Неточные совпадения
Эх! эх! придет ли времечко,
Когда (приди, желанное!..)
Дадут понять крестьянину,
Что розь портрет портретику,
Что
книга книге розь?
Когда мужик не Блюхера
И не милорда глупого —
Белинского и Гоголя
С базара понесет?
Ой люди, люди русские!
Крестьяне православные!
Слыхали ли когда-нибудь
Вы эти имена?
То имена
великие,
Носили их, прославили
Заступники народные!
Вот вам бы их портретики
Повесить в ваших горенках,
Их
книги прочитать…
Он посвятил всего себя на служение этому
великому делу и забыл думать о своей
книге.
С соболезнованием рассказывал он, как
велика необразованность соседей помещиков; как мало думают они о своих подвластных; как они даже смеялись, когда он старался изъяснить, как необходимо для хозяйства устроенье письменной конторы, контор комиссии и даже комитетов, чтобы тем предохранить всякие кражи и всякая вещь была бы известна, чтобы писарь, управитель и бухгалтер образовались бы не как-нибудь, но оканчивали бы университетское воспитанье; как, несмотря на все убеждения, он не мог убедить помещиков в том, что какая бы выгода была их имениям, если бы каждый крестьянин был воспитан так, чтобы, идя за плугом, мог читать в то же время
книгу о громовых отводах.
Точно ли так
велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью, красным деревом и коврами, зевающей за недочитанной
книгой в ожидании остроумно-светского визита, где ей предстанет поле блеснуть умом и высказать вытверженные мысли, мысли, занимающие по законам моды на целую неделю город, мысли не о том, что делается в ее доме и в ее поместьях, запутанных и расстроенных благодаря незнанью хозяйственного дела, а о том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм.
Коллекция
книг на собственной если не была так
велика, как на нашей, то была еще разнообразнее.
Скажи-ка, что глаза ей портить не годится,
И в чтеньи прок-от не
велик:
Ей сна нет от французских
книг,
А мне от русских больно спится.
— Что ей меня доставать? Я такой маленький человек, что она и не заметит меня. Есть у меня
книги, хотя и не мои… (он робко поглядел на Райского). Но ты оставляешь их в моем полном распоряжении. Нужды мои не
велики, скуки не чувствую; есть жена: она меня любит…
В этой, по-видимому, сонной и будничной жизни выдалось, однако ж, одно необыкновенное, торжественное утро. 1-го марта, в воскресенье, после обедни и обычного смотра команде, после вопросов: всем ли она довольна, нет ли у кого претензии, все, офицеры и матросы, собрались на палубе. Все обнажили головы: адмирал вышел с
книгой и вслух прочел морской устав Петра
Великого.
Он теперь изучал первый том Маркса и с
великой заботливостью, как большую драгоценность, хранил эту
книгу в своем мешке.
— Помни, юный, неустанно, — так прямо и безо всякого предисловия начал отец Паисий, — что мирская наука, соединившись в
великую силу, разобрала, в последний век особенно, все, что завещано в
книгах святых нам небесного, и после жестокого анализа у ученых мира сего не осталось изо всей прежней святыни решительно ничего.
«Страшный и умный дух, дух самоуничтожения и небытия, — продолжает старик, —
великий дух говорил с тобой в пустыне, и нам передано в
книгах, что он будто бы „искушал“ тебя.
О Достоевском я написал
книгу главным образом под влиянием размышлений о «Легенде о
Великом Инквизиторе», которой придавал исключительное значение.
Сам
Великий Инквизитор хочет дать миллиону миллионов людей счастье слабосильных младенцев, сняв с них непосильное бремя свободы, лишив их свободы духа [См. мою
книгу «Миросозерцание Достоевского», в основу которой положено истолкование «Легенды о
Великом Инквизиторе».].
Это с наибольшей силой будет развито в «Легенде о
Великом Инквизиторе» [См. мою
книгу «Миросозерцание Достоевского».].
