Неточные совпадения
Так что бедный путешественник, переехавший через границу, все еще
в продолжение нескольких минут не мог опомниться и, отирая пот, выступивший мелкою сыпью по всему телу, только крестился да приговаривал: «Ну, ну!» Положение его весьма походило на положение школьника, выбежавшего из секретной
комнаты, куда
начальник призвал его, с тем чтобы дать кое-какое наставление, но вместо того высек совершенно неожиданным образом.
Бездействующий разум не требовал и не воскрешал никаких других слов.
В этом состоянии внутренней немоты Клим Самгин перешел
в свою
комнату, открыл окно и сел, глядя
в сырую тьму сада, прислушиваясь, как стучит и посвистывает двухсложное словечко. Туманно подумалось, что, вероятно, вот
в таком состоянии угнетения бессмыслицей земские
начальники сходят с ума. С какой целью Дронов рассказал о земских
начальниках? Почему он, почти всегда, рассказывает какие-то дикие анекдоты? Ответов на эти вопросы он не искал.
И Илья Ильич вдруг робел, сам не зная отчего, когда
начальник входил
в комнату, и у него стал пропадать свой голос и являлся какой-то другой, тоненький и гадкий, как скоро заговаривал с ним
начальник.
Эти
комнаты,
в которых живут, имеют такой вид, как
в квартирах чиновничьих семейств средней руки,
в семействах старых
начальников отделения или молодых столоначальников, которые скоро будут
начальниками отделения.
Вот, например, мы сидим
в той самой
комнате, где сто лет назад сидел Степан Иванович Шешковский,
начальник тайной экспедиции, и производил здесь пытки арестованных.
Первое намерение
начальника губернии было, кажется, допечь моего героя неприятными делами. Не больше как через неделю Вихров, сидя у себя
в комнате, увидел, что на двор к ним въехал на ломовом извозчике с кипами бумаг солдат,
в котором он узнал сторожа из канцелярии губернатора.
Пробежав спальню и узкий шинельный коридорчик, Александров с разбега ворвался
в дежурную
комнату; она же была и учительской. Там сидели двое: дежурный поручик Михин, он же отделенный
начальник Александрова, и пришедший на вечернюю репетицию для учеников, слабых по тригонометрии и по приложению алгебры, штатский учитель Отте, маленький, веселый человек, с корпусом Геркулеса и с жалкими ножками карлика.
Зимний дворец после пожара был давно уже отстроен, и Николай жил
в нем еще
в верхнем этаже. Кабинет,
в котором он принимал с докладом министров и высших
начальников, была очень высокая
комната с четырьмя большими окнами. Большой портрет императора Александра I висел на главной стене. Между окнами стояли два бюро. По стенам стояло несколько стульев,
в середине
комнаты — огромный письменный стол, перед столом кресло Николая, стулья для принимаемых.
Хотя, впрочем, этому и не было никакой причины, потому что десяток чиновников, составлявших весь правительственный механизм канцелярии, и без того был
в надлежащем страхе: завидя его издали, оставлял уже дело и ожидал стоя
в вытяжку, пока
начальник пройдет через
комнату.
В первый же месяц, когда приспело время получать жалованье, Николай Фермор явился к казначею вместе с другими, Казначей с своими сундуками помещался
в комнате, смежной с кабинетом
начальника части.
И тотчас же мне стали сниться жена, ее
комната,
начальник станции с ненавидящим лицом, кучи снега, пожар
в театре… Приснились мужики, вытащившие у меня из амбара двадцать кулей ржи…
Он сыплет вопросами и без всякой видимой причины становится все строже и строже. Малахин уже лезет
в карман за бумажником, но
начальник, вконец оскорбленный и возмущенный неизвестно чем, вскакивает со стула и выбегает из
комнаты. Малахин, пожимая плечами, выходит и ищет, с кем бы еще поговорить.
Не получив ответа, старик идет на станцию. Он ищет сначала знакомого обер-кондуктора и, не найдя его, идет к
начальнику станции.
Начальник сидит у себя
в комнате за столом и перебирает пальцами пачку каких-то бланков. Он занят и делает вид, что не замечает вошедшего. Наружность у него внушительная: голова черная, стриженая, уши оттопыренные, нос длинный, с горбиной, лицо смуглое; выражение у него суровое и как будто оскорбленное. Малахин начинает длинно излагать ему свою претензию.
Бьет второй звонок. Господин
в странной шубке поднимается. Контролер берет его под руку и, продолжая горячо говорить, уходит с ним на платформу. После третьего звонка
в комнату вбегает
начальник станции и садится за свой стол.
— Слушаю-с, — проговорил немного смутившийся Осип Михайлыч. — Я вошел
в домик Федосея Николаича (благоприобретенный-с). Федосей Николаич, как известно, не то чтобы сослуживец, но целый
начальник. Обо мне доложили и тотчас же ввели
в кабинет. Как теперь вижу: совсем, совсем почти темная
комната, а свечей не подают. Смотрю, входит Федосей Николаич. Так мы и остаемся с ним
в темноте…
В камере сидело пять женщин. Жена и дочь бежавшего
начальника уездной милиции при белых. Две дамы, на которых донесла их прислуга, что они ругали большевиков. И седая женщина с одутловатым лицом, приютившая Катю
в первую ночь, — жена директора одного из частных банков. С нею случилась странная история. Однажды,
в отсутствие мужа, к ней пришли два молодых человека, отозвали ее
в отдельную
комнату и сообщили, что они — офицеры, что большевики их разыскивают для расстрела, и умоляли дать им приют на сутки.
Да и вообще он ни крошечки не верит
в успех дознания и поисков. Он даже не очень охотно давал показание
в участке, где продиктовал текст заявления, появившегося на другой день
в газетах. А сегодня, когда он подал новое письменное заявление
начальнику сыскной полиции, вон
в той большой
комнате, ему хотелось сказать...
— Теперь вы, наша армия, Лифляндия спасены! — сказала шепотом баронесса и пригласила было генерала
в другую
комнату, чтобы передать ему важную тайну; но когда он решительно объявил, что голова его ничего не варит при тощем желудке, тогда она присовокупила: — Будь по-вашему, только не кайтесь после. Между тем позвольте мне представить вам ученого путешественника. Господин доктор Зибенбюргер! господин генерал-вахтмейстер и главный
начальник в Лифляндии желает иметь честь с вами ознакомиться.
Затрудняюсь объяснить, чем заслужил я это, но большинство приходящих относятся ко мне с чувством глубочайшего почтения, даже преклонения, и только немногие являются с целью спора, всегда, впрочем, имеющего умеренный и приличный характер. Обычно я усаживаюсь посредине
комнаты,
в мягком и глубоком кресле, предоставленном мне на этот случай г.
начальником, слушатели же тесно окружают меня, и некоторые наиболее экзальтированные юноши и девицы усаживаются у моих ног.
Пользуясь его указаниями, а также советами все того же обязательного г.
начальника, нанятые мною рабочие превратили одну из
комнат в точное подобие камеры.