Неточные совпадения
Стародум. И не дивлюся: он должен привести в трепет добродетельную душу. Я еще той
веры, что человек не может быть и развращен столько, чтоб мог спокойно
смотреть на то, что видим.
В восемь часов пошел я
смотреть фокусника. Публика собралась в исходе девятого; представление началось. В задних рядах стульев узнал я лакеев и горничных
Веры и княгини. Все были тут наперечет. Грушницкий сидел в первом ряду с лорнетом. Фокусник обращался к нему всякий раз, как ему нужен был носовой платок, часы, кольцо и прочее.
Мне пришло на мысль окрестить ее перед смертию; я ей это предложил; она
посмотрела на меня в нерешимости и долго не могла слова вымолвить; наконец отвечала, что она умрет в той
вере, в какой родилась.
— Я не знаю, ваша ясновельможность, — говорил он, — зачем вам хочется
смотреть их. Это собаки, а не люди. И
вера у них такая, что никто не уважает.
Раскольников, говоря это, хоть и
смотрел на Соню, но уж не заботился более: поймет она или нет. Лихорадка вполне охватила его. Он был в каком-то мрачном восторге. (Действительно, он слишком долго ни с кем не говорил!) Соня поняла, что этот мрачный катехизис [Катехизис — краткое изложение христианского вероучения в виде вопросов и ответов.] стал его
верой и законом.
Я вас почитаю за одного из таких, которым хоть кишки вырезай, а он будет стоять да с улыбкой
смотреть на мучителей, — если только
веру иль бога найдет.
Вера Петровна,
посмотрев на дорогу в сторону леса, напомнила...
Было очень неприятно наблюдать внимание Лидии к речам Маракуева. Поставив локти на стол, сжимая виски ладонями, она
смотрела в круглое лицо студента читающим взглядом, точно в книгу. Клим опасался, что книга интересует ее более, чем следовало бы. Иногда Лидия, слушая рассказы о Софии Перовской,
Вере Фигнер, даже раскрывала немножко рот; обнажалась полоска мелких зубов, придавая лицу ее выражение, которое Климу иногда казалось хищным, иногда — неумным.
Потом он шагал в комнату, и за его широкой, сутулой спиной всегда оказывалась докторша, худенькая, желтолицая, с огромными глазами. Молча поцеловав
Веру Петровну, она кланялась всем людям в комнате, точно иконам в церкви, садилась подальше от них и сидела, как на приеме у дантиста, прикрывая рот платком.
Смотрела она в тот угол, где потемнее, и как будто ждала, что вот сейчас из темноты кто-то позовет ее...
Не дослушав его речь, Варавка захохотал, раскачивая свое огромное тело, скрипя стулом,
Вера Петровна снисходительно улыбалась, Клим
смотрел на Игоря с неприятным удивлением, а Игорь стоял неподвижно, но казалось, что он все вытягивается, растет. Подождав, когда Варавка прохохотался, он все так же звонко сказал...
Тут
Вера Петровна, держа голову прямо и неподвижно, как слепая, сообщила ему об аресте Дмитрия. Клим нашел, что вышло это у нее неуместно и даже как будто вызывающе. Варавка поднял бороду на ладонь,
посмотрел на нее и сдул с ладони.
Она пристально
смотрела на
Веру; та лежала с закрытыми глазами. Татьяна Марковна, опершись щекой на руку, не спускала с нее глаз и изредка, удерживая вздохи, тихо облегчала ими грудь.
— Вот она кто! — сказала
Вера, указывая на кружившуюся около цветка бабочку, — троньте неосторожно, цвет крыльев пропадет, пожалуй, и совсем крыло оборвете.
Смотрите же! балуйте, любите, ласкайте ее, но Боже сохрани — огорчить! Когда придет охота обрывать крылья, так идите ко мне: я вас тогда!.. — заключила она, ласково погрозив ему.
Райский крякнул на всю комнату.
Вера не подняла головы от шитья, Татьяна Марковна стала
смотреть в окно.
У
Веры с бабушкой установилась тесная, безмолвная связь. Они, со времени известного вечера, после взаимной исповеди, хотя и успокоили одна другую, но не вполне успокоились друг за друга, и обе вопросительно, отчасти недоверчиво,
смотрели вдаль, опасаясь будущего.
Тушин тоже
смотрит на
Веру какими-то особенными глазами. И бабушка, и Райский, а всего более сама
Вера заметили это.
Райский положил щеку на руку,
смотрел около и ничего не видел, кроме дорожки к крыльцу
Веры, чувствовал только яд лжи, обмана.
