Неточные совпадения
Выступили знакомые подробности: оленьи рога, полки с книгами,
зеркало печи с отдушником, который давно надо было починить, отцовский диван,
большой стол, на столе открытая книга, сломанная пепельница, тетрадь с его почерком.
Взобравшись узенькою деревянною лестницею наверх, в широкие сени, он встретил отворявшуюся со скрипом дверь и толстую старуху в пестрых ситцах, проговорившую: «Сюда пожалуйте!» В комнате попались всё старые приятели, попадающиеся всякому в небольших деревянных трактирах, каких немало выстроено по дорогам, а именно: заиндевевший самовар, выскобленные гладко сосновые стены, трехугольный шкаф с чайниками и чашками в углу, фарфоровые вызолоченные яички пред образами, висевшие на голубых и красных ленточках, окотившаяся недавно кошка,
зеркало, показывавшее вместо двух четыре глаза, а вместо лица какую-то лепешку; наконец натыканные пучками душистые травы и гвоздики у образов, высохшие до такой степени, что желавший понюхать их только чихал и
больше ничего.
Проходя через бабушкин кабинет, я взглянул на себя в
зеркало: лицо было в поту, волосы растрепаны, вихры торчали
больше чем когда-нибудь; но общее выражение лица было такое веселое, доброе и здоровое, что я сам себе понравился.
Он сел пить кофе против
зеркала и в непонятной глубине его видел свое очень истощенное, бледное лицо, а за плечом своим —
большую, широколобую голову, в светлых клочьях волос, похожих на хлопья кудели; голова низко наклонилась над столом, пухлая красная рука работала вилкой в тарелке, таская в рот куски жареного мяса. Очень противная рука.
Он быстро выпил стакан чаю, закурил папиросу и прошел в гостиную, — неуютно, не прибрано было в ней.
Зеркало мельком показало ему довольно статную фигуру человека за тридцать лет, с бледным лицом, полуседыми висками и негустой острой бородкой. Довольно интересное и даже как будто новое лицо. Самгин оделся, вышел в кухню, — там сидел товарищ Яков, рассматривая синий ноготь на
большом пальце голой ноги.
Он хотел зажечь лампу, встать, посмотреть на себя в
зеркало, но думы о Дронове связывали, угрожая какими-то неприятностями. Однако Клим без особенных усилий подавил эти думы, напомнив себе о Макарове, его угрюмых тревогах, о ничтожных «Триумфах женщин», «рудиментарном чувстве» и прочей смешной ерунде, которой жил этот человек. Нет сомнения — Макаров все это выдумал для самоукрашения, и, наверное, он втайне развратничает
больше других. Уж если он пьет, так должен и развратничать, это ясно.
Кутузов, задернув драпировку, снова явился в
зеркале,
большой, белый, с лицом очень строгим и печальным. Провел обеими руками по остриженной голове и, погасив свет, исчез в темноте более густой, чем наполнявшая комнату Самгина. Клим, ступая на пальцы ног, встал и тоже подошел к незавешенному окну. Горит фонарь, как всегда, и, как всегда, — отблеск огня на грязной, сырой стене.
Простая кровать с
большим занавесом, тонкое бумажное одеяло и одна подушка. Потом диван, ковер на полу, круглый стол перед диваном, другой маленький письменный у окна, покрытый клеенкой, на котором, однако же, не было признаков письма, небольшое старинное
зеркало и простой шкаф с платьями.
Везде почерневшие, массивные, дубовые и из черного дерева кресла, столы, с бронзовой отделкой и деревянной мозаикой;
большие китайские вазы; часы — Вакх, едущий на бочке;
большие овальные, в золоченых, в виде веток, рамах,
зеркала; громадная кровать в спальне стояла, как пышный гроб, покрытый глазетом.
— Скажите мне что-нибудь про Петербург, про ваши победы: о, их много у вас? да? Скажите, что тамошние женщины — лучше здешних? (она взглянула на себя в
зеркало) одеваются с
большим вкусом? (и обдернула на себе платье и сбросила с плеча кружевную мантилью).
Открыла другой футляр, побольше — там серьги. Она вдела их в уши и, сидя в постели, тянулась взглянуть на себя в
зеркало. Потом открыла еще два футляра и нашла
большие массивные браслеты, в виде змеи кольцом, с рубиновыми глазами, усеянной по местам сверкающими алмазами, и сейчас же надела их.
После обеда мне позволяли в
большой зале играть час в мячик, прыгать через веревочку, но тихонько, чтоб не разбить
зеркал и не топать ногами.
