Неточные совпадения
— Понимаю, слышал. Вы даже не просите извинения, а продолжаете лишь настаивать, что «готовы
отвечать чем и как угодно». Но это слишком будет дешево. А потому я уже теперь нахожу себя вправе, в видах оборота, который вы упорно хотите придать объяснению, высказать вам с своей стороны все уже без стеснения, то есть: я пришел к заключению, что
барону Бьорингу никаким образом нельзя иметь с вами дела… на равных основаниях.
Я видел только, что, выведя старика в коридор, Бьоринг вдруг оставил его на руках
барона Р. и, стремительно обернувшись к Анне Андреевне, прокричал ей, вероятно
отвечая на какое-нибудь ее замечание...
Барон Бьоринг просил меня и поручил мне особенно привести в ясность, собственно, лишь то, что тут до одного лишь его касается, то есть ваше дерзкое сообщение этой «копии», а потом вашу приписку, что «вы готовы
отвечать за это чем и как угодно».
Я ушел с
бароном Крюднером вперед и не знаю, что им
отвечали. Корейцы окружили нас тотчас, лишь только мы остановились. Они тоже, как жители Гамильтона, рассматривали с большим любопытством наше платье, трогали за руки, за голову, за ноги и живо бормотали между собою.
«Можно приготовить нам завтрак?» — спросил
барон по-английски. — «Yes», —
отвечала она.
— «У него будет особенно хороший обед, — задумчиво
отвечал барон Крюднер, — званый, и обедать будут, вероятно, в большой столовой.
Что у него ни спрашивали или что ни приказывали ему, он прежде всего
отвечал смехом и обнаруживал ряд чистейших зубов. Этот смех в привычке негров. «Что ж, будем ужинать, что ли?» — заметил кто-то. «Да я уж заказал», —
отвечал барон. «Уже? — заметил Вейрих. — Что ж вы заказали?» — «Так, немного, безделицу: баранины, ветчины, курицу, чай, масла, хлеб и сыр».
«Нет, мне не хочется к Бену, —
отвечал я
барону, — жаль оставить балкон.
«А вон там, что это видно в Шанхае? — продолжал я, — повыше других зданий, кумирни или дворцы?» — «Кажется…» —
отвечал барон Крюднер.
«Да не знаю, — равнодушно
отвечал я, — вы просили, кажется, Каролину чай разливать…» «Это не я, а
барон», — перебил меня Посьет.
— Вы знаете, отчего
барон — Воробьев? — сказал адвокат,
отвечая на несколько комическую интонацию, с которой Нехлюдов произнес этот иностранный титул в соединении с такой русской фамилией. — Это Павел за что-то наградил его дедушку, — кажется, камер-лакея, — этим титулом. Чем-то очень угодил ему. — Сделать его
бароном, моему нраву не препятствуй. Так и пошел:
барон Воробьев. И очень гордится этим. А большой пройдоха.
Барон Пест тоже пришел на бульвар. Он рассказывал, что был на перемирьи и говорил с французскими офицерами, как-будто бы один французский офицер сказал ему: «S’il n’avait pas fait clair encore pendant une demi heure, les embuscades auraient été reprises», [Если бы еще полчаса было темно, ложементы были бы вторично взяты,] и как он
отвечал ему: «Monsieur! Je ne dit pas non, pour ne pas vous donner un dementi», [Я не говорю нет, только чтобы вам не противоречить,] и как это хорошо он сказал и т. д.
В таком расположении духа я приехал на первый экзамен. Я сел на лавку в той стороне, где сидели князья, графы и
бароны, стал разговаривать с ними по-французски, и (как ни странно сказать) мне и мысль не приходила о том, что сейчас надо будет
отвечать из предмета, который я вовсе не знаю. Я хладнокровно смотрел на тех, которые подходили экзаменоваться, и даже позволял себе подтрунивать над некоторыми.
А
барон Оберкас, сын сенатора, прекрасно игравший лакеев,
ответил поклоном на строчку...
— Он так и смотрит влюбленным в луну, —
отвечал, в меру улыбаясь,
барон фон Якобовский.
— Приеду! —
отвечал тот, держа по-прежнему голову потупленною и каким-то мрачным голосом: слова князя о том, что у него будет обедать красивый поляк, очень неприятно отозвались в ухе
барона.
— Да, не согласен, —
отвечал барон, хотя, в сущности, он решительно не знал, с чем он, собственно, тут не согласен.
— Говорят-с! —
отвечал барон, пожимая плечами. — В клубе один старичок, весьма почтенной наружности, во всеуслышание и с достоверностью рассказывал, что он сам был на обеде у отца Оглоблина, который тот давал для молодых и при этом он пояснил даже, что сначала отец был очень сердит на сына за этот брак, но что потом простил его…
— Доказательством тому может служить, —
отвечал барон совершенно уверенно, — то, что брак [Брак. — Вопрос об отношении к браку в шестидесятые годы был одним из наиболее острых. Нигилисты (см. выше, прим. к стр. 29) подчас отрицали не только брак, но и семью, что нашло наиболее яркое выражение в революционной прокламации «Молодая Россия», выпущенной в мае 1862 года кружком П.Г.Заичневского (1842—1896).] есть лоно, гнездо, в котором вырастает и воспитывается будущее поколение.
