Неточные совпадения
Так и Чичикову заметилось все в тот вечер: и эта малая, неприхотливо убранная комнатка, и добродушное выраженье, воцарившееся в лице хозяина, и поданная Платонову трубка с янтарным мундштуком, и
дым, который он стал пускать в толстую морду Ярбу, и фырканье Ярба, и смех миловидной хозяйки, прерываемый словами: «Полно, не мучь его», — и веселые свечки, и сверчок в углу, и стеклянная дверь, и весенняя ночь, которая оттоле
на них
глядела, облокотясь
на вершины дерев, из чащи которых высвистывали весенние соловьи.
Литератор откинулся пред ним
на спинку стула, его красивое лицо нахмурилось, покрылось серой тенью, глаза как будто углубились, он закусил губу, и это сделало рот его кривым; он взял из коробки
на столе папиросу, женщина у самовара вполголоса напомнила ему: «Ты бросил курить!», тогда он, швырнув папиросу
на мокрый медный поднос, взял другую и закурил, исподлобья и сквозь
дым глядя на оратора.
Освещая стол, лампа оставляла комнату в сумраке, наполненном
дымом табака; у стены, вытянув и неестественно перекрутив длинные ноги, сидел Поярков, он, как всегда, низко нагнулся,
глядя в пол, рядом — Алексей Гогин и человек в поддевке и смазных сапогах, похожий
на извозчика; вспыхнувшая в углу спичка осветила курчавую бороду Дунаева. Клим сосчитал головы, — семнадцать.
Он замолчал, вопросительно
глядя на Самгина, а Клим, закрыв лицо свое
дымом, сказал...
«Пошел к Спивак, это она стучала», — сообразил Клим,
глядя на крышу, где пожарные, растаптывая снег, заставляли его гуще дымиться серым
дымом.
«Да, темная душа», — повторил Самгин,
глядя на голую почти до плеча руку женщины. Неутомимая в работе, она очень завидовала успехам эсеров среди ремесленников, приказчиков, мелких служащих, и в этой ее зависти Самгин видел что-то детское. Вот она говорит доктору, который, следя за карандашом ее, окружил себя густейшим облаком
дыма...
Остановясь среди комнаты,
глядя в
дым своей папиросы, он пропустил перед собою ряд эпизодов: гибель Бориса Варавки, покушение Макарова
на самоубийство, мужиков, которые поднимали колокол «всем миром», других, которые сорвали замок с хлебного магазина, 9 Января, московские баррикады — все, что он пережил, вплоть до убийства губернатора.
Он говорил, нервно покуривая, дыша
дымом,
глядя на конец папиросы. Спивак не ответила ему, а старушка Премирова, вздохнув, сказала...
«Кто ж внушил ей это! — думал Обломов,
глядя на нее чуть не с благоговением. — Не путем же опыта, истязаний, огня и
дыма дошла она до этого ясного и простого понимания жизни и любви».
С таким же немым, окаменелым ужасом, как бабушка, как новгородская Марфа, как те царицы и княгини — уходит она прочь,
глядя неподвижно
на небо, и, не оглянувшись
на столп огня и
дыма, идет сильными шагами, неся выхваченного из пламени ребенка, ведя дряхлую мать и взглядом и ногой толкая вперед малодушного мужа, когда он, упав, грызя землю, смотрит назад и проклинает пламя…
Было приятно слушать добрые слова,
глядя, как играет в печи красный и золотой огонь, как над котлами вздымаются молочные облака пара, оседая сизым инеем
на досках косой крыши, — сквозь мохнатые щели ее видны голубые ленты неба. Ветер стал тише, где-то светит солнце, весь двор точно стеклянной пылью досыпан,
на улице взвизгивают полозья саней, голубой
дым вьется из труб дома, легкие тени скользят по снегу, тоже что-то рассказывая.
Не обошлось и без курьеза. Когда вздрогнула земля, Ноздрин, морщась от
дыма и не
глядя на Рожкова, недовольным тоном сказал...
Он помолчал, прищурив глаза. Вынул из кармана коробку папирос, не торопясь закурил и,
глядя на серый клуб
дыма, таявший перед его лицом, усмехнулся усмешкой угрюмой собаки.
Худощавый лакей генеральши стоял, прислонясь к стене, и с самым грустным выражением в лице
глядел на толпу, между тем как молоденький предводительский лакей курил окурок сигары, отворачиваясь каждый раз выпущать
дым в угол, из опасения, чтоб не заметили господа.