Несколько
больших зал обращены окнами на залив; веранда, камины, окна обложены мрамором; везде бронза, хрусталь; отличные
зеркала, изящная мебель — все привезено из Англии.
И он еще
больше, чем на службе, чувствовал, что это было «не то», а между тем, с одной стороны, не мог отказаться от этого назначения, чтобы не огорчить тех, которые были уверены, что они делают ему этим
большое удовольствие, а с другой стороны, назначение это льстило низшим свойствам его природы, и ему доставляло удовольствие видеть себя в
зеркале в шитом золотом мундире и пользоваться тем уважением, которое вызывало это назначение в некоторых людях.
На
большом столе у
зеркала лежал его открытый чемодан, из которого виднелись его туалетный несессер и книги, взятые им с собою: русская — опыт исследования законов преступности, о том же одна немецкая и одна английская книга.
— О-о-о… — стонет Ляховский, хватаясь обеими руками за голову. — Двадцать пять рублей, двадцать пять рублей… Да ведь столько денег чиновник не получает, чи-нов-ник!.. Понял ты это? Пятнадцать рублей, десять, восемь… вот сколько получает чиновник! А ведь он благородный, у него кокарда на фуражке, он должен содержать мать-старушку… А ты что? Ну, посмотри на себя в
зеркало: мужик, и
больше ничего… Надел порты да пояс — и дело с концом… Двадцать пять рублей… О-о-о!
Из всей обстановки кабинета Ляховского только это
зеркало несколько напоминало об удобствах и известной привычке к роскоши; все остальное отличалось
большой скромностью, даже некоторым убожеством: стены были покрыты полинялыми обоями, вероятно, синего цвета; потолок из белого превратился давно в грязно-серый и был заткан по углам паутиной; паркетный пол давно вытерся и был покрыт донельзя измызганным ковром, потерявшим все краски и представлявшимся издали
большим грязным пятном.
Этот «верх» состоял из множества
больших парадных комнат, меблированных по купеческой старине, с длинными скучными рядами неуклюжих кресел и стульев красного дерева по стенам, с хрустальными люстрами в чехлах, с угрюмыми
зеркалами в простенках.
И дом у него старинной постройки; в передней, как следует, пахнет квасом, сальными свечами и кожей; тут же направо буфет с трубками и утиральниками; в столовой фамильные портреты, мухи,
большой горшок ерани и кислые фортепьяны; в гостиной три дивана, три стола, два
зеркала и сиплые часы, с почерневшей эмалью и бронзовыми, резными стрелками; в кабинете стол с бумагами, ширмы синеватого цвета с наклеенными картинками, вырезанными из разных сочинений прошедшего столетия, шкафы с вонючими книгами, пауками и черной пылью, пухлое кресло, итальянское окно да наглухо заколоченная дверь в сад…
Едва Верочка разделась и убрала платье, — впрочем, на это ушло много времени, потому что она все задумывалась: сняла браслет и долго сидела с ним в руке, вынула серьгу — и опять забылась, и много времени прошло, пока она вспомнила, что ведь она страшно устала, что ведь она даже не могла стоять перед
зеркалом, а опустилась в изнеможении на стул, как добрела до своей комнаты, что надобно же поскорее раздеться и лечь, — едва Верочка легла в постель, в комнату вошла Марья Алексевна с подносом, на котором была
большая отцовская чашка и лежала целая груда сухарей.
Николай уезжал по утрам на Ильинку, в контору, где у них было
большое суконное дело, а старший весь день сидел у окна в покойном кожаном кресле, смотрел в
зеркало и ждал посетителя, которого пустит к нему швейцар — прямо без доклада. Михаил Иллиодорович всегда сам разговаривал с посетителями.
Харитина в свою очередь отнеслась к гостье с
большим подозрением. Неспроста эта мудреная птица прилетела. Но она сделала вид, что ничего не подозревает, и несколько раз принималась обнимать и целовать гостью, а раз подвела гостью к
зеркалу и проговорила...
Большая квадратная зала с
зеркалами в золоченых рамах, с двумя десятками плюшевых стульев, чинно расставленных — вдоль стен, с олеографическими картинами Маковского «Боярский пир» и «Купанье», с хрустальной люстрой посредине — тоже спит и в тишине и полумраке кажется непривычно задумчивой, строгой, странно-печальной.