Она, шепотом, скрадывая некоторые слова и выражения, прочла письма и, скомкав оба, спрятала в карман. Татьяна Марковна выпрямилась в кресле и опять сгорбилась, подавляя страдание. Потом пристально
посмотрела в глаза
Вере.
Райский молчал, наблюдая
Веру, а она старалась казаться в обыкновенном расположении духа, делала беглые замечания о погоде, о встречавшихся знакомых, о том, что вон этот дом еще месяц тому назад был серый, запущенный, с обвалившимися карнизами, а теперь вон как свежо
смотрит, когда его оштукатурили и выкрасили в желтый цвет. Упомянула, что к зиме заново отделают залу собрания, что гостиный двор покроют железом, остановилась
посмотреть, как ровняют улицу для бульвара.
Он злобно ел за обедом,
посматривая исподлобья на всех, и не взглянул ни разу на
Веру, даже не отвечал на ее замечание, что «сегодня жарко».
Но
Вера не
смотрела. Она отодвигала кучу жемчуга и брильянты, смешивала их с Марфенькиными и объявила, что ей немного надо. Бабушка сердилась и опять принималась разбирать и делить на две половины.
Нужно было узнать, не вернулась ли
Вера во время его отлучки. Он велел разбудить и позвать к себе Марину и послал ее
посмотреть, дома ли барышня, или «уж вышла гулять».
Он подозрительно
смотрел на бабушку, на Марфеньку, на Тита Никоныча, на Марину, пуще всего на Марину, как на поверенную и ближайшую фрейлину
Веры.
— Замечай за
Верой, — шепнула бабушка Райскому, — как она слушает! История попадает — не в бровь, а прямо в глаз.
Смотри, морщится, поджимает губы!..
—
Вера Васильевна: вы воротились, ах, какое счастье! Vous nous manquiez! [Нам вас так недоставало! (фр.)]
Посмотрите, ваш cousin в плену, не правда ли, как лев в сетях! Здоровы ли вы, моя милая, как поправились, пополнели…
Татьяна Марковна стала подозрительно
смотреть и на Тушина, отчего это он вдруг так озадачен тем, что
Веры нет. Ее отсутствие между гостями — не редкость; это случалось при нем прежде, но никогда не поражало его. «Что стало со вчерашнего вечера с
Верой?» — не выходило у ней из головы.
«
Вера,
Вера, пощади меня,
смотри, я убит твоей ядовитой красотой. Никто никогда не язвил меня…» и т. д.
— Я была где-то на берегу, — продолжала
Вера, — у моря, передо мной какой-то мост, в море. Я побежала по мосту — добежала до половины;
смотрю, другой половины нет, ее унесла буря…
Вера была равнодушна к этим вопросам, а Татьяна Марковна нет. Она вдруг поникла головой и стала
смотреть в пол.
Прошло больше часа.
Вера вдруг открыла глаза. Татьяна Марковна
смотрит на нее пристально.
— Не могу, не могу! — шептал он с непреодолимым отвращением. — Спрошу у ней самой —
посмотрю, как и что скажет она — и если солжет, прощай,
Вера, а с ней и всякая
вера в женщин!
Вера с семи часов вечера сидела в бездействии, сначала в сумерках, потом при слабом огне одной свечи; облокотясь на стол и положив на руку голову, другой рукой она задумчиво перебирала листы лежавшей перед ней книги, в которую не
смотрела.
Вера, узнав, что Райский не выходил со двора, пошла к нему в старый дом, куда он перешел с тех пор, как Козлов поселился у них, с тем чтобы сказать ему о новых письмах, узнать, как он примет это, и,
смотря по этому, дать ему понять, какова должна быть его роль, если бабушка возложит на него видеться с Марком.
Так она волновалась,
смотрела пристально и подозрительно на
Веру, когда та приходила к обеду и к чаю, пробовала было последить за ней по саду, но та, заметив бабушку издали, прибавляла шагу и была такова!
Вера была грустнее, нежели когда-нибудь. Она больше лежала небрежно на диване и
смотрела в пол или ходила взад и вперед по комнатам старого дома, бледная, с желтыми пятнами около глаз.
Показался свет и рука, загородившая огонь.
Вера перестала
смотреть, положила голову на подушку и притворилась спящею. Она видела, что это была Татьяна Марковна, входившая осторожно с ручной лампой. Она спустила с плеч на стул салоп и шла тихо к постели, в белом капоте, без чепца, как привидение.
Райский взглянул на
Веру, но она задумчиво
смотрела в окно и тянула его за рукав.
