед ним за свою подругу, с ее смущением после сорвавшегося с его губ признания, поверил даже анониму.
В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников для проведения войск через город.
— Но, князь, — робко сказал Десаль, —
в письме говорится о Витебске…
В письмах говорилось о долгах жены.