Во всех домах отворенные окна ярко освещены, а перед подъездами горят висячие фонари. Обеим девушкам отчетливо видна внутренность залы в заведении Софьи Васильевны, что напротив: желтый блестящий паркет, темно-вишневые драпри на дверях, перехваченные шнурами, конец черного рояля, трюмо в золоченой раме и то мелькающие в окнах, то скрывающиеся женские фигуры в пышных платьях и их отражения в
зеркалах. Резное крыльцо Треппеля, направо, ярко озарено голубоватым электрическим светом из
большого матового шара.
Один
большой писатель — человек с хрустально чистой душой и замечательным изобразительным талантом — подошел однажды к этой теме, и вот все, что может схватить глаз внешнего, отразилось в его душе, как в чудесном
зеркале.
После моего выздоровления я начинаю помнить себя уже дитятей, не крепким и резвым, каким я сделался впоследствии, но тихим, кротким, необыкновенно жалостливым,
большим трусом и в то же время беспрестанно, хотя медленно, уже читающим детскую книжку с картинками под названием «
Зеркало добродетели».
Распорядясь и поручив исполненье Александре Ивановне, мать принарядилась перед
большим, на полу стоящим,
зеркалом, какого я сроду еще не видывал, и ушла в гостиную; она воротилась после ужина, когда я уже спал.
— Иные и знают, нарочно знакомиться с кавалерами приезжают. Повертывается она декольте перед
зеркалом, а из засады — кавалер: же лоннёр…
Большие съезды бывают.
Ночь. Зеленое, оранжевое, синее; красный королевский инструмент; желтое, как апельсин, платье. Потом — медный Будда; вдруг поднял медные веки — и полился сок: из Будды. И из желтого платья — сок, и по
зеркалу капли сока, и сочится
большая кровать, и детские кроватки, и сейчас я сам — и какой-то смертельно-сладостный ужас…
Мы прошли через комнату, где стояли маленькие, детские кровати (дети в ту эпоху были тоже частной собственностью). И снова комнаты, мерцание
зеркал, угрюмые шкафы, нестерпимо пестрые диваны, громадный «камин»,
большая, красного дерева кровать. Наше теперешнее — прекрасное, прозрачное, вечное — стекло было только в виде жалких, хрупких квадратиков-окон.
Именно так было поступлено и со мной, больным, почти умирающим. Вместо того, чтобы везти меня за границу, куда, впрочем, я и сам не чаял доехать, повезли меня в Финляндию. Дача — на берегу озера, которое во время ветра невыносимо гудит, а в прочее время разливает окрест приятную сырость. Домик маленький, но веселенький, мебель сносная, но о
зеркале и в помине нет. Поэтому утром я наливаю в рукомойник воды и причесываюсь над ним. Простору довольно, и
большой сад для прогулок.
В диванной, куда нас провел Фока и где он постлал нам постель, казалось, все —
зеркало, ширмы, старый деревянный образ, каждая неровность стены, оклеенной белой бумагой, — все говорило про страдания, про смерть, про то, чего уже
больше никогда не будет.
Помню, что в одном из прочитанных мною в это лето сотни романов был один чрезвычайно страстный герой с густыми бровями, и мне так захотелось быть похожим на него наружностью (морально я чувствовал себя точно таким, как он), что я, рассматривая свои брови перед
зеркалом, вздумал простричь их слегка, чтоб они выросли гуще, но раз, начав стричь, случилось так, что я выстриг в одном месте
больше, — надо было подравнивать, и кончилось тем, что я, к ужасу своему, увидел себя в
зеркало безбровым и вследствие этого очень некрасивым.
Потом, как мне ни совестно было показывать слишком
большую радость, я не удержался, пошел в конюшню и каретный сарай, посмотрел Красавчика, Кузьму и дрожки, потом снова вернулся и стал ходить по комнатам, поглядывая в
зеркала и рассчитывая деньги в кармане и все так же счастливо улыбаясь.
Юнкера толпились между двумя громадными, во всю стену,
зеркалами, расположенными прямо одно против другого. Они обдергивали друг другу складки мундиров сзади, приводили карманными щетками в порядок свои проборы или вздыбливали вверх прически бобриком; одни, послюнив пальцы, подкручивали молодые, едва обрисовавшиеся усики, другие пощипывали еще несуществующие. «Счастливец Бутынский! у него рыжие усы,
большие, как у двадцатипятилетнего поручика».
— А скажите, что вот это такое? — заговорила она с ним ласковым голосом. — Я иногда, когда смотрюсь в
зеркало, вдруг точно не узнаю себя и спрашиваю: кто же это там, — я или не я? И так мне сделается страшно, что я убегу от
зеркала и целый день уж
больше не загляну в него.
