Неточные совпадения
— «Да, то, что я знаю, я знаю не
разумом, а это дано мне, открыто мне, и я знаю это сердцем,
верою в то главное, что исповедует церковь».
Я говорю о том, что наш
разум, орган пирронизма, орган Фауста, критически исследующего мир, — насильственно превращали в орган
веры.
— Нет, почему же — чепуха? Весьма искусно сделано, — как аллегория для поучения детей старшего возраста. Слепые — современное человечество, поводыря, в зависимости от желания, можно понять как
разум или как
веру. А впрочем, я не дочитал эту штуку до конца.
— Ну, что же я сделаю, если ты не понимаешь? — отозвалась она, тоже как будто немножко сердясь. — А мне думается, что все очень просто: господа интеллигенты почувствовали, что некоторые излюбленные традиции уже неудобны, тягостны и что нельзя жить, отрицая государство, а государство нестойко без церкви, а церковь невозможна без бога, а
разум и
вера несоединимы. Ну, и получается иной раз, в поспешных хлопотах реставрации, маленькая, противоречивая чепуха.
— Мы — бога во Христе отрицаемся, человека же — признаем! И был он, Христос, духовен человек, однако — соблазнил его Сатана, и нарек он себя сыном бога и царем правды. А для нас — несть бога, кроме духа! Мы — не мудрые, мы — простые. Мы так думаем, что истинно мудр тот, кого люди безумным признают, кто отметает все
веры, кроме
веры в духа. Только дух — сам от себя, а все иные боги — от
разума, от ухищрений его, и под именем Христа
разум же скрыт, —
разум церкви и власти.
Миф революции, которым она движется, есть обыкновенно рациональный миф, он связан с
верой в торжество социального
разума, с рациональной утопией.
Сама рационализация жизни происходит как раз тогда, когда
вера в
разум пошатнулась.
Для науки и ее целей совсем не нужна эта религиозная
вера в
разум.
Философские споры его состояли в том, что он отвергал возможность
разумом дойти до истины; он
разуму давал одну формальную способность — способность развивать зародыши, или зерна, иначе получаемые, относительно готовые (то есть даваемые откровением, получаемые
верой).
Киреевский, им выражена так: «Внутреннее сознание, что есть в глубине души живое общее сосредоточие для всех отдельных сил
разума, и одно достойное постигать высшую истину — такое сознание постоянно возвышает самый образ мышления человека: смиряя его рассудочное самомнение, оно не стесняет свободы естественных законов его мышления; напротив, укрепляет его самобытность и вместе с тем добровольно подчиняет его
вере».
Бросаются в глаза ошибочные суждения Баадера: католичество не отрицает
разума и протестантизм не отрицает
веру, сомнение Декарта и французская революция не только разрушали, но имели и положительный смысл.
Поэтому дело спасения не было делом насилия над человеком: человеку предоставлена свобода выбора, от него ждут подвига
веры, подвига вольного отречения от
разума этого мира и от смертоносных сил этого мира во имя
разума большого и сил благодатных и спасающих.
Канта не считают рационалистом, того Канта, который допускал
веру лишь в пределах
разума, который рационалистически отвергал чудесное, который все бытие сковал рациональными категориями, поставил реальность в зависимость от познающего субъекта.
Разум церковной
веры есть цельный, органический
разум,
разум вселенский.
Рациональное знание продолжает господствовать, с ним должна сообразоваться
вера и ограничивать себя велениями просвещенного
разума.
Вера, на которую люди боятся рискнуть, так как дорожат своей рассудочностью, ничего не отнимает, но все возвращает преображенным в свете божественного
разума.
Кант — крайний, исключительный рационалист, он отвергает все чудесное, рационализирует
веру, вводит религию в пределы
разума и не допускает
веры нерациональной, не разрешает религии, противной знанию.
Нужно распластаться в акте
веры, отречься от себя, тогда поднимаешься, тогда обретаешь высший
разум.
Можно ли примириться с дуализмом знания и
веры, дуализмом двух
разумов и двух критериев истины?
В
вере индивидуальный малый
разум отрекается от себя во имя
разума божественного и дается универсальное, благодатное восприятие.
Рационалистическое вырождение протестантизма в религию в «пределах
разума» есть компромисс и отказ от подвига самоотречения, всякой
верой предполагаемого, но с сохранением утешительных постулатов.
Нужно рискнуть, согласиться на абсурд, отречься от своего
разума, все поставить на карту и броситься в пропасть, тогда только откроется высшая разумность
веры.
Мистиками остаются те, которые всегда ими были, те, для которых
вера выше знания и
разумом не ограничивается, для которых таинства и чудеса реальны и объективны.
