Неточные совпадения
— Да, — сказал статский, лениво потягиваясь: — ты прихвастнул, Сторешников; у вас дело еще не кончено, а ты уж наговорил,
что живешь с нею,
даже разошелся с Аделью для лучшего заверения нас. Да, ты описывал нам очень хорошо, но описывал то,
чего еще не видал; впрочем, это ничего; не за неделю до нынешнего дня,
так через неделю после нынешнего дня, — это все равно. И ты не разочаруешься в описаниях, которые делал по воображению; найдешь
даже лучше,
чем думаешь. Я рассматривал: останешься доволен.
Он опять похлопал глазами. Она уже обернулась к нотам и продолжала «Тройку». Жаль,
что не было знатоков: любопытно было послушать: верно, не часто им случалось слушать пение с
таким чувством;
даже уж слишком много было чувства, не артистично.
Марья Алексевна, конечно, уже не претендовала на отказ Верочки от катанья, когда увидела,
что Мишка — дурак вовсе не
такой дурак, а чуть было
даже не поддел ее. Верочка была оставлена в покое и на другое утро без всякой помехи отправилась в Гостиный двор.
По всей вероятности, негодная Верка не хочет выходить замуж, — это
даже несомненно, — здравый смысл был слишком силен в Марье Алексевне, чтобы обольститься хитрыми ее же собственными раздумьями о Верочке, как о тонкой интриганке; но эта девчонка устраивает все
так,
что если выйдет (а чорт ее знает,
что у ней на уме, может быть, и это!), то действительно уже будет полной госпожей и над мужем, и над его матерью, и над домом, —
что ж остается?
Кричит мне всегда
так,
что даже из уборной различаю его голос.
А жених, сообразно своему мундиру и дому, почел нужным не просто увидеть учителя, а, увидев, смерить его с головы до ног небрежным, медленным взглядом, принятым в хорошем обществе. Но едва он начал снимать мерку, как почувствовал,
что учитель — не то, чтобы снимает тоже с него самого мерку, а
даже хуже: смотрит ему прямо в глаза, да
так прилежно,
что, вместо продолжения мерки, жених сказал...
Верочка взяла первые ноты, какие попались,
даже не посмотрев,
что это
такое, раскрыла тетрадь опять, где попалось, и стала играть машинально, — все равно,
что бы ни сыграть, лишь бы поскорее отделаться. Но пьеса попалась со смыслом, что-то из какой-то порядочной оперы, и скоро игра девушки одушевилась. Кончив, она хотела встать.
— Вот оно: «ах, как бы мне хотелось быть мужчиною!» Я не встречал женщины, у которой бы нельзя было найти эту задушевную тайну. А большею частью нечего и доискиваться ее — она прямо высказывается,
даже без всякого вызова, как только женщина чем-нибудь расстроена, — тотчас же слышишь что-нибудь
такое: «Бедные мы существа, женщины!» или: «мужчина совсем не то,
что женщина», или
даже и
так, прямыми словами: «Ах, зачем я не мужчина!».
Теперь, Верочка, эти мысли уж ясно видны в жизни, и написаны другие книги, другими людьми, которые находят,
что эти мысли хороши, но удивительного нет в них ничего, и теперь, Верочка, эти мысли носятся в воздухе, как аромат в полях, когда приходит пора цветов; они повсюду проникают, ты их слышала
даже от твоей пьяной матери, говорившей тебе,
что надобно жить и почему надобно жить обманом и обиранием; она хотела говорить против твоих мыслей, а сама развивала твои же мысли; ты их слышала от наглой, испорченной француженки, которая таскает за собою своего любовника, будто горничную, делает из него все,
что хочет, и все-таки, лишь опомнится, находит,
что она не имеет своей воли, должна угождать, принуждать себя,
что это очень тяжело, — уж ей ли, кажется, не жить с ее Сергеем, и добрым, и деликатным, и мягким, — а она говорит все-таки: «и
даже мне,
такой дурной,
такие отношения дурны».
