Неточные совпадения
— Состязание жуликов. Не зря, брат, московские жулики славятся. Как Варвару нагрели с этой идиотской закладной, черт их
души возьми! Не брезглив я, не злой человек, а все-таки, будь моя власть, я бы половину московских жителей в Сибирь перевез, в Якутку, в Камчатку, вообще — в глухие места. Пускай там, сукины дети, жрут друг друга — оттуда в Европы никакой
вопль не долетит.
Он собрал нечеловеческие силы,
задушил вопль собственной муки, поднял ее на руки.
— А я — к Ламберту! —
завопил я, — и
задушу его, если надо!
— Это я, я, окаянная, я виновата! — прокричала она раздирающим
душу воплем, вся в слезах, простирая ко всем руки, — это из-за меня он убил!.. Это я его измучила и до того довела! Я и того старичка-покойничка бедного измучила, со злобы моей, и до того довела! Я виноватая, я первая, я главная, я виноватая!
Грушенька плакала, и вот вдруг, когда горе уж слишком подступило к
душе ее, она вскочила, всплеснула руками и, прокричав громким
воплем: «Горе мое, горе!», бросилась вон из комнаты к нему, к своему Мите, и так неожиданно, что ее никто не успел остановить.
По временам также среди этих забот в его
душе поднимались воспоминания о жалобном
вопле слепых.
Но это уже была не просьба о милостыне и не жалкий
вопль, заглушаемый шумом улицы. В ней было все то, что было и прежде, когда под ее влиянием лицо Петра искажалось и он бежал от фортепиано, не в силах бороться с ее разъедающей болью. Теперь он одолел ее в своей
душе и побеждал
души этой толпы глубиной и ужасом жизненной правды… Это была тьма на фоне яркого света, напоминание о горе среди полноты счастливой жизни…
Затем вдруг как бы что-то разверзлось пред ним: необычайный внутренний свет озарил его
душу. Это мгновение продолжалось, может быть, полсекунды; но он, однако же, ясно и сознательно помнил начало, самый первый звук своего страшного
вопля, который вырвался из груди его сам собой и который никакою силой он не мог бы остановить. Затем сознание его угасло мгновенно, и наступил полный мрак.
— Читаем мы в публицистике, в передовых статьях разные
вопли суетливых
душ.
— Все это прекрасно! — начал Павел спокойным, по наружности, голосом, хотя в
душе его и бушевал гнев: эти
вопли невежества против его страсти к театру оскорбляли все существо его. — Маша, подай сюда лавровишневых капель, — прибавил он.
Господи! неужели нужно, чтоб обстоятельства вечно гнели и покалывали человека, чтоб не дать заснуть в нем энергии, чтобы не дать замереть той страстности стремлений, которая горит на дне
души, поддерживаемая каким-то неугасаемым огнем? Ужели вечно нужны будут страдания, вечно
вопли, вечно скорби, чтобы сохранить в человеке чистоту мысли, чистоту верования?
— Что ж, по-твоему, загубить, что ли, християнскую
душу? —
завопила на него Василиса, — старик ты, дедушко, старый, а каки речи говоришь!
Дамы высшего круга, забыв приличие, высунулись из лож — и так прошло все явление довольно тихо; но когда привели детей, Эйлалия кинулась в объятия мужа с каким-то потрясающим
душу воплем, так что вздрогнула вся толпа; с сестрой управляющего палатой государственных имуществ сделалось дурно.
Дабы дать исход этим рвавшимся из
души его
воплям, он пел «Святый Бессмертный, помилуй нас», но пел с такой силой, что слепая столетняя старуха, которую при приближении печального шествия внуки вывели за ворота поклониться гробу, вдруг всплеснула руками и, упав на колени, воскликнула...
Раздирающий
душу вопль генеральши, покатившейся в кресле; столбняк девицы Перепелицыной перед неожиданным поступком до сих пор всегда покорного дяди; ахи и охи приживалок; испуганная до обморока Настенька, около которой увивался отец; обезумевшая от страха Сашенька; дядя, в невыразимом волнении шагавший по комнате и дожидавшийся, когда очнется мать; наконец, громкий плач Фалалея, оплакивавшего господ своих, — все это составляло картину неизобразимую.
Но любовь и душевная простота, которой недоставало Софье Николавне, научили Алексея Степаныча, — и переждав первый неудержимый порыв,
вопль взволнованной
души, он начал говорить слова весьма обыкновенные, но прямо выходившие из доброго и простого его сердца, и они мало-помалу если не успокоили Софью Николавну, то по крайней мере привели к сознанию, к пониманию того, что она слышит.
Стоны,
вопли, слезы и верченья истязуемых детей поднимали во мне всю
душу.
— Виноват, батюшка! —
завопил Кудимыч, упав на колени. — Не губи моей
души!.. Дай покаяться!
