Неточные совпадения
— Да вот, как вы сказали,
огонь блюсти. А то не дворянское дело. И дворянское дело наше делается не здесь, на выборах, а там, в своем углу. Есть тоже свой сословный инстинкт, что должно или не должно. Вот мужики тоже, посмотрю на них другой раз: как хороший мужик, так хватает земли нанять сколько может. Какая ни будь плохая земля, всё пашет. Тоже
без расчета. Прямо в убыток.
— Да, — с гордым удовольствием отвечал Левин. — Да, это что-то странно, — продолжал он. — Так мы
без расчета и живем, точно приставлены мы, как весталки древние, блюсти
огонь какой-то.
Кто ж виноват? зачем она не хочет дать мне случай видеться с нею наедине? Любовь, как
огонь, —
без пищи гаснет. Авось ревность сделает то, чего не могли мои просьбы.
Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь,
Так воспитаньем, слава богу,
У нас немудрено блеснуть.
Онегин был, по мненью многих
(Судей решительных и строгих),
Ученый малый, но педант.
Имел он счастливый талант
Без принужденья в разговоре
Коснуться до всего слегка,
С ученым видом знатока
Хранить молчанье в важном споре
И возбуждать улыбку дам
Огнем нежданных эпиграмм.
Становилось темнее, с гор повеяло душистой свежестью, вспыхивали
огни, на черной плоскости озера являлись медные трещины. Синеватое туманное небо казалось очень близким земле, звезды
без лучей, похожие на куски янтаря, не углубляли его. Впервые Самгин подумал, что небо может быть очень бедным и грустным. Взглянул на часы: до поезда в Париж оставалось больше двух часов. Он заплатил за пиво, обрадовал картинную девицу крупной прибавкой «на чай» и не спеша пошел домой, размышляя о старике, о корке...
Веселая ‹девица›, приготовив утром кофе, — исчезла. Он целый день питался сардинами и сыром, съел все, что нашел в кухне, был голоден и обозлен. Непривычная темнота в комнате усиливала впечатление оброшенности, темнота вздрагивала, точно пытаясь погасить
огонь свечи, а ее и
без того хватит не больше, как на четверть часа. «Черт вас возьми…»
Не видала она себя в этом сне завернутою в газы и блонды на два часа и потом в будничные тряпки на всю жизнь. Не снился ей ни праздничный пир, ни
огни, ни веселые клики; ей снилось счастье, но такое простое, такое неукрашенное, что она еще раз,
без трепета гордости, и только с глубоким умилением прошептала: «Я его невеста!»
Плохо верили обломовцы и душевным тревогам; не принимали за жизнь круговорота вечных стремлений куда-то, к чему-то; боялись как
огня увлечения страстей; и как в другом месте тело у людей быстро сгорало от волканической работы внутреннего, душевного
огня, так душа обломовцев мирно,
без помехи утопала в мягком теле.
Он говорил, что «нормальное назначение человека — прожить четыре времени года, то есть четыре возраста,
без скачков, и донести сосуд жизни до последнего дня, не пролив ни одной капли напрасно, и что ровное и медленное горение
огня лучше бурных пожаров, какая бы поэзия ни пылала в них».
— Что ты, Бог с тобой: я в кофте! — с испугом отговаривалась Татьяна Марковна, прячась в коридоре. — Бог с ним: пусть его спит! Да как он спит-то: свернулся, точно собачонка! — косясь на Марка, говорила она. — Стыд, Борис Павлович, стыд: разве перин нет в доме? Ах ты, Боже мой! Да потуши ты этот проклятый
огонь!
Без пирожного!
— Еще? — что еще? Теперь забыла. Говорит, что все эти «попытки служат истине, очищают ее, как
огнем, что это неизбежная борьба,
без которой победа и царство истины не было бы прочно…» И мало ли что он еще говорил!..
Около носа и на щеках роились веснушки и не совсем пропадали даже зимою. Из-под них пробивался пунцовый пламень румянца. Но веснушки скрадывали
огонь и придавали лицу тень,
без которой оно казалось как-то слишком ярко освещено и открыто.