Учитель и прежде понравился Марье Алексевне тем,
что не пьет чаю; по всему было видно,
что он человек солидный, основательный; говорил он мало — тем лучше, не вертопрах; но
что говорил, то говорил хорошо — особенно о деньгах; но с вечера третьего дня она увидела,
что учитель
даже очень хорошая находка, по совершенному препятствию к волокитству за девушками в семействах, где дает уроки:
такое полное препятствие редко бывает у
таких молодых людей.
Когда коллежский секретарь Иванов уверяет коллежского советника Ивана Иваныча,
что предан ему душою и телом, Иван Иваныч знает по себе,
что преданности душою и телом нельзя ждать ни от кого, а тем больше знает,
что в частности Иванов пять раз продал отца родного за весьма сходную цену и тем
даже превзошел его самого, Ивана Иваныча, который успел предать своего отца только три раза, а все-таки Иван Иваныч верит,
что Иванов предан ему, то есть и не верит ему, а благоволит к нему за это, и хоть не верит, а дает ему дурачить себя, — значит, все-таки верит, хоть и не верит.
Другим результатом-то,
что от удешевления учителя (то есть, уже не учителя, а Дмитрия Сергеича) Марья Алексевна еще больше утвердилась в хорошем мнении о нем, как о человеке основательном, дошла
даже до убеждения,
что разговоры с ним будут полезны для Верочки, склонят Верочку на венчанье с Михаилом Иванычем — этот вывод был уже очень блистателен, и Марья Алексевна своим умом не дошла бы до него, но встретилось ей
такое ясное доказательство,
что нельзя было не заметить этой пользы для Верочки от влияния Дмитрия Сергеича.
Я понимаю, как сильно компрометируется Лопухов в глазах просвещенной публики сочувствием Марьи Алексевны к его образу мыслей. Но я не хочу давать потачки никому и не прячу этого обстоятельства, столь вредного для репутации Лопухова, хоть и доказал,
что мог утаить
такую дурную сторону отношений Лопухова в семействе Розальских; я делаю
даже больше: я сам принимаюсь объяснять,
что он именно заслуживал благосклонность Марьи Алексевны.
А по мнению других, изучавших натуру человека в кругах, еще более богатых эстетическим чувством,
чем компания наших эстетических литераторов, молодые люди в
таких случаях непременно потолкуют о женщине
даже с самой пластической стороны.
Ночью
даже приснился ей сон
такого рода,
что сидит она под окном и видит: по улице едет карета, самая отличная, и останавливается эта карета, и выходит из кареты пышная дама, и мужчина с дамой, и входят они к ней в комнату, и дама говорит: посмотрите, мамаша, как меня муж наряжает! и дама эта — Верочка.
Я рад был бы стереть вас с лица земли, но я уважаю вас: вы не портите никакого дела; теперь вы занимаетесь дурными делами, потому
что так требует ваша обстановка, но дать вам другую обстановку, и вы с удовольствием станете безвредны,
даже полезны, потому
что без денежного расчета вы не хотите делать зла, а если вам выгодно, то можете делать
что угодно, — стало быть,
даже и действовать честно и благородно, если
так будет нужно.
Вдвоем они получили уже рублей 80 в месяц; на эти деньги нельзя жить иначе, как очень небогато, но все-таки испытать им нужды не досталось, средства их понемногу увеличивались, и они рассчитывали,
что месяца еще через четыре или
даже скорее они могут уже обзавестись своим хозяйством (оно
так и было потом).
В азарт она не приходила, а впадала больше буколическое настроение, с восторгом вникая во все подробности бедноватого быта Лопуховых и находя,
что именно
так следует жить,
что иначе нельзя жить,
что только в скромной обстановке возможно истинное счастье, и
даже объявила Сержу,
что они с ним отправятся жить в Швейцарию, поселятся в маленьком домике среди полей и гор, на берегу озера, будут любить друг друга, удить рыбу, ухаживать за своим огородом...
