Неточные совпадения
― Опять, опять дьявол! ―
взяв руку, которую она
положила на стол, и целуя ее, сказал Вронский.
Он всё-таки
взял рисунок,
положил к себе на стол и, отдалившись и прищурившись, стал смотреть на него.
— Да, но в таком случае, если вы позволите сказать свою мысль… Картина ваша так хороша, что мое замечание не может повредить ей, и потом это мое личное мнение. У вас это другое. Самый мотив другой. Но
возьмем хоть Иванова. Я
полагаю, что если Христос сведен на степень исторического лица, то лучше было бы Иванову и избрать другую историческую тему, свежую, нетронутую.
— А вот слушайте: Грушницкий на него особенно сердит — ему первая роль! Он придерется к какой-нибудь глупости и вызовет Печорина на дуэль… Погодите; вот в этом-то и штука… Вызовет на дуэль: хорошо! Все это — вызов, приготовления, условия — будет как можно торжественнее и ужаснее, — я за это берусь; я буду твоим секундантом, мой бедный друг! Хорошо! Только вот где закорючка: в пистолеты мы не
положим пуль. Уж я вам отвечаю, что Печорин струсит, — на шести шагах их поставлю, черт
возьми! Согласны ли, господа?
Тогда выступило из средины народа четверо самых старых, седоусых и седочупринных козаков (слишком старых не было на Сечи, ибо никто из запорожцев не умирал своею смертью) и,
взявши каждый в руки земли, которая на ту пору от бывшего дождя растворилась в грязь,
положили ее ему на голову.
Когда ты таким мошенническим образом удрал от меня и квартиры не сказал, меня вдруг такое зло
взяло, что я
положил тебя разыскать и казнить.
— Что? Бумажка? Так, так… не беспокойтесь, так точно-с, — проговорил, как бы спеша куда-то, Порфирий Петрович и, уже проговорив это,
взял бумагу и просмотрел ее. — Да, точно так-с. Больше ничего и не надо, — подтвердил он тою же скороговоркой и
положил бумагу на стол. Потом, через минуту, уже говоря о другом,
взял ее опять со стола и переложил к себе на бюро.
Итак, стоило только потихоньку войти, когда придет время, в кухню и
взять топор, а потом, чрез час (когда все уже кончится), войти и
положить обратно.
Раскольников молча
взял немецкие листки статьи,
взял три рубля и, не сказав ни слова, вышел. Разумихин с удивлением поглядел ему вслед. Но, дойдя уже до первой линии, Раскольников вдруг воротился, поднялся опять к Разумихину и,
положив на стол и немецкие листы и три рубля, опять-таки ни слова не говоря, пошел вон.
Больше я его на том не расспрашивал, — это Душкин-то говорит, — а вынес ему билетик — рубль то есть, — потому-де думал, что не мне, так другому заложит; все одно — пропьет, а пусть лучше у меня вещь лежит: дальше-де
положишь, ближе
возьмешь, а объявится что аль слухи пойдут, тут я и преставлю».
Потому, в-третьих, что возможную справедливость
положил наблюдать в исполнении, вес и меру, и арифметику: из всех вшей выбрал самую наибесполезнейшую и, убив ее,
положил взять у ней ровно столько, сколько мне надо для первого шага, и ни больше ни меньше (а остальное, стало быть, так и пошло бы на монастырь, по духовному завещанию — ха-ха!)…
Кулигин. Вот вам ваша Катерина. Делайте с ней что хотите! Тело ее здесь,
возьмите его; а душа теперь не ваша: она теперь перед судией, который милосерднее вас! (
Кладет на землю и убегает.)
Вожеватов. А ты
полагал, в настоящий? Хоть бы ты немножко подумал. А еще умным человеком считаешь себя! Ну, зачем я тебя туда
возьму, с какой стати? Клетку, что ли, сделать да показывать тебя?
Два инвалида стали башкирца раздевать. Лицо несчастного изобразило беспокойство. Он оглядывался на все стороны, как зверок, пойманный детьми. Когда ж один из инвалидов
взял его руки и,
положив их себе около шеи, поднял старика на свои плечи, а Юлай
взял плеть и замахнулся, тогда башкирец застонал слабым, умоляющим голосом и, кивая головою, открыл рот, в котором вместо языка шевелился короткий обрубок.
Она замолчала,
взяв со стола книгу, небрежно перелистывая ее и нахмурясь, как бы решая что-то. Самгин подождал ее речей и начал рассказывать об Инокове, о двух последних встречах с ним, — рассказывал и думал: как отнесется она?
Положив книгу на колено себе, она выслушала молча, поглядывая в окно, за плечо Самгина, а когда он кончил, сказала вполголоса...
