Неточные совпадения
«Вы можете затоптать в грязь», слышал он
слова Алексея Александровича и видел его пред собой, и видел с горячечным румянцем и блестящими глазами лицо Анны, с нежностью и любовью смотрящее не на него, а на Алексея Александровича; он видел свою, как ему казалось, глупую и смешную фигуру, го когда Алексей Александрович отнял ему от лица руки. Он опять
вытянул ноги и бросился на диван в прежней позе и закрыл глаза.
Последние
слова понравились Манилову, но в толк самого дела он все-таки никак не вник и вместо ответа принялся насасывать свой чубук так сильно, что тот начал наконец хрипеть, как фагот. Казалось, как будто он хотел
вытянуть из него мнение относительно такого неслыханного обстоятельства; но чубук хрипел, и больше ничего.
Он
вытянул шею к двери в зал, откуда глухо доносился хриплый голос и кашель. Самгин сообразил, что происходит нечто интересное, да уже и неловко было уйти. В зале рычал и кашлял Дьякон; сидя у стола, он сложил руки свои на груди ковшичками, точно умерший, бас его потерял звучность, хрипел, прерывался глухо бухающим кашлем; Дьякон тяжело плутал в
словах, не договаривая, проглатывая, выкрикивая их натужно.
Мы через рейд отправились в город, гоняясь по дороге с какой-то английской яхтой, которая ложилась то на правый, то на левый галс, грациозно описывая круги. Но и наши матросы молодцы: в белых рубашках, с синими каймами по воротникам, в белых же фуражках, с расстегнутой грудью, они при
слове «Навались! дай ход!» разом
вытягивали мускулистые руки, все шесть голов падали на весла, и, как львы, дерущие когтями землю, раздирали веслами упругую влагу.
Эти
слова для Ляховского были ударом грома, и он только бессильно съежился в своем кресле, как приколотый пузырь. Дядюшка принял серьезный вид и
вытянул губы.
И ведь не хвастался, что у него богатая невеста: каждое
слово из него надобно было клещами
вытягивать.
Не говоря ни
слова, встал он с места, расставил ноги свои посереди комнаты, нагнул голову немного вперед, засунул руку в задний карман горохового кафтана своего, вытащил круглую под лаком табакерку, щелкнул пальцем по намалеванной роже какого-то бусурманского генерала и, захвативши немалую порцию табаку, растертого с золою и листьями любистка, поднес ее коромыслом к носу и
вытянул носом на лету всю кучку, не дотронувшись даже до большого пальца, — и всё ни
слова; да как полез в другой карман и вынул синий в клетках бумажный платок, тогда только проворчал про себя чуть ли еще не поговорку: «Не мечите бисер перед свиньями»…
Если ученик ошибался, Кранц тотчас же принимался передразнивать его, долго кривляясь и коверкая
слова на все лады. Предлоги он спрашивал жестами: ткнет пальцем вниз и
вытянет губы хоботом, — надо отвечать: unten; подымет палец кверху и сделает гримасу, как будто его глаза с желтыми белками следят за полетом птицы, — oben. Быстро подбежит к стене и шлепнет по ней ладонью, — an…
Усталая, она замолчала, оглянулась. В грудь ей спокойно легла уверенность, что ее
слова не пропадут бесполезно. Мужики смотрели на нее, ожидая еще чего-то. Петр сложил руки на груди, прищурил глаза, и на пестром лице его дрожала улыбка. Степан, облокотясь одной рукой на стол, весь подался вперед,
вытянул шею и как бы все еще слушал. Тень лежала на лице его, и от этого оно казалось более законченным. Его жена, сидя рядом с матерью, согнулась, положив локти на колена, и смотрела под ноги себе.
Я эти
слова слушаю, а сам смотрю, что в то самое время один татарчонок пригонил перед этого хана небольшую белую кобылку и что-то залопотал; а тот встал, взял кнут на длинном кнутовище и стал прямо против кобылицыной головы и кнут ей ко лбу
вытянул и стоит.
