Неточные совпадения
Точно ли так велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью, красным деревом и коврами, зевающей
за недочитанной книгой
в ожидании остроумно-светского визита, где ей предстанет
поле блеснуть умом и высказать вытверженные мысли, мысли, занимающие по законам моды на целую неделю
город, мысли не о том, что делается
в ее доме и
в ее поместьях, запутанных и расстроенных благодаря незнанью хозяйственного дела, а о том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм.
За окнами — осенняя тьма и такая тишина, точно дом стоит
в поле, далеко
за городом.
Поцеловав его
в лоб, она исчезла, и, хотя это вышло у нее как-то внезапно, Самгин был доволен, что она ушла. Он закурил папиросу и погасил огонь; на
пол легла мутная полоса света от фонаря и темный крест рамы; вещи сомкнулись;
в комнате стало тесней, теплей.
За окном влажно вздыхал ветер, падал густой снег,
город был не слышен, точно глубокой ночью.
Был уже август, а с мутноватого неба все еще изливался металлический, горячий блеск солнца; он вызывал
в городе такую тишину, что было слышно, как
за садами,
в поле, властный голос зычно командовал...
Это полусказочное впечатление тихого, но могучего хоровода осталось у Самгина почти на все время его жизни
в странном
городе, построенном на краю бесплодного, печального
поля, которое вдали замкнула синеватая щетина соснового леса — «Савелова грива» и —
за невидимой Окой — «Дятловы горы», где, среди зелени садов, прятались домики и церкви Нижнего Новгорода.
За окном тяжко двигался крестный ход: обыватели
города, во главе с духовенством всех церквей, шли
за город,
в поле — провожать икону Богородицы
в далекий монастырь, где она пребывала и откуда ее приносили ежегодно
в субботу на пасхальной неделе «гостить», по очереди, во всех церквах
города, а из церквей, торопливо и не очень «благолепно», носили по всем домам каждого прихода, собирая с «жильцов» десятки тысяч священной дани
в пользу монастыря.
По площади ненужно гуляли полицейские, ветер раздувал
полы их шинелей, и можно было думать, что полицейских немало скрыто
за торговыми рядами,
в узких переулках Китай-города.
Есть еще сибариты, которым необходимы такие дополнения
в жизни: им скучно без лишнего на свете. Кто подаст куда-то запропастившуюся табакерку или поднимет упавший на
пол платок? Кому можно пожаловаться на головную боль с правом на участие, рассказать дурной сон и потребовать истолкования? Кто почитает книжку на сон грядущий и поможет заснуть? А иногда такой пролетарий посылается
в ближайший
город за покупкой, поможет по хозяйству — не самим же мыкаться!
Он с нетерпением ожидал Веры. Наконец она пришла. Девушка принесла
за ней теплое пальто, шляпку и ботинки на толстой подошве. Она, поздоровавшись с бабушкой, попросила кофе, с аппетитом съела несколько сухарей и напомнила Райскому просьбу свою побывать с ней
в городе,
в лавках, и потом погулять вместе
в поле и
в роще.
Я познакомился с ними, мы пошли
за город, к мосту, через мост по
полю, и уже темным вечером, почти ощупью, воротились
в город.
Барин помнит даже, что
в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля,
в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три с четвертью. То
в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из
города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах с приказчиком иногда все утро или целый вечер, так что тоску наведут на жену и детей, а приказчик выйдет весь
в поту из кабинета, как будто верст
за тридцать на богомолье пешком ходил.
Вячеслав Илларионович ужасный охотник до прекрасного
пола и, как только увидит у себя
в уездном
городе на бульваре хорошенькую особу, немедленно пустится
за нею вслед, но тотчас же и захромает, — вот что замечательное обстоятельство.
Дней
за пять до приезда наследника
в Орлов городничий писал Тюфяеву, что вдова, у которой
пол сломали, шумит и что купец такой-то, богатый и знаемый
в городе человек, похваляется, что все наследнику скажет.
Часто мы ходили с Ником
за город, у нас были любимые места — Воробьевы горы,
поля за Драгомиловской заставой. Он приходил
за мной с Зонненбергом часов
в шесть или семь утра и, если я спал, бросал
в мое окно песок и маленькие камешки. Я просыпался, улыбаясь, и торопился выйти к нему.