Ему протянули несколько шапок, он
взял две из них,
положил их на голову себе близко ко лбу и, придерживая рукой, припал на колено. Пятеро мужиков, подняв с земли небольшой колокол, накрыли им голову кузнеца так, что края легли ему на шапки и на плечи, куда баба
положила свернутый передник. Кузнец закачался, отрывая колено от земли, встал и тихо, широкими шагами пошел ко входу на колокольню, пятеро мужиков провожали его, идя попарно.
Кончив петь, дама подошла к столу,
взяла из вазы яблоко и, задумчиво погладив его маленькой рукою,
положила обратно.
Клим зажег свечу,
взял в правую руку гимнастическую гирю и пошел в гостиную, чувствуя, что ноги его дрожат. Виолончель звучала громче, шорох был слышней. Он тотчас догадался, что в инструменте — мышь, осторожно
положил его верхней декой на пол и увидал, как из-под нее выкатился мышонок, маленький, как черный таракан.
Открыл форточку в окне и, шагая по комнате, с папиросой в зубах, заметил на подзеркальнике золотые часы Варвары,
взял их, взвесил на ладони. Эти часы подарил ей он. Когда будут прибирать комнату, их могут украсть. Он
положил часы в карман своих брюк. Затем, взглянув на отраженное в зеркале озабоченное лицо свое, открыл сумку. В ней оказалась пудреница, перчатки, записная книжка, флакон английской соли, карандаш от мигрени, золотой браслет, семьдесят три рубля бумажками, целая горсть серебра.
Сойдя с лестницы, она
взяла повара поперек тела, попыталась поднять его на плечо и — не сладив,
положила под ноги себе. Самгин ушел, подумав...
Погрозив пальцем, он торопливо налил и быстро выпил еще рюмку,
взял кусок хлеба, понюхал его и снова
положил на тарелку.
Один из штатских, тощий, со сплюснутым лицом и широким носом, сел рядом с Самгиным,
взял его портфель, взвесил на руке и,
положив портфель в сетку, протяжно, воющим звуком, зевнул. Старичок с медалью заволновался, суетливо закрыл окно, задернул занавеску, а усатый спросил гулко...
Вспомнил, как,
положив руку на грудь ее, он был обескуражен ее спокойным и смешным вопросом: «Что вас там интересует?» Вспомнил, как в другой раз она сама неожиданно
взяла его руку и, посмотрев на ладонь, сказала...
Он вырвал у ней веничек и фрак, который было она
взяла, и
положил на прежнее место.
И она хотела что-то сказать, но ничего не сказала, протянула ему руку, но рука, не коснувшись его руки, упала; хотела было также сказать: «прощай», но голос у ней на половине слова сорвался и
взял фальшивую ноту; лицо исказилось судорогой; она
положила руку и голову ему на плечо и зарыдала. У ней как будто вырвали оружие из рук. Умница пропала — явилась просто женщина, беззащитная против горя.
— Где же оно? — с досадой возразил Илья Ильич. — Я его не проглотил. Я очень хорошо помню, что ты
взял у меня и куда-то вон тут
положил. А то вот где оно, смотри!
— Нет, не оставлю! Ты меня не хотел знать, ты неблагодарный! Я пристроил тебя здесь, нашел женщину-клад. Покой, удобство всякое — все доставил тебе, облагодетельствовал кругом, а ты и рыло отворотил. Благодетеля нашел: немца! На аренду имение
взял; вот погоди: он тебя облупит, еще акций надает. Уж пустит по миру, помяни мое слово! Дурак, говорю тебе, да мало дурак, еще и скот вдобавок, неблагодарный!
И, поставив поднос, он поднял с пола, что уронил:
взяв булку, он дунул на нее и
положил на стол.
Мать
возьмет голову Илюши,
положит к себе на колени и медленно расчесывает ему волосы, любуясь мягкостью их и заставляя любоваться и Настасью Ивановну, и Степаниду Тихоновну, и разговаривает с ними о будущности Илюши, ставит его героем какой-нибудь созданной ею блистательной эпопеи. Те сулят ему золотые горы.
Иван Матвеевич
взял письмо и привычными глазами бегал по строкам, а письмо слегка дрожало в его пальцах. Прочитав, он
положил письмо на стол, а руки спрятал за спину.
Надо бы
взять костяной ножик, да его нет; можно, конечно, спросить и столовый, но Обломов предпочел
положить книгу на свое место и направиться к дивану; только что он оперся рукой в шитую подушку, чтоб половчей приладиться лечь, как Захар вошел в комнату.
