Неточные совпадения
Публика несколько раз хохотала над ним и хлопала ему, и больше всех Николай Силыч. По окончании представления, когда все зрители поднялись и стали
выходить. Николай Силыч, с другом своим Насосычем, снова отправился
к актерам в уборную. Там уже для них была приготовлена на подносе известная нам бутылка водки и колбаса.
Словом сказать, мы
вышли из суда обеленными, при общем сочувствии собравшейся
публики. Мужчины поздравляли нас, дамы плакали и махали платками. Вместе с нами признаны были невинными и прочие наши товарищи, исключая, впрочем, Редеди и"корреспондента". Первый, за распространение вредных мечтаний в среде ситцевых фабрикантов, был присужден
к заключению в смирительный дом; последний, за написание в Проплеванной фельетона о"негодяе" —
к пожизненному трепету.
Всё было очень мало интересно; но когда я
выходил, то меня учтиво провожал показыватель и, обращаясь
к публике у входа, указывая на меня, говорил: «вот спросите господина, стоит ли смотреть?
В общем, Блондель пробыл в клетке четверть часа, на пять минут дольше условленного.
Выходил он из нее не спиною, как это делают из осторожности большинство укротителей, а прямо лицом
к дверям. Таким образом он не мог заметить того, что заметила
публика: одна нервная и злая тигрица, увидев уход укротителя, вдруг стала эластичными беззвучными шагами подкрадываться
к нему. Но тот же азиатский лев стал ей поперек дороги и угрожающе забил хвостом.
Слышен сиплый пронзительный свист…Поезд начинает идти всё тише и тише и наконец останавливается.
Выхожу из вагона и иду
к буфету выпить для храбрости. У буфета теснится
публика и поездная бригада.
Вслед затем из
публики вышел молодой человек, ведя за руку молодую женщину, и начал тот же танец, но только вдвоем. Но Володе не особенно понравился и первый танец, и он собирался уже
выходить, как в числе зрителей первого ряда увидал нескольких корветских офицеров, и в том числе своего любимца — доктора Федора Васильевича, и он подошел
к своим.
Вся картина этого суда, скудная
публика, полиция, молодые адвокаты, с которыми я
выходил из заседания, их разговоры и даже шутки, мало подходившие
к такому трагическому моменту, — все это еще сохранилось в памяти в красках и образах. И весь пустой, казарменный Версаль, где тогда палата заседала в бывшем придворном театре времен Людовиков.
Не знаю, разошелся ли он лично с Некрасовым
к тому времени (как
вышло это у Тургенева), но по направлению он, сделавшись редактором «Библиотеки для чтения» (которую он оживил, но материально не особенно поднял), стал одним из главарей эстетической школы, противником того утилитаризма и тенденциозности, какие он усматривал в новом руководящем персонале «Современника» — в Чернышевском и его школе, в Добролюбове с его «Свистком» и в том обличительном тоне, которым эта школа приобрела огромную популярность в молодой
публике.
Публика выходит из зверинца злая. Ее тошнит, как от проглоченной мухи. Но проходит день-другой, и успокоенных завсегдатаев зверинца начинает потягивать
к Сюсину, как
к водке или табаку. Им опять хочется его задирательного, дерущего холодом вдоль спины цинизма.
Публика вспоминает, что только за «психологией» и пришла она в зверинец, что она с нетерпением ждала, когда
выйдет из своей каморки пьяный Сюсин и начнет объяснения, и, чтобы хоть чем-нибудь мотивировать свою злобу, она начинает придираться
к плохой кормежке, тесноте клеток и проч.
— Не будет он никогда актером! —
выхожу я из себя, — потому что у актера каторжная жизнь. Потому что актеры нуждаются сплошь и рядом, и зависят от случая, и постоянно держат экзамен, как маленькие дети, перед режиссером, перед
публикой, перед газетными критиками. А интриги? А зависть
к тому, кто играет лучшую роль? Да мало ли причин найдется!
Пока я и Витя Толин дожидаемся поднятия занавеса и стоим уже готовые
к выходу, Томилин, в своем форменном костюме почтальона, торжественно
выходит на сцену и, убрав в люк суфлерскую будку на глазах всей
публики, закрывает люк и трижды стучит по крышке молотком.
И присяжные и
публика смотрят на него с большим интересом, ожидая, что из этого может
выйти, и только судьи, привыкшие
к его ораторским приемам, остаются равнодушны.
И
к обычному тайному мужскому презрению
к женщине примешивалось чувство обиды: как она ни скромничает, а
выходит, как будто она лучше всех, лучше судей, лучше присяжных заседателей и
публики.
Молодые люди, как заметили некоторые из
публики, подошли друг
к другу, сказали один другому несколько слов на ухо и затем быстро
вышли. Их поведение, хотя и обратившее на себя внимание лишь немногих, особенно показалось подозрительным бывшему в театре любимцу императрицы Ивану Ивановичу Шувалову, знавшему обоих молодых людей. Он
вышел вслед за ними, и ему удалось догнать их в совершенно пустом, во время действия, коридоре театра.