Статуя мадонны точно плавала
в воздухе, а далеко
за городом чуть виднелись
поля, деревни, полосы лесов…
Прошло после свадьбы не больше месяца, как по
городу разнеслась страшная весть. Нагибин скоропостижно умер. Было это вскоре после обеда. Он поел какой-то ухи из соленой рыбы и умер. Когда кухарка вошла
в комнату, он лежал на
полу уже похолодевший. Догадкам и предположениям не было конца. Всего удивительнее было то, что после миллионера не нашли никаких денег. Имущество было
в полной сохранности, замки все целы, а кухарка показывала только одно, что хозяин ел
за час до смерти уху.
При доме находился большой сад; одной стороной он выходил прямо
в поле,
за город.
На крыльце меня встретила лохматая и босая девчонка
в затрапезном платье (Машенька особенно старалась сохранить
за своею усадьбой характер крепостного права и потому держала на своих хлебах почти весь женский штат прежней барской прислуги) и торопливо объявила, что Филофей Павлыч
в город уехали, а Марья Петровна
в поле ушли.
Она не торопясь подошла к лавке и села, осторожно, медленно, точно боясь что-то порвать
в себе. Память, разбуженная острым предчувствием беды, дважды поставила перед нею этого человека — один раз
в поле,
за городом после побега Рыбина, другой —
в суде. Там рядом с ним стоял тот околодочный, которому она ложно указала путь Рыбина. Ее знали,
за нею следили — это было ясно.
Опять шел Ромашов домой, чувствуя себя одиноким, тоскующим, потерявшимся
в каком-то чужом, темном и враждебном месте. Опять горела на западе
в сизых нагроможденных тяжелых тучах красно-янтарная заря, и опять Ромашову чудился далеко
за чертой горизонта,
за домами и
полями, прекрасный фантастический
город с жизнью, полной красоты, изящества и счастья.
Я очень хорошо понимаю, что среди этих отлично возделанных
полей речь идет совсем не о распределении богатств, а исключительно о накоплении их; что эти
поля, луга и выбеленные жилища принадлежат таким же толстосумам-буржуа, каким
в городах принадлежат дома и лавки, и что
за каждым из этих толстосумов стоят десятки кнехтов 19,
в пользу которых выпадает очень ограниченная часть этого красивого довольства.
А пройдешь там,
в городе, две, три улицы, уж и чуешь вольный воздух, начинаются плетни,
за ними огороды, а там и чистое
поле с яровым.
Злосчастные фараоны с завистью и с нетерпением следили
за тем, как тщательно обряжались обер-офицеры перед выходом из стен училища
в город; как заботливо стягивали они
в талию новые прекрасные мундиры с золотыми галунами, с красным вензелем на белом
поле.
Таяли снега
в поле, таяли зимние облака
в небе, падая на землю мокрым снегом и дождем; все медленнее проходило солнце свой дневной путь, теплее становился воздух, казалось, что пришло уже весеннее веселье, шутливо прячется где-то
за городом в полях и скоро хлынет на
город.
Вечером, когда дед сел читать на псалтырь, я с бабушкой вышел
за ворота,
в поле; маленькая,
в два окна, хибарка,
в которой жил дед, стояла на окраине
города, «на задах» Канатной улицы, где когда-то у деда был свой дом.
Место донельзя скучное, нахально грязное; осень жестоко изуродовала сорную глинистую землю, претворив ее
в рыжую смолу, цепко хватающую
за ноги. Я никогда еще не видал так много грязи на пространстве столь небольшом, и, после привычки к чистоте
поля, леса, этот угол
города возбуждал у меня тоску.
Я поднялся
в город, вышел
в поле. Было полнолуние, по небу плыли тяжелые облака, стирая с земли черными тенями мою тень. Обойдя
город полем, я пришел к Волге, на Откос, лег там на пыльную траву и долго смотрел
за реку,
в луга, на эту неподвижную землю. Через Волгу медленно тащились тени облаков; перевалив
в луга, они становятся светлее, точно омылись водою реки. Все вокруг полуспит, все так приглушено, все движется как-то неохотно, по тяжкой необходимости, а не по пламенной любви к движению, к жизни.
Манило
за город, на зелёные холмы, под песни жаворонков, на реку и
в лес, празднично нарядный. Стали собираться
в саду, около бани, под пышным навесом берёз,
за столом, у самовара, а иногда — по воскресеньям — уходили далеко
в поле,
за овраги, на возвышенность, прозванную Мышиный Горб, — оттуда был виден весь
город, он казался написанным на земле ласковыми красками, и однажды Сеня Комаровский, поглядев на него с усмешечкой, сказал...