Книга Лосского тем и замечательна, что в ней модернизм возвращается к тому, что было
великого и вечного в прошлом философии.
Уже мучитель Константин,
Великим названный, следуя решению Никейского собора, предавшему Ариево учение проклятию, запретил его
книги, осудил их на сожжение, а того, кто оные
книги иметь будет, — на смерть.
Некоторые глупые, дерзновенные и невежды попускаются переводить на общий язык таковые
книги. Многие ученые люди, читая переводы сии, признаются, что ради
великой несвойственности и худого употребления слов они непонятнее подлинников. Что же скажем о сочинениях, до других наук касающихся, в которые часто вмешивают ложное, надписывают ложными названиями и тем паче славнейшим писателям приписывают свои вымыслы, чем более находится покупщиков.
Ничего не понимая, я с
великим наслаждением перелистывал эту
книгу вместе с моей сестрицей и растолковывал ей, что какая фигура представляет и значит.
«Детская библиотека», сочинение г. Камне, переведенная с немецкого А. С. Шишковым, особенно детские песни, которые скоро выучил я наизусть, привели меня в восхищение [Александр Семеныч Шишков, без сомнения, оказал
великую услугу переводом этой книжки, которая, несмотря на устарелость языка и нравоучительных приемов, до сих пор остается лучшею детскою
книгою.
Я сказал уже, что в Чурасове была изрядная библиотека; я не замедлил воспользоваться этим сокровищем и, с позволенья Прасковьи Ивановны, по выбору матери, брал оттуда
книги, которые читал с
великим наслаждением.
В это самое утро, нежась и развалясь в вольтеровском кресле, сидел Белавин в своем кабинете, уставленном по всем трем стенам шкапами с
книгами, наверху которых стояли мраморные бюсты
великих людей.
— Знаю, сударь, знаю;
великие наши астрономы ясно читают звездную
книгу и аки бы пророчествуют. О господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй! — сказал опять старик, приподняв глаза кверху, и продолжал как бы сам с собою. — Знамения небесные всегда предшествуют
великим событиям; только сколь ни быстр разум человека, но не может проникнуть этой тайны, хотя уже и многие другие мы имеем указания.
— Мне? — сказал Александр холодно, — помилуйте! какое я имею право располагать вашей волей? Извините, что я позволил себе сделать замечание. Читайте что угодно… «Чайльд-Гарольд» — очень хорошая
книга, Байрон —
великий поэт!
— Это… и это в вашей
книге! — воскликнул он, сверкая глазами и приподнимаясь с изголовья. — Я никогда не знал этого
великого места! Слышите: скорее холодного, холодного, чем теплого, чем толькотеплого. О, я докажу. Только не оставляйте, не оставляйте меня одного! Мы докажем, мы докажем!
Далее на стене, противуположной алькову, над огромной рабочей конторкой, заваленной приходо-расходными
книгами, счетами, мешочками с образцами семян ржи, ячменя, овса, планами на земли, фасадами на постройки, висел отлично гравированный портрет как бы рыцаря в шапочке и в мантии, из-под которой виднелись стальные латы, а внизу под портретом подпись: «Eques a victoria» [«Всадник-победитель» (лат.).], под которою, вероятно, рукою уж самого хозяина было прибавлено: «Фердинанд герцог Брауншвейг-Люнебургский,
великий мастер всех соединенных лож».
Положения эти признавали все
великие учители церкви, и на них же утвердил основание своей
книги Сен-Мартен».
И она с восторгом подумала о
великих словах, о глубоких мыслях, о бессмертных
книгах, оставленных потомству: «Разве это не те же вешки на загадочном пути человечества?»
— Да, маменька,
великая это тайна — смерть! Не вйсте ни дня ни часа — вот это какая тайна! Вот он все планы планировал, думал, уж так высоко, так высоко стоит, что и рукой до него не достанешь, а Бог-то разом, в одно мгновение, все его мечтания опроверг. Теперь бы он, может, и рад грешки свои поприкрыть — ан они уж в
книге живота записаны значатся. А из этой, маменька,
книги, что там записано, не скоро выскоблишь!