— «Оттого, говорят, что на вас дьявол снисшел!» — «Но отчего же, говорю, на нас,
разумом светлейших, а не на вас, во мраке пребывающих?» «Оттого, говорят, что мы живем по старой
вере, а вы приняли новшества», — и хоть режь их ножом, ни один с этого не сойдет… И как ведь это вышло: где нет раскола промеж народа, там и духа его нет; а где он есть — православные ли, единоверцы ли, все в нем заражены и очумлены… и который здоров еще, то жди, что и он будет болен!
Наконец генерал надумался и обратился к «батюшке». Отец Алексей был человек молодой, очень приличного вида и страстно любимый своею попадьей. Он щеголял шелковою рясой и возвышенным образом мыслей и пленил генерала, сказав однажды, что"
вера — главное, а
разум — все равно что слуга на запятках: есть надобность за чем-нибудь его послать — хорошо, а нет надобности — и так простоит на запятках!"
Получаю я однажды писемцо, от одного купца из Москвы (богатейший был и всему нашему делу голова), пишет, что, мол, так и так, известился он о моих добродетелях, что от бога я светлым
разумом наделен, так не заблагорассудится ли мне взять на свое попечение утверждение старой
веры в Крутогорской губернии, в которой «християне» претерпевают якобы тесноту и истязание великое.
— Но что же такое и фантазия, если она хоть сколько-нибудь сознана, как не мысль?.. Вы вот изволили упомянуть о религиях, — Гегель вовсе не отделяет и не исключает религии из философии и полагает, что это два различных способа познавать одну и ту же истину. Философия есть ничто иное, как уразумеваемая религия,
вера, переведенная на
разум…
— Но нельзя
веру перевести на
разум! — воскликнул Егор Егорыч.
— Это уж их дело, а не мое! — резко перебил его Марфин. — Но я написал, что я христианин и масон, принадлежу к такой-то ложе… Более двадцати лет исполняю в ней обязанности гроссмейстера… Между господами энциклопедистами и нами вражды мелкой и меркантильной не существует, но есть вражда и несогласие понятий: у нас, масонов, — бог, у них —
разум; у нас —
вера, у них — сомнение и отрицание; цель наша — устройство и очищение внутреннего человека, их цель — дать ему благосостояние земное…
Рассуждение о сем важном процессе пусть сделают те, кои более или менее испытали оный на самих себе; я же могу сказать лишь то, что сей взятый от нас брат наш, яко злато в горниле, проходил путь очищения, необходимый для всякого истинно посвятившего себя служению богу, как говорит Сирах [Сирах — вернее, Иисус Сирахов, автор одной из библейских книг, написанной около двух столетий до нашей эры.]: процесс сей есть буйство и болезнь для человеков, живущих в
разуме и не покоряющихся
вере, но для нас, признавших путь внутреннего тления, он должен быть предметом глубокого и безмолвного уважения.
— Ты вот рассуждаешь, а рассуждать тебе — рано, в твои-то годы не умом живут, а глазами! Стало быть, гляди, помни да помалкивай.
Разум — для дела, а для души —
вера! Что книги читаешь — это хорошо, а во всем надо знать меру: некоторые зачитываются и до безумства и до безбожия…
Если ты находишься в этом положении, то не потому, что это необходимо для кого-то, а только потому, что ты этого хочешь. И потому, зная, что это положение прямо противно и твоему сердцу, и твоему
разуму, и твоей
вере, и даже науке, в которую ты веришь, нельзя не задуматься над вопросом о том, то ли ты делаешь, что тебе должно делать, если остаешься в этом положении и, главное, стараешься оправдать его?
«Сеть
веры» есть учение Христово, которое должно извлекать человека из темной глубины житейского моря и его неправд. Истинная
вера состоит в том, чтобы верить божьим словам; но теперь пришло такое время, что люди истинную
веру принимают за ересь, и поэтому
разум должен указать, в чем состоит истинная
вера, если кто этого не знает. Тьма закрыла ее от людей, и они не узнают истинного закона Христа.
— Но разве это может быть, чтобы в тебя заложено было с такой силой отвращение к страданиям людей, к истязаниям, к убийству их, чтобы в тебя вложена была такая потребность любви к людям и еще более сильная потребность любви от них, чтобы ты ясно видел, что только при признании равенства всех людей, при служении их друг другу возможно осуществление наибольшего блага, доступного людям, чтобы то же самое говорили тебе твое сердце, твой
разум, исповедуемая тобой
вера, чтобы это самое говорила наука и чтобы, несмотря на это, ты бы был по каким-то очень туманным, сложным рассуждениям принужден делать всё прямо противоположное этому; чтобы ты, будучи землевладельцем или капиталистом, должен был на угнетении народа строить всю свою жизнь, или чтобы, будучи императором или президентом, был принужден командовать войсками, т. е. быть начальником и руководителем убийц, или чтобы, будучи правительственным чиновником, был принужден насильно отнимать у бедных людей их кровные деньги для того, чтобы пользоваться ими и раздавать их богатым, или, будучи судьей, присяжным, был бы принужден приговаривать заблудших людей к истязаниям и к смерти за то, что им не открыли истины, или — главное, на чем зиждется всё зло мира, — чтобы ты, всякий молодой мужчина, должен был идти в военные и, отрекаясь от своей воли и от всех человеческих чувств, обещаться по воле чуждых тебе людей убивать всех тех, кого они тебе прикажут?