— Однако, начинают попукивать около ложементов. Ого! Это наша или его? вон лопнула, — говорили они, лежа
на окне,
глядя на огненные линии бомб, скрещивающиеся в воздухе,
на молнии выстрелов,
на мгновение освещавшие темно-синее небо, и белый
дым пороха, и прислушиваясь к звукам всё усиливающейся и усиливающейся стрельбы.
Увидев прикованного к столбу мельника и вокруг него уже вьющиеся струи
дыма, князь вспомнил его последние слова, когда старик, заговорив его саблю, смотрел
на бадью с водою; вспомнил также князь и свое видение
на мельнице, когда он в лунную ночь,
глядя под шумящее колесо, старался увидеть свою будущность, но увидел только, как вода почервонела, подобно крови, и как заходили в ней зубчатые пилы и стали отмыкаться и замыкаться железные клещи…
Я немотно смотрел
на него, как будто он уже сделал то, что обещал, а он все говорил тихонько, гнусаво,
глядя на свой сапог и попыхивая голубым
дымом.
Матвей ждал
Дыму, но
Дыма с ирландцем долго не шел. Матвей сел у окна,
глядя, как по улице снует народ, ползут огромные, как дома, фургоны, летят поезда.
На небе, поднявшись над крышами, показалась звезда. Роза, девушка, дочь Борка, покрыла стол в соседней комнате белою скатертью и поставила
на нем свечи в чистых подсвечниках и два хлеба прикрыла белыми полотенцами.
Ирландцы взяли Падди в середину и сомкнулись тревожно, как стадо при виде медведя. Все они
глядели на этого огромного человека, ожидая чего-то страшного, тем более, что
Дыма тоже стоял перепуганный и бледный…
И
на этом он проснулся… Ирландцы спешно пили в соседней комнате утренний кофе и куда-то торопливо собирались.
Дыма держался в стороне и не
глядел на Матвея, а Матвей все старался вспомнить, что это ему говорил кто-то во сне, тер себе лоб и никак не мог припомнить ни одного слова. Потом, когда почти все разошлись и квартира Борка опустела, он вдруг поднялся наверх, в комнату девушек.
Они приступили к Матвею с расспросами
на разных языках, но он только
глядел на них своими синими глазами, в которых виднелась щемящая тоска, и повторял: Миннесота…
Дыма… Лозинский…
Лозищане
глядели, разинувши рты, как он пристал к одному кораблю, как что-то протянулось с него
на корабль, точно тонкая жердочка, по которой, как муравьи, поползли люди и вещи. А там и самый корабль дохнул черным
дымом, загудел глубоким и гулким голосом, как огромный бугай в стаде коров, — и тихо двинулся по реке, между мелкими судами, стоявшими по сторонам или быстро уступавшими дорогу.
Матвей даже разинул рот от удивления, и два приятеля с полминуты молча
глядели друг
на друга. Потом
Дыма отвел глаза и сказал...
— Марта и Владя домой
на день едут, — сказала она, ласково
глядя сквозь
дым своей папироски
на Передонова коричневыми глазами, — вот бы и вы с ними погостить в деревне. За ними работник в тележке приехал.
Владя побежал, и слышно было, как песок шуршит под его ногами. Вершина осторожно и быстро посмотрела в бок
на Передонова сквозь непрерывно испускаемый ею
дым. Передонов сидел молча,
глядел прямо перед собою затуманенным взором и жевал карамельку. Ему было приятно, что те ушли, — а то, пожалуй, опять бы засмеялись. Хотя он и узнал наверное, что смеялись не над ним, но в нем осталась досада, — так после прикосновения жгучей крапивы долго остается и возрастает боль, хотя уже крапива и далече.
— Кот — это, миляга, зверь умнеющий, он
на три локтя в землю видит. У колдунов всегда коты советчики, и оборотни, почитай, все они, коты эти. Когда кот сдыхает —
дым у него из глаз идёт, потому в ём огонь есть, погладь его ночью — искра брызжет. Древний зверь: бог сделал человека, а дьявол — кота и говорит ему:
гляди за всем, что человек делает, глаз не спускай!
Дымов лежал
на животе, молчал и жевал соломинку; выражение лица у него было брезгливое, точно от соломинки дурно пахло, злое и утомленное… Вася жаловался, что у него ломит челюсть, и пророчил непогоду; Емельян не махал руками, а сидел неподвижно и угрюмо
глядел на огонь. Томился и Егорушка. Езда шагом утомила его, а от дневного зноя у него болела голова.