Потом с важно-благосклонною, то есть чисто мусульманскою улыбкою (которую я так люблю и именно люблю важность этой улыбки) обратились ко мне и подтвердили: что Иса был божий пророк и что он делал
великие чудеса; что он сделал из глины птицу, дунул на нее, и она полетела… и что это и у них в
книгах написано.
Таким образом я понял, какой
великий праздник «хорошая, правильная»
книга. Но как найти ее? Закройщица не могла помочь мне в этом.
В такие вечера —
книги не помогали, и тогда мы с Павлом старались развлечь людей своими средствами: мазали рожи себе сажей, красками, украшались пенькой и, разыгрывая разные комедии, сочиненные нами, героически боролись со скукой, заставляя людей смеяться. Вспомнив «Предание о том, как солдат спас Петра
Великого», я изложил эту книжку в разговорной форме, мы влезали на полати к Давидову и лицедействовали там, весело срубая головы воображаемым шведам; публика — хохотала.
Я чувствовал себя у порога каких-то
великих тайн и жил, как помешанный. Хотелось дочитать
книгу, было боязно, что она пропадет у солдата или он как-нибудь испортит ее. Что я скажу тогда закройщице?
Книги сделали меня неуязвимым для многого: зная, как любят и страдают, нельзя идти в публичный дом; копеечный развратишко возбуждал отвращение к нему и жалость к людям, которым он был сладок. Рокамболь учил меня быть стойким, но поддаваться силе обстоятельств, герои Дюма внушали желание отдать себя какому-то важному,
великому делу. Любимым героем моим был веселый король Генрих IV, мне казалось, что именно о нем говорит славная песня Беранже...
Мне захотелось сделать ему приятное — подарить
книгу. В Казани на пристани я купил за пятачок «Предание о том, как солдат спас Петра
Великого», но в тот час повар был пьян, сердит, я не решился отдать ему подарок и сначала сам прочитал «Предание». Оно мне очень понравилось, — все так просто, понятно, интересно и кратко. Я был уверен, что эта
книга доставит удовольствие моему учителю.
Великим постом — нельзя читать
книг, — у меня отобрали «Живописное обозрение», и эта пустая, постная жизнь снова подошла вплоть ко мне.
Большинство духовных критиков на мою
книгу пользуются этим способом. Я бы мог привести десятки таких критик, в которых без исключения повторяется одно и то же: говорится обо всем, но только не о том, что составляет главный предмет
книги. Как характерный пример таких критик приведу статью знаменитого, утонченного английского писателя и проповедника Фаррара,
великого, как и многие ученые богословы, мастера обходов и умолчаний. Статья эта напечатана в американском журнале «Forum» за октябрь 1888 года.
«Что оставила нам Греция?
Книги, мраморы. Оттого ли она
велика, что побеждала, или оттого, что произвела? Не нападения персов помешали грекам впасть в самый грубый материализм. Не нападения же варваров на Рим спасли и возродили его! Что, Наполеон I продолжал разве
великое умственное движение, начатое философами конца прошлого века?
— Я сбираюсь покинуть ваш дом, полковник, — проговорил Фома самым спокойным голосом. — Я решился идти куда глаза глядят и потому нанял на свои деньги простую, мужичью телегу. На ней теперь лежит мой узелок; он не
велик: несколько любимых
книг, две перемены белья — и только! Я беден, Егор Ильич, но ни за что на свете не возьму теперь вашего золота, от которого я еще и вчера отказался!..
До старинных
книг Татьяна Власьевна была
великая охотница, хотя и считалась давно уже единоверкой; она никогда не упускала случая приобрести такую
книгу, чтобы иметь возможность почитать ее наедине.