Александра при этих
словах немного покоробило: он
вытянул ноги из-под стула и вдруг опять поджал их.
И вот она сидит, боком к окну,
вытянув больную ногу по скамье, опустив здоровую на пол, сидит и, закрыв лицо растрепанной книжкой, взволнованно произносит множество непонятных и скучных
слов.
Уже при въезде во двор Кожемякин испуганно почувствовал, что дома случилось неладное; Шакир, ещё более пожелтевший и высохший, бросился к нему, взвизгивая и всхлипывая, не то плача, не то смеясь, завертелся, схватил за руку, торопливо ввёл в дом, прихлопнул дверь и встал перед ним,
вытянув изрезанную морщинами шею, захлёбываясь
словами...
Когда люди, ворча и подвывая, налезали на крыльцо, касаясь трясущимися руками рясы старца и ног его,
вытягивая губы, чмокая и бормоча, он болезненно морщился, подбирал ноги под кресло, а келейник, хмурясь, махал на них рукою, — люди откатывались прочь, отталкивая друг друга, и, в жажде скорее слышать миротворные
слова, сердились друг на друга, ворчали.
Маркуша стряхнул стружки с колена, посопел и не торопясь начал снова
вытягивать из себя
слова, похожие на стружки.
Вытянув к ней руку с крепко сжатым кулаком, грозясь и брызгая слюною, искал оскорбительных
слов, шипя и вздрагивая, но вдруг услыхал её внятные
слова...
Шубин хотел заглянуть в лицо Берсеневу, но он отвернулся и вышел из-под липы. Шубин отправился вслед за ним, развалисто-грациозно переступая своими маленькими ножками. Берсенев двигался неуклюже, высоко поднимал на ходу плечи,
вытягивал шею; а все-таки он казался более порядочным человеком, чем Шубин, более джентльменом, сказали бы мы, если б это
слово не было у нас так опошлено.
— Кажись, по муромской. Кабы знато да ведано, так я меж
слов повыспросил бы у боярских холопей: они часто ко мне наезжают. Вот дней пять тому назад ночевал у меня Омляш; его посылали тайком к боярину Лесуте-Храпунову; от него бы я добился, как проехать на Теплый Стан; хоть он смотрит медведем, а под хмельком все выболтает. В прошлый раз как он
вытянул целый жбан браги, так и принялся мне рассказывать, что у них на хуторе…
Но у Насти, бывало, ни о ком худого
слова не
вытянешь.
Старшему Артамонову и — он видел — Якову было очень смешно, когда Елизавета Попова вдруг уехала в Москву и там обвенчалась с Горицветовым. Мирон обозлился и не мог скрыть этого; покручивая острую, не купеческую бородку,
вытягивая из неё нить сухих
слов, он говорил явно фальшиво...
— Когда я, почти мальчиком, поступил в полк, я не думал того, что говорю вам теперь. Я старался действовать
словом, я старался приобрести нравственное влияние. Но прошел год, и они
вытянули из меня все жилы. Все, что осталось от так называемых хороших книжек, столкнувшись с действительностью, оказалось сентиментальным вздором. И теперь я думаю, что единственный способ быть понятым — вот!
Это был маленький, седенький человечек с вострой головкой, желтым лицом и желтыми глазами, всегда тщательно выбритый и надушенный одеколоном; он и в будни и в праздники носил просторный синий фрак, застегнутый доверху, большой галстух, в который имел привычку прятать подбородок, и щеголял бельем; он жмурил глаза и
вытягивал губы, когда нюхал табак, и говорил весьма приветливо и мягко, с беспрестанными слово-ериками.