Алексеев стал ходить взад и вперед по комнате, потом остановился перед картиной, которую видел тысячу раз прежде, взглянул мельком в окно,
взял какую-то вещь с этажерки, повертел в руках, посмотрел со всех сторон и
положил опять, а там пошел опять ходить, посвистывая, — это все, чтоб не мешать Обломову встать и умыться. Так прошло минут десять.
Поэтому она беспрекословно, даже с некоторою радостью, согласилась на предложение Штольца
взять его на воспитание,
полагая, что там его настоящее место, а не тут, «в черноте», с грязными ее племянниками, детками братца.
Он
взял то и другое и
положил на диван.
— А! Ты попрекаешь мне! Так черт с тобой и с твоим портером и шампанским! На, вот,
возьми свои деньги… Куда, бишь, я их
положил? Вот совсем забыл, куда сунул проклятые!
Злой холоп!
Окончишь ли допрос нелепый?
Повремени: дай лечь мне в гроб,
Тогда ступай себе с Мазепой
Мое наследие считать
Окровавленными перстами,
Мои подвалы разрывать,
Рубить и жечь сады с домами.
С собой
возьмите дочь мою;
Она сама вам всё расскажет,
Сама все
клады вам укажет;
Но ради господа молю,
Теперь оставь меня в покое.
—
Возьми свое
положим назад: под ним кроется сомнение, а под сомнением опять надежда.
Вера, взглянув на письмо, оцепенела, как будто от изумления, и с минуту не брала его из рук Якова, потом
взяла и
положила на стол, сказав коротко: «Хорошо, поди!»
Она
взяла письмо и
положила в карман.
— Не шути этим, Борюшка; сам сказал сейчас, что она не Марфенька! Пока Вера капризничает без причины, молчит, мечтает одна — Бог с ней! А как эта змея, любовь, заберется в нее, тогда с ней не сладишь! Этого «рожна» я и тебе, не только девочкам моим, не пожелаю. Да ты это с чего
взял: говорил, что ли, с ней, заметил что-нибудь? Ты скажи мне, родной, всю правду! — умоляющим голосом прибавила она,
положив ему на плечо руку.
Она стала было рассматривать все вещи, но у ней дрожали руки. Она схватит один флакон, увидит другой,
положит тот,
возьмет третий, увидит гребенку, щетки в серебряной оправе — и все с ее вензелем М. «От будущей maman», — написано было.
— Она, верно, лучше меня поймет: я бестолкова очень, у меня вкуса нет, — продолжала Вера и,
взяв два-три рисунка, небрежно поглядела с минуту на каждый, потом,
положив их, подошла к зеркалу и внимательно смотрелась в него.
«Смерть! Боже, дай ей жизнь и счастье и
возьми у меня все!» — вопила в нем поздняя, отчаянная мольба. Он мысленно всходил на эшафот, сам
клал голову на плаху и кричал...
Райский сбросил было долой гору наложенных одна на другую мягких подушек и
взял с дивана одну жесткую, потом прогнал Егорку, посланного бабушкой раздевать его. Но бабушка переделала опять по-своему: велела
положить на свое место подушки и воротила Егора в спальню Райского.
Тит Никоныч был джентльмен по своей природе. У него было тут же, в губернии, душ двести пятьдесят или триста — он хорошенько не знал, никогда в имение не заглядывал и предоставлял крестьянам делать, что хотят, и платить ему оброку, сколько им заблагорассудится. Никогда он их не поверял.
Возьмет стыдливо привезенные деньги, не считая,
положит в бюро, а мужикам махнет рукой, чтоб ехали, куда хотят.
Порешив с этим пунктом, я непременно, и уже настоятельно,
положил замолвить тут же несколько слов в пользу Анны Андреевны и, если возможно,
взяв Катерину Николаевну и Татьяну Павловну (как свидетельницу), привезти их ко мне, то есть к князю, там помирить враждующих женщин, воскресить князя и… и… одним словом, по крайней мере тут, в этой кучке, сегодня же, сделать всех счастливыми, так что оставались бы лишь один Версилов и мама.
Достав письмо, ее письмо, мой московский документ, они
взяли такого же размера простую почтовую бумажку и
положили в надрезанное место кармана и зашили снова как ни в чем не бывало, так что я ничего не мог заметить.
Он
взял икону в руку, поднес к свече и пристально оглядел ее, но, продержав лишь несколько секунд,
положил на стол, уже перед собою.
Погляжу в одну, в другую бумагу или книгу, потом в шканечный журнал и читаю: «
Положили марсель на стеньгу», «
взяли грот на гитовы», «ворочали оверштаг», «привели фрегат к ветру», «легли на правый галс», «шли на фордевинд», «обрасопили реи», «ветер дул NNO или SW».
Он
взял и, не поглядев, что было в бумаге,
положил подле себя.