Показался свет и рука, загородившая
огонь. Вера перестала смотреть, положила голову на подушку и притворилась спящею. Она видела, что это была Татьяна Марковна, входившая осторожно с ручной лампой. Она спустила с плеч на стул салоп и шла тихо к постели, в белом капоте,
без чепца, как привидение.
Потом якуты повели лошадей на кормовище за речку, там развели
огонь и заварили свои два блюда: варенную в воде муку с маслом и муку, варенную в воде,
без масла.
Семья солонов попала в положение между двух
огней; с одной стороны, на них нападали хунхузы, а с другой — правительственные войска, которые избивали всех
без разбору.
По времени нам пора было устраивать бивак. Я хотел было войти в юрту, но Дерсу просил меня подождать немного. Он накрутил на палку бересту, зажег ее и, просунув факел в юрту, с криками стал махать им во все стороны. Захаров и Аринин смеялись, а он пресерьезно говорил им, что, как только
огонь вносится в юрту, черт вместе с дымом вылетает через отверстие в крыше. Только тогда человек может войти в нее
без опаски.
В одном месте было много плавникового леса, принесенного сюда во время наводнений. На Лефу этим пренебрегать нельзя, иначе рискуешь заночевать
без дров. Через несколько минут стрелки разгружали лодку, а Дерсу раскладывал
огонь и ставил палатку.
Милый друг! погаси
Поцелуи твои;
И
без них при тебе
Огонь пылает в крови.
Утром я бросился в небольшой флигель, служивший баней, туда снесли Толочанова; тело лежало на столе в том виде, как он умер: во фраке,
без галстука, с раскрытой грудью; черты его были страшно искажены и уже почернели. Это было первое мертвое тело, которое я видел; близкий к обмороку, я вышел вон. И игрушки, и картинки, подаренные мне на Новый год, не тешили меня; почернелый Толочанов носился перед глазами, и я слышал его «жжет —
огонь!».
— Тебе что! Ты заперся у себя в кабинете, и горюшка мало! сидишь да по ляжкам похлопываешь… А я цельный день как в
огне горю… Куда я теперь
без Федота поспела!
Но он возгорится не
без нашего человеческого
огня.
В старину пожарных, кроме борьбы с
огнем, совали всюду, начиная от вытаскивания задохшихся рабочих из глубоких колодцев или отравленных газом подвалов до исправления обязанностей санитаров. И все это
без всяких предохранительных средств!
Страшен был не он, с его хвостом, рогами и даже
огнем изо рта. Страшно было ощущение какого-то другого мира, с его вмешательством, непонятным, таинственным и грозным… Всякий раз, когда кто-нибудь умирал по соседству, особенно если умирал неожиданно, «наглою» смертью «
без покаяния», — нам становилась страшна тьма ночи, а в этой тьме — дыхание ночного ветра за окном, стук ставни, шум деревьев в саду, бессознательные вскрикивания старой няньки и даже простой жук, с смутным гудением ударяющийся в стекла…
Выйдя от Луковникова, Галактион решительно не знал, куда ему идти. Раньше он предполагал завернуть к тестю, чтобы повидать детей, но сейчас он не мог этого сделать. В нем все точно повернулось. Наконец, ему просто было совестно. Идти на квартиру ему тоже не хотелось. Он
без цели шел из улицы в улицу, пока не остановился перед ссудною кассой Замараева. Начинало уже темнеть, и кое-где в окнах мелькали
огни. Галактион позвонил, но ему отворили не сразу. За дверью слышалось какое-то предупреждающее шушуканье.
Как только
огонь обхватит ее всю, — полезай в камин, но только
без перчаток, с голыми руками, и рукава отверни, и тащи пачку из
огня!
— Матушка! Королевна! Всемогущая! — вопил Лебедев, ползая на коленках перед Настасьей Филипповной и простирая руки к камину. — Сто тысяч! Сто тысяч! Сам видел, при мне упаковывали! Матушка! Милостивая! Повели мне в камин: весь влезу, всю голову свою седую в
огонь вложу!.. Больная жена
без ног, тринадцать человек детей — всё сироты, отца схоронил на прошлой неделе, голодный сидит, Настасья Филипповна!! — и, провопив, он пополз было в камин.