Положение о том, чтобы не делать другим того, чего не хочешь, чтобы тебе делали, не нужно было доказывать чудесами, и положению этому не нужно было требовать
веры, потому что положение это само по себе убедительно, соответствуя и
разуму и природе человека; но положение о том, что Христос был бог, надо было доказывать чудесами совершенно непонятными.
Чтобы разорвать прочные петли безысходной скуки, которая сначала раздражает человека, будя в нём зверя, потом, тихонько умертвив душу его, превращает в тупого скота, чтобы не задохнуться в тугих сетях города Окурова, потребно непрерывное напряжение всей силы духа, необходима устойчивая
вера в человеческий
разум. Но её даёт только причащение к великой жизни мира, и нужно, чтобы, как звёзды в небе, человеку всегда были ясно видимы огни всех надежд и желаний, неугасимо пылающие на земле.
Долинский утратил всякую способность к какому бы то ни было анализу и брал все на
веру, во всем видел закон неотразимой таинственной необходимости и не взывал более ни к своему
разуму, ни к воле.
— Высока премудрость эта, не досягнуть её нашему
разуму. Мы — люди чернорабочие, не нам об этом думать, мы на простое дело родились. Покойник князь Юрий семь тысяч книг перечитал и до того в мысли эти углубился, что и
веру в бога потерял. Все земли объездил, у всех королей принят был — знаменитый человек! А построил суконную фабрику — не пошло дело. И — что ни затевал, не мог оправдать себя. Так всю жизнь и прожил на крестьянском хлебе.
Иннокентий. Либо у тебя
разум младенческий, либо ты уж очень в
вере крепка. Что ты мне рацеи-то читаешь! Я сам умнее тебя. Молчи, говорят тебе, замкни уста свои; а то я такую печать наложу на них!.. Давай кошелек!
Не мнишь ли ты, усердию его
Я
веру дал? Он служит мне исправно
Затем, что знает выгоду свою;
Я ж в нем ценю не преданность, а
разум.
Не может царь по сердцу избирать
Окольных слуг и по любви к себе
Их жаловать. Оказывать он ласку
Обязан тем, кто всех разумней волю
Его вершит, быть к каждому приветлив
И милостив и слепо никому
Не доверять.
Николай Иванович. Верить — надо верить, без
веры нельзя, но не верить в то, что мне скажут другие, а в то, к
вере во что вы приведены сами ходом своей мысли, своим
разумом…
Вера в бога, в истинную вечную жизнь.
Бог его знает, заговорил ли в нем книжный
разум, или сказалась неодолимая привычка к объективности, которая так часто мешает людям жить, но только восторги и страдание
Веры казались ему приторными, несерьезными, и в то же время чувство возмущалось в нем и шептало, что всё, что он видит и слышит теперь, с точки зрения природы и личного счастья, серьезнее всяких статистик, книг, истин…
Романтики начала XIX века предпочитали практической деятельности свободную игру фантазии, созерцание — исследованию, религию — науке,
веру —
разуму.
По духу и
разуму принадлежал он к числу натур, которыми так богата наша интеллигенция: сердечный и добродушный, воспитанный, не чуждый наук, искусств,
веры, самых рыцарских понятий о чести, но неглубокий и ленивый.
— Не легко это, господа, судить о том: кто живет с
верою, а который не верует, ибо разные тому в жизни бывают прилоги; случается, что разум-то наш в таковых случаях впадает в ошибки.
И потому как всякому человеку, так и всему человечеству необходимо, по мере движения их в жизни, усилиями своего
разума и всей мудростью прежде живших людей проверять принятые на
веру положения о том, что истинно.
Для того, чтобы человеку познать истинную
веру, ему нужно прежде всего на время отказаться от той
веры, в которую он слепо верил, и проверить
разумом всё то, чему его с детства научили.
Не заглушать свои
разум нужно для того, чтобы познать истинную
веру, а, напротив, очищать, напрягать его для того, чтобы проверять
разумом то, чему учат учителя
веры.
Мы не
разумом доходим до
веры. Но
разум нужен для того, чтобы поверять ту
веру, которой учат нас.
Если бог, как предмет нашей
веры, выше нашего разумения и мы не можем обнять его
разумом, то из этого еще не следует того, что мы должны пренебрегать деятельностью
разума, считая ее вредною.