Один недавно умерший русский писатель, владевший умом обаятельной глубины и светлости, человек, увлекавшийся безмерно и соединявший в себе крайнюю необузданность страстей с голубиною кротостью духа, восторженно утверждал, что для людей живых, для людей с искрой божией нет semper idem, и что такие, живые люди, оставленные самим себе, никогда друг для друга не исчерпываются и не теряют
великого жизненного интереса; остаются друг для друга вечно, так сказать, недочитанною любопытною
книгою.
Книга эта должна быть
велика, как Париж, как мир!..
Но положим даже, что порядок этот очень хорош, и что все-таки находятся люди, которые не хотят подчиняться этому порядку и стремятся выскочить из него; но и в таком случае они не виноваты, потому что, значит, у них не нашлось в голове рефлексов [Рефлексы — термин, ставший популярным в России после выхода в свет знаменитой
книги великого физиолога-материалиста И.М.Сеченова (1829—1905) «Рефлексы головного мозга» (1863).
Неведомые, прекрасные, раскрывались они перед ее внимательным взором; со страниц
книги, которую Рудин держал в руках, дивные образы, новые, светлые мысли так и лились звенящими струями ей в душу, и в сердце ее, потрясенном благородной радостью
великих ощущений, тихо вспыхивала и разгоралась святая искра восторга…
M-lle Boncourt особенно строго и кисло посматривала через очки свои, когда Наталья читала исторические
книги: по понятиям старой француженки, вся история была наполнена непозволительными вещами, хотя она сама из
великих мужей древности знала почему-то только одного Камбиза, а из новейших времен — Людовика XIV и Наполеона, которого терпеть не могла.
Не нянькины сказки, а полные смысла прямого ведутся у Иды беседы. Читает она здесь из Плутарха про
великих людей; говорит она детям о матери Вольфганга Гете; читает им Смайльса «Self-Help» [«Самопомощь» (англ.)] —
книгу, убеждающую человека «самому себе помогать»; читает и про тебя, кроткая Руфь, обретшая себе, ради достоинств души своей, отчизну в земле чуждой.
Она в самом деле отгадала:
великие души имеют особенное преимущество понимать друг друга; они читают в сердце подобных себе, как в
книге, им давно знакомой; у них есть приметы, им одним известные, и темные для толпы; одно слово в устах их иногда целая повесть, целая страсть со всеми ее оттенками.
Ведь ты грядешь с тем, чтоб играть роль, ты даже в обывательских
книгах в графе «чем занимается» отмечен: «дирижирующий класс» — надо же, чтоб ты понимал, что именно разумели наши предки, говоря: земля наша
велика и обильна, но порядку в ней нет.
Помыслы в сердце человеческом — глубокая вода, но и их умел вычерпывать мудрый царь. В словах и голосе, в глазах, в движениях рук так же ясно читал он самые сокровенные тайны душ, как буквы в открытой
книге. И потому со всех концов Палестины приходило к нему
великое множество людей, прося суда, совета, помощи, разрешения спора, а также и за разгадкою непонятных предзнаменований и снов. И дивились люди глубине и тонкости ответов Соломоновых.
Ко времени, о котором я упоминаю только для связи рассказа, появился весьма красивый и самонадеянный актер Славин; последний, желая блеснуть общим образованием, издал
книгу афоризмов, состоящую из бесспорных истин, вроде: Шекспир
велик, Шиллер вдохновенен и т. д. Наконец последовал его бенефис в Гамлете, а затем и следующее стихотворение Дьякова...
Много наслушался я любопытнейших рассказов от С. Н. Глинки, который сам был действующим лицом в этом
великом событии; долго, при каждом свидании, я упрашивал его рассказать еще что-нибудь, [В 1836 году С. Н. Глинка выдал
книгу под названием «Записки о 1812 годе С. Г., первого ратника Московского ополчения», но в этих записках помещены далеко не все его рассказы.] но все имеет свой конец, и незаметно перешли мы с ним от событий громадных к мелким делам, житейским и литературным.