Юрий едва слышал, что говорил ему юродивый; он не понимал сам, что с ним делалось; голос упавшей в обморок девицы, вероятно, дочери боярина Кручины, проник до глубины его сердца: что-то знакомое, близкое
душе его отозвалось в этом крике, который, казалось Юрию, походил более на радостное восклицание, чем на
вопль горести.
Вихрь ужаса охватил людей, с криком и
воплями все бросились к выходу, многие упали без чувств на кафли пола, многие плакали, как дети, а Серафина стояла с топором в руке над беднягой Донато и бесчувственной дочерью своей, как Немезида деревни, богиня правосудия людей с прямою
душой.
— Да ты зарезать меня хочешь, мошенник! —
завопил он, с бешенством накидываясь на несчастного мужика. — Ну чего тебе от меня нужно… а?.. Ну говори, говори, не тяни за
душу!
— Не лги, мерзавка! —
завопил я и левой рукой схватил ее за руку, но она вырвалась. Тогда всё-таки я, не выпуская кинжала, схватил ее левой рукой за горло, опрокинул навзничь и стал
душить. Какая жесткая шея была… Она схватилась обеими руками за мои руки, отдирая их от горла, и я как будто этого-то и ждал, изо всех сил ударил ее кинжалом в левый бок, ниже ребер.
Огромная дорожная карета лежит на боку, кучер и два лакея стоят перед нею в недоумении, а из кареты, лежащей на боку, несутся раздирающие
душу крики и
вопли.
Это была ужасная картина, когда из-под бревна раздались раздирающие
душу крики, отчаянные
вопли, стоны и предсмертное хрипение.
— Бери рубль, Трофимыч, беспутный, —
завопила жена. — Из ума выжил, старый! Алтына [Алтын — старинное название трехкопеечной монеты.] за
душой нет, а туда же, важничает! Косу тебе напрасно только отрубили, а то — та же баба! Как так — ничего не знамши… Бери деньги, коли уж часы отдавать вздумал!
Тщетно Сидор Кондратьич из глубины взволнованной
души вопиет: «Давно ли Егорка при мне в прохвостах состоял!» На эти
вопли Егорка совершенно резонно ему возражает: «Одни это с вашей стороны, Сидор Кондратьич, нестоящие слова!»
И жаждавшие примирения раздвоились: одни не верят науке, не хотят ею заняться, не хотят обследовать, почему она так говорит, не хотят идти ее трудным путем; «наболевшие
души наши, — говорят они, — требуют утешений, а наука на горячие, просьбы о хлебе подает камни, на
вопль и стон растерзанного сердца, на его плач, молящий об участии, — предлагает холодный разум и общие формулы; в логической неприступности своей она равно не удовлетворяет ни практических людей, ни мистиков.
Дикие
вопли издала она; сначала были они сердиты и угрожающи, потом становились слабее, приятнее, чище, и потом уже тихо, едва звенели, как тонкие серебряные колокольчики, и заронялись ему в
душу; и невольно мелькнула в голове мысль: точно ли это старуха?
Боровцов. И опять же ваша пешая служба супротив морской много легче. Вы то возьмите: другой раз пошлют с кораблем-то отыскивать, где конец свету; ну и плывут. Видят моря такие, совсем неведомые, морские чудища круг корабля подымаются, дорогу загораживают,
вопят разными голосами; птица Сирен поет; и нет такой
души на корабле, говорят, которая бы не ужасалась от страха, в онемение даже приходят. Вот это — служба.
А потом, уже ударив этого портного и в тайне
души ожидая и побаиваясь крепкого ответа, он простирал назад руки, дрожал и
вопил...
Да и то сказать — это были не телеграммы, а трагические
вопли моей
души по двадцати и по тридцати слов.
Не умер бог в
душе людей,
И
вопль из верующей груди
Всегда доступен будет ей!
Меркулов не слышал и не чувствовал этой дикой неблагозвучности, на которую издалека отозвался Семен. Он весь ушел в борьбу с медным чудовищем и все яростнее колотил его по черным бокам, — и случилось так, что
вопль, человеческий
вопль прозвучал в голосе бездушной меди и, содрогаясь, понесся в голубую сияющую даль. Меркулов слышал этот
вопль, и бурным ликованием наполнилась его
душа.
У больного с вывихом плеча — порок сердца; хлороформировать нельзя, и вывих вправляют без наркоза; фельдшера крепко вцепились в больного, он бьется и
вопит от боли, а нужно внимательно следить за приемами профессора, вправляющего вывих; нужно быть глухим к
воплям оперируемого, не видеть корчащегося от боли тела,
душить в себе жалость и волнение.
«Больной», с которым я имею дело как врач, — это нечто совершенно другое, чем просто больной человек, — даже не близкий, а хоть сколько-нибудь знакомый; за этих я способен болеть
душою, чувствовать вместе с ними их страдания; по отношению же к первым способность эта все больше исчезает; и я могу понять одного моего приятеля-хирурга, гуманнейшего человека, который, когда больной
вопит под его ножом, с совершенно искренним изумлением спрашивает его...