— Очень просто, —
отвечал барон, — я несколько раз намекал вам, что положение мое будет совершенно другое, когда вы… (
барон приостановился на некоторое время), когда вы выйдете за меня замуж и мы обвенчаемся.
— Не знаю, —
отвечал протяжно
барон, — мне бы очень не хотелось!.. Думаю приискать себе где-нибудь квартиру.
— Надобно беречь свое здоровье; нельзя им так рисковать! — проговорил князь, бог знает, что желая этим сказать; но
барон не
ответил ему на это ни слова и поспешно начал сходить с лестницы.
— Но отчего же вы тогда ничего мне не
отвечали? — присовокупил
барон, весьма ободренный последним ответом ее.
— Да, то есть так себе… Плохо, конечно!.. —
отвечал как-то уклончиво
барон и поспешил перейти в другое отделение, где хранились короны и одежды царские.
Встретившийся им кавалергардский офицер, приложив руку к золотой каске своей и слегка мотнув головой, назвал этого господина: — «Здравствуйте,
барон Мингер!» — «Bonjour!» [Добрый день! (франц.).], —
отвечал тот с несколько немецким акцентом.
— Щекочу себя!.. Ужасно щекотно, —
отвечал барон. — Посмотрите! — прибавил он и пощекотал у Анны Юрьевны шею.
Анна Юрьевна на это ничего не
отвечала и пожала только плечами; она, впрочем, решила в голове через месяц же сделать
барону такой подарок, который был бы побогаче всякого жалованья.
— Нет, не секретничает, —
отвечал барон.
Признаться мужу в своих чувствах к Миклакову и в том, что между ними происходило, княгиня все-таки боялась; но, с другой стороны, запереться во всем — у ней не хватало духу; да она и не хотела на этот раз, припоминая, как князь некогда
отвечал на ее письмо по поводу
барона, а потому княгиня избрала нечто среднее.
— Конечно, виноваты, потому что зачем вы женились, не узнав хорошенько девушки, —
отвечал барон.
— Законы суть поставленные грани, основы, на которых зиждется и покоится каждое государство, —
отвечал барон, немного сконфузясь: он чувствовал, что говорит свое, им самим сочиненное определение законов, но что есть какое-то другое, которое он забыл.
— Нет,
барон один, —
отвечал ему с улыбкой и не без умысла князь.
— Да так… разные, —
отвечал уклончиво
барон.
— Скажите, когда бывают влюблены и им
отвечают взаимно, то пишут такие письма? — проговорил
барон и, вынув из своего бумажника маленькую записочку, подал ее Анне Юрьевне. Письмо это было от княгини, писанное два дня тому назад и следующего содержания: «Вы просите у меня „Московских ведомостей“ [«Московские ведомости» — газета, издававшаяся с 1756 года. В 1863 году была арендована реакционерами М.Н.Катковым и П.М.Леонтьевым.], извините, я изорвала их на папильотки, а потому можете сегодня сидеть без газет!»
— Нет, не болен! —
отвечал барон.
— Конечно, за
барона! —
отвечала Анна Юрьевна.
— Совершенно такие существуют! —
отвечал князь, нахмуривая брови: ему было уже и досадно, зачем он открыл свою тайну
барону, тем более, что, начиная разговор, князь, по преимуществу, хотел передать другу своему об Елене, о своих чувствах к ней, а вышло так, что они все говорили о княгине.
— Я умней и образованней женщины еще не встречал! —
отвечал барон, по-видимому, совершенно искренно.
Барону совестно даже было самому себе
отвечать на этот вопрос.
— Атмосфера в обществе с хорошенькой и милой женщиной, —
отвечала Анна Юрьевна. Она сама отчасти замечала, а частью слышала от прислуги своей, что
барон ухаживает за княгиней, и что та сама тоже неравнодушна к нему, а потому она хотела порасспросить несколько
барона об этом.
— Есть и дочери, барышни славные! —
отвечал садовник, неизвестно почему догадавшийся, что
барон, собственно, о барышнях купеческих и интересовался.
— Тем, что позволили себе разлюбить ее, —
отвечал барон, сделав заметное ударение на слове позволили.
— Позвольте мне несколько привести себя в порядок, —
отвечал барон.
— Oui, — en fiacre! [Да, в экипаже! (франц.).] —
отвечал барон.
— Внизу. Я весь низ беру себе, —
отвечал барон, — главное потому, что мне нужно иметь квартиру с мебелью, а у Анны Юрьевны она вся меблирована, и меблирована прекрасно.
— А хорош ли у меня сапог? —
отвечал ей на это
барон, подставляя свою ногу под ногу Анны Юрьевны и приподнимая ту немного от пола.
— Далеко, ужасно далеко! —
отвечал барон.
— Нет еще! —
отвечал барон.
— Я нанял квартиру у Анны Юрьевны, —
отвечал барон протяжно.
— О, нисколько в том не сомневаюсь! —
отвечал барон и, разумеется, не отказался от этого приглашения.