Дымов лежал
на животе, подперев кулаками голову, и
глядел на огонь; тень от Степки прыгала по нем, отчего красивое лицо его то покрывалось потемками, то вдруг вспыхивало…
Степка с зазубренной ложкой в руках занял свое место в
дыму около котла и, задумчиво
глядя на воду, стал дожидаться, пока покажется пена.
В жаркий день, когда некуда деваться от зноя и духоты, плеск воды и громкое дыхание купающегося человека действуют
на слух, как хорошая музыка.
Дымов и Кирюха,
глядя на Степку, быстро разделись и, один за другим, с громким смехом и предвкушая наслаждение, попадали в воду. И тихая, скромная речка огласилась фырканьем, плеском и криком. Кирюха кашлял, смеялся и кричал так, как будто его хотели утопить, а
Дымов гонялся за ним и старался схватить его за ногу.
Он помог Егорушке раздеться, дал ему подушку и укрыл его одеялом, а поверх одеяла пальто Ивана Иваныча, затем отошел
на цыпочках и сел за стол. Егорушка закрыл глаза, и ему тотчас же стало казаться, что он не в номере, а
на большой дороге около костра; Емельян махнул рукой, а
Дымов с красными глазами лежал
на животе и насмешливо
глядел на Егорушку.
Я встал
на ноги, очумело
глядя, как таяла наша изба, вся в красных стружках, черную землю пред нею лизали алые собачьи языки. Окна дышали черным
дымом,
на крыше росли, качаясь, желтые цветы.
Ольга, вся в свету, задыхаясь,
глядя с ужасом
на красных овец и
на розовых голубей, летавших в
дыму, бегала то вниз, то наверх.
У чорта кончик хвоста так резво забегал по плотине, что даже Харько заметил. Он выпустил клуб
дыму прямо чорту в лицо и будто нечаянно прищемил хвост ногою. Чорт подпрыгнул и завизжал, как здоровая собака: оба испугались, у обоих раскрылись глаза, и оба стояли с полминуты,
глядя друг
на друга и не говоря ни одного слова.
Оглянулся,
гляжу — исчезоша, яко
дым, надежды моя
на спокойный конец дней, ничего у меня нету, всё отобрано, и дружки мои, солидные люди, отрицаются меня, яко еретика и крамольника, попрекая за хлопоты о зяте — таковский-де, и не должен был я заступаться за него, да!
Лубянская не посмела отказаться от предложенного курева и морщась стала втягивать в себя струю крепкого
дыма. Полояров
глядел на нее забавляючись и самодовольно улыбался.
— В Москву депешей, что ли, требуют Арсения Кирилыча? — спросил он умышленно небрежным тоном и выпустил
дым папиросы вбок, не
глядя на Дубенского, севшего ниже его одной ступенькой.
Высунувшись наружу и
глядя назад, я видел, как она, проводив глазами поезд, прошлась по платформе мимо окна, где сидел телеграфист, поправила свои волосы и побежала в сад. Вокзал уж не загораживал запада, поле было открыто, но солнце уже село, и
дым черными клубами стлался по зеленой бархатной озими. Было грустно и в весеннем воздухе, и
на темневшем небе, и в вагоне.
С той же улыбкой мудрости, спокойствием человека, сытно пообедавшего,
глядела она
на маленькие и действительно смешные попытки Михаила Михайловича в чем-то подражать полковнику: он и халат себе такой же сделал, пользуясь указаниями Таисии, и чубуки развесил над турецким диваном, хотя сам и не выносил табачного
дыма, и что-то военное старался придать своему безнадежно мирному и тихому лицу.
— Барин молодой проснулись! Бежать одевать их надо… Ахти беда, поднимет
дым коромыслом… Опять в училище свое опоздает! Кажинный день так-то: будишь его будишь, бровью не поведет, a потом к девяти часам,
глядишь, и пойдет гонка! Уж вы сами потрудитесь пройти в вашу комнату, барышня. Вот отсюда по коридору третья дверь
на право. A я бегу!
Сел
на краю оврага,
гляжу, вот вместо
дыма языки огненные показались, полымем охватило избушку, как свеча, она загорелась и дотла сгорела, и
дым такой черный пошел от пожарища.
«Неужели это смерть?», думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом
глядя на траву,
на полынь и
на струйку
дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. «Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух…» Он думал это и вместе с тем помнил о том, что
на него смотрят.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав
дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили,
глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи
на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.