Он издали узнал высокую сгорбленную фигуру Зыкова, который ходил около разведенного огонька. Старик был
без шапки, в одном полушубке, запачканном желтой приисковой глиной. Окладистая седая борода покрывала всю грудь. Завидев подходившего Кишкина, старик сморщил свой громадный лоб. Над
огнем в железном котелке у него варился картофель. Крохотная закопченная дымом дверь землянки была приотворена, чтобы проветрить эту кротовую нору.
Таисья
без слова пошла за Основой, который не подал и вида, что узнал Нюрочку еще на плоту. Он привел их к одному из
огней у опушки леса, где на живую руку был сделан балаган из березовых веток, еловой коры и хвои. Около
огня сидели две девушки-подростки, дочери Основы, обе крупные, обе кровь с молоком.
В такие минуты, когда мысль не обсуживает вперед каждого определения воли, а единственными пружинами жизни остаются плотские инстинкты, я понимаю, что ребенок, по неопытности, особенно склонный к такому состоянию,
без малейшего колебания и страха, с улыбкой любопытства, раскладывает и раздувает
огонь под собственным домом, в котором спят его братья, отец, мать, которых он нежно любит.
Нет! я знаю одно: в бывалые времена, когда еще чудеса действовали, поступки и речи, подобные тем, которые указаны выше, наверное не остались бы
без должного возмездия. Либо земля разверзлась бы, либо
огонь небесный опалил бы — словом сказать, непременно что-нибудь да случилось бы в предостерегательном и назидательном тоне. Но ничего подобного мы нынче не видим. Люди на каждом шагу самым несомненным образом попирают идею государственности, и земля не разверзается под ними. Что же это означает, однако ж?
Стеклянная старинная чернильница с гусиными перьями — Родион Антоныч не признавал стальных — говорила о той патриархальности, когда добрые люди всякой писаной бумаги, если только она не относилась к чему-нибудь божественному, боялись, как
огня, и боялись не
без основания, потому что из таких чернильниц много вылилось всяких зол и напастей.
— Я уж, право, не знаю, господа, как быть с вами, — вертелся Прейн, как береста на
огне. — Пожалуй, медведя мы можем убить и
без Евгения Константиныча… Да?.. А вы, Сарматов, не унывайте: спектакль все-таки не пропадет. Все, вероятно, с удовольствием посмотрят на ваши успехи…
— Знаете, иногда такое живет в сердце, — удивительное! Кажется, везде, куда ты ни придешь, — товарищи, все горят одним
огнем, все веселые, добрые, славные.
Без слов друг друга понимают… Живут все хором, а каждое сердце поет свою песню. Все песни, как ручьи, бегут — льются в одну реку, и течет река широко и свободно в море светлых радостей новой жизни.
Но самым невероятным мне всегда казалось именно это: как тогдашняя — пусть даже зачаточная — государственная власть могла допустить, что люди жили
без всякого подобия нашей Скрижали,
без обязательных прогулок,
без точного урегулирования сроков еды, вставали и ложились спать когда им взбредет в голову; некоторые историки говорят даже, будто в те времена на улицах всю ночь горели
огни, всю ночь по улицам ходили и ездили.
Он прошел дальше и завернул за угол. В глубине палисадника, у Назанского горел
огонь. Одно из окон было раскрыто настежь. Сам Назанский,
без сюртука, в нижней рубашке, расстегнутой у ворота, ходил взад и вперед быстрыми шагами по комнате; его белая фигура и золотоволосая голова то мелькали в просветах окон, то скрывались за простенками. Ромашов перелез через забор палисадника и окликнул его.
И вот теперь, скованный недугом, он видит перед собой призраки прошлого. Все, что наполняло его жизнь, представляется ему сновидением. Что такое свобода —
без участия в благах жизни? Что такое развитие —
без ясно намеченной конечной цели? Что такое Справедливость, лишенная
огня самоотверженности и любви?