Нелегка ты, жертва Авраама», не из благополучной, но из растерзанной
души исторгался пред лицом невинной жертвы
вопль мой: прав Ты, Господи, и правы суды Твои!
В софиургийной жажде вселенской Красоты снова возвещает о себе неутоленная правда язычества, неисполненность его обетовании, подъемлет стенания и
вопли плененная
душа мира.
Потом неожиданно тихая мирная музыка перешла в бурные, грозные раскаты грома… в сверкание молний на почерневшем пологе неба, в бурные вихри, гнувшие столетние дубы до самой земли, и чей-то рыдающий
вопль, исторгнутый из недр надорванной осиротевшей
души.
Рисует он двор неаполитанского короля Франческо, ужас его при известии о высадке тысячи в Сицилии, всеобщее отчаяние при приближении победоносного Гарибальди,
вопли, стоны — и силою художественного заражения заставляет
души зрителей зазвучать в один тон с этими
воплями и стонами сломленных насильников.
Так вот: не ожидал ли он теперь найти в Свидригайлове эту «полную жизнь», это умение нести на себе две крови, умение вместить в своей
душе благодарный лепет Полечки Мармеладовой и
вопль насилуемой племянницы г-жи Ресслих? Может быть, в глубине
души самого Достоевского и жила безумная мысль, что вообще это каким-то образом возможно совместить. Но только полною растерянностью и отчаянием Раскольникова можно объяснить, что он такого рода ожидания питал по отношению к Свидригайлову.
Никогда этот мистический ужас смерти не ложится прочным гнетом на
душу Толстого. Только на мгновение смерть способна смять его
душу тем же животным испугом, с каким лошадь шарахается от трупа. Вспомним для примера сцену в «Детстве и отрочестве», где Николенька с
воплем ужаса бросается прочь от трупа матери.
Мария была спокойна, но Магнус заметно нервничал, часто потирал свои большие белые руки и осторожно прислушивался к талантливым имитациям ветра: к его разбойничьему свисту, крику и
воплям, смеху и стонам… расторопный артист ухитрялся одновременно быть убийцей и жертвой,
душить и страстно молить о помощи!
Эти слова были вместе
вопль, стон и негодование
души, не одолевающей силы своей страсти.
А что Толстой переживал в
душе за время своего сидения в Ясной Поляне, это мы имеем возможность узнать только теперь, когда нам, по крайней мере, в некоторой степени стали доступны его дневники и интимные строки из писем к друзьям. Мучительно читать их. Это какой-то сплошной
вопль отчаяния человека, который задыхается от отсутствия воздуха, бьется о стены своей тюрьмы и не может вырваться на свежий воздух.
— Помилуй, государь, отец наш! грех попутал, —
вопил он. — Возьми свое нелюбье назад, а я тебе службу сослужу: будешь мною доволен… Князь верейский сильно захворал… с этой вестью нароком приехал ко мне родич мой… Поспеши, батюшка, гонца, пока не отдал богу
душу.
Пьет ли зелено вино? голосят ему в ухо: «Пропил ты и так молитву!» Осушил ли стклянку? на дне дразнят его языком; какая-то рыжая борода по губам вытирает, и кто-то шепчет ему: «Молитвой закуси!» Обезумел Сидорка: то бранится сам с собой, то упрашивает невидимо кого; в ину пору отмахивается попусту, в другую пору белугой
вопит: «Батюшки! режут!
душат!» С тем и пошел ровнехонько через год в могилу; лишь перед смертным часом покаялся отцу духовному, что пьяный бросил шапку с молитвой, которую он дал ему.
Внутри тела мелко и часто трепетала невидная снаружи дрожь, воздух выходил из ноздрей прерывистою струею. И Резцов глубже засовывал руки в мех рукавов. Ползли предательские шорохи, их осторожно
душила живая, подстерегающая тишина. Вот сейчас эта тишина вздрогнет, разверзнется, и с ярым
воплем из нее ринутся на люнет темные толпы. Что тогда делать?
Разговор, — как всегда бывает при тайностях, — словно нарочно попадает не на ту колею, куда следовало, и, что называется, пронзает измученную
душу, исторгая из нее страдальческий
вопль, который в простонародном вкусе принимает характер перебранки.
Было смятение, и шум, и
вопли, и крики смертельного испуга. В паническом страхе люди бросились к дверям и превратились в стадо: они цеплялись друг за друга, угрожали оскаленными зубами,
душили и рычали. И выливались в дверь так медленно, как вода из опрокинутой бутылки. Остались только псаломщик, уронивший книгу, вдова с детьми и Иван Порфирыч. Последний минуту смотрел на попа — и сорвался с места, и врезался в хвост толпы, исторгнув новые крики ужаса и гнева.
Вздрогнет всем телом Гришутка, вырвется отчаянный
вопль из
души его. Сам себя пугается, торопливо ограждает себя крестным знаменьем, и, судорожно схватив с налоя «Скитское покаянье», громко барабанит, не спуская глаз с книги...