Индиец, полуголый, с маленьким передником, бритый, в чалме, или с большими волосами,
смотря по тому, какой он
веры, бежит ровно, грациозно, далеко и медленно откидывая ноги назад, улыбаясь и показывая ряд отличных зубов.
Вера в человека, в его творческую свободу и творческую мощь возможна лишь для религиозного сознания, а никогда не для позитивистического сознания, которое
смотрит на человека, как на рефлекс материальной среды, природной и социальной.
Он боялся, что когда придет к Лопуховым после ученого разговора с своим другом, то несколько опростоволосится: или покраснеет от волнения, когда в первый раз взглянет на
Веру Павловну, или слишком заметно будет избегать
смотреть на нее, или что-нибудь такое; нет, он остался и имел полное право остаться доволен собою за минуту встречи с ней: приятная дружеская улыбка человека, который рад, что возвращается к старым приятелям, от которых должен был оторваться на несколько времени, спокойный взгляд, бойкий и беззаботный разговор человека, не имеющего на душе никаких мыслей, кроме тех, которые беспечно говорит он, — если бы вы были самая злая сплетница и
смотрели на него с величайшим желанием найти что-нибудь не так, вы все-таки не увидели бы в нем ничего другого, кроме как человека, который очень рад, что может, от нечего делать, приятно убить вечер в обществе хороших знакомых.
— Видите,
Вера Павловна, это оттого… Но все равно. А он так
смотрит?
—
Посмотрим, — говорит
Вера Павловна.
Вера Павловна, — теперь она уже окончательно
Вера Павловна до следующего утра, — хлопочет по хозяйству: ведь у ней одна служанка, молоденькая девочка, которую надобно учить всему; а только выучишь, надобно приучать новую к порядку: служанки не держатся у
Веры Павловны, все выходят замуж — полгода, немного больше,
смотришь,
Вера Павловна уж и шьет себе какую-нибудь пелеринку или рукавчики, готовясь быть посаженною матерью; тут уж нельзя отказаться, — «как же,
Вера Павловна, ведь вы сами все устроили, некому быть, кроме вас».
Дня через два Лопухов сказал
Вере Павловне, что заходил к Кирсанову и, как ему показалось, встречен был довольно странно. Кирсанов как будто хотел быть с ним любезен, что было вовсе лишнее между ними. Лопухов,
посмотревши на него, сказал прямо...
Вера Павловна
смотрит: на столике у кроватки лежит тетрадь с надписью: «Дневник В. Л.» Откуда взялась эта тетрадь?
Вера Павловна берет ее, раскрывает — тетрадь писана ее рукою; когда же?
Вера Павловна, слушая такие звуки,
смотря на такое лицо, стала думать, не вовсе, а несколько, нет не несколько, а почти вовсе думать, что важного ничего нет, что она приняла за сильную страсть просто мечту, которая рассеется в несколько дней, не оставив следа, или она думала, что нет, не думает этого, что чувствует, что это не так? да, это не так, нет, так, так, все тверже она думала, что думает это, — да вот уж она и в самом деле вовсе думает это, да и как не думать, слушая этот тихий, ровный голос, все говорящий, что нет ничего важного?
Извольте
смотреть,
Вера Павловна, ваше желание исполняется: я, злая, исчезаю;
смотрите на добрую мать и ее дочь.
— Здравствуй, сестра, — говорит она царице, — здесь и ты, сестра? — говорит она
Вере Павловне, — ты хочешь видеть, как будут жить люди, когда царица, моя воспитанница, будет царствовать над всеми?
Смотри.
Борьба была тяжела. Цвет лица
Веры Павловны стал бледен. Но, по наружности, она была совершенно спокойна, старалась даже казаться веселою, это даже удавалось ей почти без перерывов. Но если никто не замечал ничего, а бледность приписывали какому-нибудь легкому нездоровью, то ведь не Лопухову же было это думать и не видеть, да ведь он и так знал, ему и смотреть-то было нечего.
— Я ходила по Невскому,
Вера Павловна; только еще вышла, было еще рано; идет студент, я привязалась к нему. Он ничего не сказал а перешел на другую сторону улицы.
Смотрит, я опять подбегаю к нему, схватила его за руку. «Нет, я говорю, не отстану от вас, вы такой хорошенький». «А я вас прошу об этом, оставьте меня», он говорит. «Нет, пойдемте со мной». «Незачем». «Ну, так я с вами пойду. Вы куда идете? Я уж от вас ни за что не отстану». — Ведь я была такая бесстыдная, хуже других.