Я видал, как пляшут актерки в театрах, да что все это, тьфу, все равно что офицерский конь
без фантазии на параде для одного близиру манежится, невесть чего ерихонится, а огня-жизни нет.
Условливается это, конечно, отчасти старым знакомством, родственными отношениями, участием моим во всех ихних делах, наконец, установившеюся дружбой в такой мере, что ни один человек не приглянулся Полине
без того, что б я не знал этого, и уж, конечно, она никогда не сделает такой партии, которую бы я не опробовал; скажу даже больше: если б она, в отношении какого-нибудь человека, была ни то ни се, то и тут в моей власти подлить масла на
огонь — так?
Их было три: золотисто-рыжая чистокровная кобыла с сухой, оскалистой мордой, черными глазами навыкате, с оленьими ногами, немного поджарая, но красивая и горячая как
огонь — для Марьи Николаевны; могучий, широкий, несколько тяжелый конь, вороной,
без отмет — для Санина; третья лошадь назначалась груму.
В комнате уж совсем темно; в конторе еще сумерничают, не зажигают
огня; остается только ходить, ходить, ходить
без конца.
— Дурак ты, дурак! — вставая с пола, сказал Кожемякин обиженно и уже
без страха. Он зажёг
огонь и вздрогнул, увидав у ног своих обломок ножа.
Иногда перспектива улицы напоминала балет, где
огни, цветы, лошади и живописная теснота людей, вышедших из тысячи сказок, в масках и
без масок, смешивали шум карнавала с играющей по всему городу музыкой.
— Были, конечно, как у всякого порядочного человека. Отца звали Ричард Бенсон. Он пропал
без вести в Красном море. А моя мать простудилась насмерть лет пять назад. Зато у меня хороший дядя; кисловат, правда, но за меня пойдет в
огонь и воду. У него нет больше племяшей. А вы верите, что была Фрези Грант?
Эти признаки были следующие: в горнице Гордея Евстратыча по ночам горит
огонь до второго и до третьего часу, невестки о чем-то перешептываются и перебегают по комнатам
без всякой видимой причины, наконец, сама Татьяна Власьевна ходила к о.
Ты странный человек!.. когда красноречиво
Ты про любовь свою рассказываешь мне,
И голова твоя в
огне,
И мысль твоя в глазах сияет живо,
Тогда всему я верю
без труда;
Но часто…
— Спасибо, спасибо, — сказал он. — А я вот глаза потерял и ничего не вижу… Окно чуть-чуть вижу и
огонь тоже, а людей и предметы не замечаю. Да, я слепну, Федор заболел, и
без хозяйского глаза теперь плохо. Если случится какой беспорядок, то взыскать некому; избалуется народ. А отчего это Федор заболел? От простуды, что ли? А я вот никогда не хворал и никогда не лечился. Никаких я докторов не знал.
Из арки улицы, как из трубы, светлыми ручьями радостно льются песни пастухов;
без шляп, горбоносые и в своих плащах похожие на огромных птиц, они идут играя, окруженные толпою детей с фонарями на высоких древках, десятки
огней качаются в воздухе, освещая маленькую круглую фигурку старика Паолино, ого серебряную голову, ясли в его руках и в яслях, полных цветами, — розовое тело Младенца, с улыбкою поднявшего вверх благословляющие ручки.
Тихон, который как
огня боится матери и притом не отличается особенною деликатностью и нежностью, совестится, однако, перед женою, когда по повелению матери должен ей наказывать, чтрб она
без него «в окна глаз не пялила» и «на молодых парней не заглядывалась».
Через несколько дней после этого Илья встретил Пашку Грачёва. Был вечер; в воздухе лениво кружились мелкие снежинки, сверкая в
огнях фонарей. Несмотря на холод, Павел был одет только в бумазейную рубаху,
без пояса. Шёл он медленно, опустив голову на грудь, засунув руки в карманы, согнувши спину, точно искал чего-то на своей дороге. Когда Илья поравнялся с ним и окликнул его, он поднял голову, взглянул в лицо Ильи и равнодушно молвил...
Без мелу всю выбелю рожу,
А нос запылает
огнем,
И бороду так приморожу
К вожжам — хоть руби топором!