— Почти четыре комнаты, — говорил он, —
зеркала в золотых рамах, мебель обита шелком, перегородка красного дерева, ковер персидский… Ну-с, это окончательно Европа! И так как я считаю себя все-таки принадлежащим
больше к европейцам, чем к москвичам, то позвольте мне этот номер оставить за собою!
В
большой зале, с двумя
зеркалами в простенах, картинами-премиями «Нивы» в золотом багете, с парой карточных столов и дюжиной венских стульев, было пустынно и скучно.
Взглянув в
зеркало рядом с ней, я увидал скуластое, широконосое лицо, с
большим синяком на лбу, давно не стриженные волосы торчали во все стороны вихрами, — вот это и называется «очень странный мальчик»?.. Не похож странный мальчик на фарфоровую тонкую фигурку…
Поглядев на себя в
зеркало, он привычным движеньем старческих рук подвил виски и хохол и поправил крест, аксельбанты и
большие с вензелями эполеты и, слабо шагая плохо повинующимися старческими ногами, стал подниматься вверх по ковру отлогой лестницы.
Он в первый раз назвал её так, пугливо оглянулся и поднял руку к лицу, как бы желая прикрыть рот. Со стены, из рамы
зеркала, на него смотрел
большой, полный, бородатый человек, остриженный в кружок, в поддёвке и сиреневой рубахе. Красный, потный, он стоял среди комнаты и смущённо улыбался мягкой, глуповатой улыбкой.
Сначала долго пили чай, в передней комнате, с тремя окнами на улицу, пустоватой и прохладной; сидели посредине её, за
большим столом, перегруженным множеством варений, печений, пряниками, конфетами и пастилами, — Кожемякину стол этот напомнил прилавки кондитерских магазинов в Воргороде. Жирно пахло съестным, даже
зеркало — казалось — смазано маслом, жёлтые потеки его стекали за раму, а в средине
зеркала был отражён чёрный портрет какого-то иеромонаха, с круглым, кисло-сладким лицом.
И оглядывалась вокруг, точно сейчас только заметив погасший самовар, тарелки со сластями, вазы варенья, вычурную раму
зеркала, часы на стене и всю эту
большую, уютную комнату, полную запахами сдобного теста, помады и лампадного масла. Волосы на висках у неё растрепались, и голова казалась окрылённой тёмными крыльями. Матвей наклонился над тетрадкой, продолжая...
Для Степана Михайлыча это было дело обыкновенное; он же, выходя, немножко отряхнулся по привычке и утерся, а Софья Николавна не подозревала, что так искусно и сильно напудрена, и сам свекор расхохотался, глядя на свою невестку; она же смеялась
больше всех, шутила очень забавно и жалела только о том, что нет
зеркала и что не во что ей посмотреться, хорошо ли она убрана на бал.
Все эти
большие и маленькие люди были обеспокоены целым рядом неблагоприятных примет, и настроение было угнетенное: разбилось в передней
зеркало, самовар гудел каждый день и, как нарочно, даже теперь гудел; рассказывали, что из ботинка Нины Федоровны, когда она одевалась, выскочила мышь.
Приподняв голову, он увидал себя в
зеркале. Чёрные усики шевелились над его губой,
большие глаза смотрели устало, на скулах горел румянец. Даже и теперь его лицо, обеспокоенное, угрюмое, но всё-таки красивое грубоватой красотой, было лучше болезненно жёлтого, костлявого лица Павла Грачёва.
Большая зала в доме Вышневского, богато меблированная. Налево дверь в кабинет Вышневского, направо — в комнаты Анны Павловны; по обе стороны на стенах по
зеркалу и под ними столики; прямо входная дверь.
Он оробел немножко… но, увидав в
зеркале свою статную фигуру, обтянутую сюртуком, смуглое свое лицо в рамке пушистой черной бородки, серьезное, с
большими темными глазами, — приподнял плечи и уверенно пошел вперед через зал…
В подкрепление этой просьбы княгиня пожала Функендорфу руку, и они расстались; а чуть только карета графа отъехала от подъезда, бабушка сейчас же позвала к себе Ольгу Федотовну и послала ее к модистке, чтобы та принесла ей «коробук самых солидных чепцов». Выбрав себе из них самый
большой, с крахмальным бантом на темени, княгиня сейчас же надела на себя этот старушечий чепец и, осмотревшись пред
зеркалом, велела, чтоб ей таких еще две дюжины нашили.
Ну взгляни в
зеркало, что ты там видишь? глупое лицо —
больше ничего.