Кроткий весенний день таял
в бледном небе, тихо качался прошлогодний жухлый бурьян, с
поля гнали стадо, сонно и сыто мычали коровы. Недавно оттаявшая земля дышала сыростью, обещая густые травы и много цветов. Бил бондарь, скучно звонили к вечерней великопостной службе
в маленький, неубедительный, но крикливый колокол.
В монастырском саду копали гряды, был слышен молодой смех и говор огородниц; трещали воробьи, пел жаворонок, а от холмов
за городом поднимался лёгкий голубой парок.
Обо всём думалось двойственно и противоречиво, но всё-таки он не спеша оделся, вышел
за ворота, поглядел на
город и — нога
за ногу пошёл
в поле, покрытое жаркой тьмой.
Матвей смотрел
в сторону
города:
поле курилось розоватым паром, и всюду на нём золотисто блестели красные пятна, точно кто-то щедро разбросал куски кумача. Солнце опустилось
за дальние холмы,
город был не виден. Зарево заката широко распростёрло огненные крылья, и
в красном огне плавилась туча, похожая на огромного сома.
Итак, и Феденька, и Навозный край зажили на славу, проклиная либералов
за то, что они своим буйством накликали на край различные бедствия. Сложилась даже легенда, что бедствия не прекратятся, покуда
в городе существует хоть один либерал, и что только тогда, когда Феденька окончательно разорит гнездо нечестия, можно будет не страховать имуществ, не удобрять
полей, не сеять, не пахать, не жать, а только наполнять житницы…
Выехав
за город и оглядев снежные
поля, он порадовался тому, что он один среди этих
полей, завернулся
в шубу, опустился на дно саней, успокоился и задремал. Прощанье с приятелями растрогало его, и ему стала вспоминаться вся последняя зима, проведенная им
в Москве, и образы этого прошедшего, перебиваемые неясными мыслями и упреками, стали непрошенно возникать
в его воображении.
С раннего утра передняя была полна аристократами Белого
Поля; староста стоял впереди
в синем кафтане и держал на огромном блюде страшной величины кулич,
за которым он посылал десятского
в уездный
город; кулич этот издавал запах конопляного масла, готовый остановить всякое дерзновенное покушение на целость его; около него, по бортику блюда, лежали апельсины и куриные яйца; между красивыми и величавыми головами наших бородачей один только земский отличался костюмом и видом: он не только был обрит, но и порезан
в нескольких местах, оттого что рука его (не знаю, от многого ли письма или оттого, что он никогда не встречал прелестное сельское утро не выпивши, на мирской счет,
в питейном доме кружечки сивухи) имела престранное обыкновение трястись, что ему значительно мешало отчетливо нюхать табак и бриться; на нем был длинный синий сюртук и плисовые панталоны
в сапоги, то есть он напоминал собою известного зверя
в Австралии, орниторинха,
в котором преотвратительно соединены зверь, птица и амфибий.
За заводами кончался
город и начиналось
поле. Егорушка
в последний раз оглянулся на
город, припал лицом к локтю Дениски и горько заплакал…
Князь Ингварь, князь Всеволод!
И вас Мы зовем для дальнего похода,
Трое ведь Мстиславичей у нас,
Шестокрыльцев княжеского рода!
Не
в бою ли вы себе честном
Города и волости достали?
Где же ваш отеческий шелом,
Верный щит, копье из ляшской стали?
Чтоб ворота
Полю запереть,
Вашим стрелам время зазвенеть
За Русскую землю,
За Игоревы раны —
Удалого сына Святославича!
Наши лавочники, чтобы позабавить эту голодную рвань, поили собак и кошек водкой или привязывали собаке к хвосту жестянку из-под керосина, поднимали свист, и собака мчалась по улице, гремя жестянкой, визжа от ужаса; ей казалось, что ее преследует по пятам какое-то чудовище, она бежала далеко
за город,
в поле, и там выбивалась из сил; и у нас
в городе было несколько собак, постоянно дрожавших, с поджатыми хвостами, про которых говорили, что они не перенесли такой забавы, сошли с ума.
В городе невыносимая жара, скука, безлюдье, а выйдешь
в поле, там под каждым кустом и камнем чудятся фаланги, скорпионы и змеи, а
за полем горы и пустыня.
В полночь Успеньева дня я шагаю Арским
полем, следя, сквозь тьму,
за фигурой Лаврова, он идет сажен на пятьдесят впереди.