В короткий стих не найду
слов, чтоб
вытянуть его, а из длинного — не придумаю, какое
слово выкинуть, чтоб укоротить стих…
В строю они учились хорошо; фигуры, разумеется, имели неважные, но выучились стоять прямо и носки на маршировке
вытягивать, как следует, по чину Мельхиседекову. Вскоре и ружьем стали артикул выкидывать, —
словом все, как подобало; но вдруг, когда я к ним совсем расположился и даже сделался их первым защитником, они выкинули такую каверзу, что чуть с ума меня не свели. Измыслили они такую штуку, что ею всю мудрую стойкость Мордвинова чуть под плотину не выбросили, если бы не спас дела Мамашкин.
согласно и красиво
вытягивают первые голоса, а третий, отставший от них после
слова «должно», вдруг присоединяется к ним решительным, крепким подхватом...
При появлении его в гостиную (так все говорили и я ручаюсь за достоверность факта), свечи и лампы начинали тухнуть; дети принимались тереть глаза и склоняли голову на плечи нянек и родителей; взрослые
вытягивали ноги, скрещивали руки на груди, старались приладиться в мягкие углы диванов; уныние, изображавшееся на лицах присутствующих, было по истине комично;
словом, все засыпало; засыпала, казалось, неугомонная левретка [собака декоративной породы.] на коленях хозяйки дома.
Словно самому себе было мучительно это молчание и страстно хотело перейти в
слово, но что-то сильное и тупое, как машина, держало его неподвижным и
вытягивало, как проволоку.
— Есть-таки и во флоте такие мамзели-с, — говорил иногда ворчливо Степан Ильич, прибавляя к
словам «ерсы». — Маменька там адмиральша-с, бабушка княгиня-с, так он и думает, что он мамзель-с и ему всякие чины да отличия за лодырство следуют… Небось, видели флаг-офицера при адмирале? Егозит и больше ничего, совершенно невежественный офицер, а его за уши
вытянут… эту мамзель… Как же-с, нельзя, племянничек важной персоны… тьфу!
И с этим
словом Марко Данилыч
вытянул из кармана бутылку вишневки и налил ее в рюмки. У бая так и разгорелись глазенки, а губы в широкую улыбку растянулись.
Спокойно и достолюбезно вымолвил Хрящев последние
слова. Теркин
вытянул ноги, подложил под голову обе руки и, глядя в ленту неба, глядевшую вниз, между высоких елей, сладко зевнул и повернулся к своему подручному.
Но Нелли не слышит кухарки. Отстранив ее рукой, она, как сумасшедшая, бежит в докторскую квартиру. Пробежав несколько темных и душных комнат, свалив на пути два-три стула, она, наконец, находит докторскую спальню. Степан Лукич лежит у себя в постели одетый, но без сюртука и,
вытянув губы, дышит себе на ладонь. Около него слабо светит ночничок. Нелли, не говоря ни
слова, садится на стул и начинает плакать. Плачет она горько, вздрагивая всем телом.
Барская барыня сделала опять легкую гримасу; сын ее
вытянул шею и силился что-то настигнуть в
словах Волынского, но, за недостатком дара божьего, остался при своем недоумении, как глупый щенок хочет поймать на лету проворную муху, но щелкает только зубами. Зуда спешил наклониться к своему начальнику и шепнул ему...
Напряженно
вытянув голую шею, слушала его Люба. И так стояли они друг возле друга — три правды, три разные правды жизни: старый взяточник и пьяница, жаждавший героев, распутная женщина, в душу которой были уже заброшены семена подвига и самоотречения, — и он. После
слов пристава он несколько побледнел и даже как будто хотел что-то сказать, но вместо того улыбнулся и вновь спокойно закачал волосатой ногой.
А рассуждать как мо-о-ожно (он особенно
вытянул голос на
слове «можно»), как мо-о-ожно менше, — докончил он, опять обращаясь к графу.
Одни загромождали свою речь тысячью мелких подробностей, и их нельзя было заставить замолчать; из других приходилось
вытягивать каждое
слово.