Поле — пустынно, а все-таки я иду «с предосторожностями», — так советовал Лавров, — насвистываю, напеваю, изображая «мастерового под хмельком». Надо мною лениво плывут черные клочья облаков, между ними золотым мячом катится луна, тени кроют землю, лужи блестят серебром и сталью.
За спиною сердито гудит
город.
Евреинов познакомил меня с одним таинственным человеком. Знакомство это было осложнено предосторожностями, которые внушили мне предчувствие чего-то очень серьезного. Евреинов повел меня
за город, на Арское
поле, предупреждая по дороге, что знакомство это требует от меня величайшей осторожности, его надо сохранить
в тайне. Потом, указав мне вдали небольшую серую фигурку, медленно шагавшую по пустынному
полю, Евреинов оглянулся, тихо говоря...
— Вот я и приезжаю. Спрашиваю: «Дома господа?» — «Нет, говорят, барин уехал
в город, а барыня
в оржаном
поле прогуливается». Ах, думаю, что делать?.. Пометался по
полю туда-сюда; однако думаю: дай-ка пойду к Лапинской роще; там грибы растут, — не
за грибами ли ушла Анна Павловна? Только подхожу к опушке, глядь, она как тут, да еще и не одна.
Далеко впереди еле были видны ветряные мельницы села Мироносицкого, справа тянулся и потом исчезал далеко
за селом ряд холмов, и оба они знали, что это берег реки, там луга, зеленые ивы, усадьбы, и если стать на один из холмов, то оттуда видно такое же громадное
поле, телеграф и поезд, который издали похож на ползущую гусеницу, а
в ясную погоду оттуда бывает виден даже
город.
В саду было тихо, прохладно, и темные, покойные тени лежали на земле. Слышно было, как где-то далеко, очень далеко, должно быть
за городом, кричали лягушки. Чувствовался май, милый май! Дышалось глубоко, и хотелось думать, что не здесь, а где-то под небом, над деревьями, далеко
за городом,
в полях и лесах развернулась теперь своя весенняя жизнь, таинственная, прекрасная, богатая и святая, недоступная пониманию слабого, грешного человека. И хотелось почему-то плакать.
В конце этой улицы, выброшенный из
города под гору, стоял длинный двухэтажный выморочный дом купца Петунникова. Он крайний
в порядке, он уже под горой, дальше
за ним широко развертывается
поле, обрезанное
в полуверсте крутым обрывом к реке.
И
в обморок. Ее
в охапку
Схватив — с добычей дорогой,
Забыв расчеты, саблю, шапку,
Улан отправился домой.
Поутру вестию забавной
Смущен был
город благонравный.
Неделю целую спустя,
Кто очень важно, кто шутя,
Об этом все распространялись.
Старик защитников нашел.
Улана проклял милый
пол —
За что, мы, право, не дознались.
Не зависть ли? Но нет, нет, нет!
Ух! я не выношу клевет.
Должно быть, звонарь Иван Кадило заснул себе под церковью и дергал веревку спросонок, — так долго вызванивал полночь. Зато
в последний раз, обрадовавшись концу, он бухнул так здорово, что мельник даже вздрогнул, когда звон загудел из-за горы, над его головой, и понесся через речку, над лесом,
в далекие
поля, по которым вьется дорога к
городу…
Влюбленные всего чаще шли, например, гулять
за город, рвать
в цветущих
полях васильки или где-нибудь над речечкой под лозою рыбу удить или вообще, что-нибудь другое этакое невинное и простосердечное.
— Как нарочно, несколько дней не удалось нам попасть
за город,
в рощи и сады
за Арским
полем.
Тотчас
за больницей
город кончался и начиналось
поле, и Сазонка побред
в поле. Ровное, не нарушаемое ни деревом, ни строением, оно привольно раскидывалось вширь, и самый ветерок казался его свободным и теплым дыханием. Сазонка сперва шел по просохшей дороге, потом свернул влево и прямиком по пару и прошлогоднему жнитву направился к реке. Местами земля была еще сыровата, и там после его прохода оставались следы его ног с темными углублениями каблуков.
Шел он до вечера, а до
города еще далеко. Пришлось ему
в поле ночевать; зарылся
в копну и проспал всю ночь. Поднялся с зарею и опять пошел; недалеко от
города вышел на большую дорогу. По дороге много народу
в город на базар идет и едет. Догоняет его обоз; стали его извозчики спрашивать, что он
за человек и отчего это он
в мешок одет.