Основания были просты, вначале
даже так просты,
что нечего о них и говорить.
Это потому,
что у меня нет большого пристрастия к деньгам; ведь вы знаете,
что у разных людей разные пристрастия, не у всех же только к деньгам: у иных пристрастие к балам, у других — к нарядам или картам, и все
такие люди готовы
даже разориться для своего пристрастия, и многие разоряются, и никто этому не дивится,
что их пристрастие им дороже денег.
Знала Вера Павловна,
что это гадкое поветрие еще неотвратимо носится по городам и селам и хватает жертвы
даже из самых заботливых рук; — но ведь это еще плохое утешение, когда знаешь только,
что «я в твоей беде не виновата, и ты, мой друг, в ней не виновата»; все-таки каждая из этих обыкновенных историй приносила Вере Павловне много огорчения, а еще гораздо больше дела: иногда нужно бывало искать, чтобы помочь; чаще искать не было нужды, надобно было только помогать: успокоить, восстановлять бодрость, восстановлять гордость, вразумлять,
что «перестань плакать, — как перестанешь,
так и не о
чем будет плакать».
А Вера Павловна чувствовала едва ли не самую приятную из всех своих радостей от мастерской, когда объясняла кому-нибудь,
что весь этот порядок устроен и держится самими девушками; этими объяснениями она старалась убедить саму себя в том,
что ей хотелось думать:
что мастерская могла бы идти без нее,
что могут явиться совершенно самостоятельно другие
такие же мастерские и
даже почему же нет? вот было бы хорошо! — это было бы лучше всего! —
даже без всякого руководства со стороны кого-нибудь не из разряда швей, а исключительно мыслью и уменьем самих швей: это была самая любимая мечта Веры Павловны.
Каждый из них — человек отважный, не колеблющийся, не отступающий, умеющий взяться за дело, и если возьмется, то уже крепко хватающийся за него,
так что оно не выскользнет из рук: это одна сторона их свойств: с другой стороны, каждый из них человек безукоризненной честности,
такой,
что даже и не приходит в голову вопрос: «можно ли положиться на этого человека во всем безусловно?» Это ясно, как то,
что он дышит грудью; пока дышит эта грудь, она горяча и неизменна, — смело кладите на нее свою голову, на ней можно отдохнуть.
Лопухов возвратился домой
даже опечаленный: горько было увидеть
такую сторону в человеке, которого он
так любил. На расспросы Веры Павловны,
что он узнал, он отвечал грустно,
что лучше об этом не говорить,
что Кирсанов говорил неприятный вздор,
что он, вероятно, болен.
Уж на
что, когда он меня в первый раз поцеловал: у меня
даже голова закружилась, я
так и опустилась к нему на руки, кажется, сладкое должно быть чувство, но не то, все не то.
И действительно, она порадовалась; он не отходил от нее ни на минуту, кроме тех часов, которые должен был проводить в гошпитале и Академии;
так прожила она около месяца, и все время были они вместе, и сколько было рассказов, рассказов обо всем,
что было с каждым во время разлуки, и еще больше было воспоминаний о прежней жизни вместе, и сколько было удовольствий: они гуляли вместе, он нанял коляску, и они каждый день целый вечер ездили по окрестностям Петербурга и восхищались ими; человеку
так мила природа,
что даже этою жалкою, презренною, хоть и стоившею миллионы и десятки миллионов, природою петербургских окрестностей радуются люди; они читали, они играли в дурачки, они играли в лото, она
даже стала учиться играть в шахматы, как будто имела время выучиться.
Даже и эти глаза не могли увидеть ничего, но гостья шептала: нельзя ли увидеть тут вот это, хотя тут этого и вовсе нет, как я сама вижу, а все-таки попробуем посмотреть; и глаза всматривались, и хоть ничего не видели, но и того,
что всматривались глаза, уже было довольно, чтобы глаза заметили: тут что-то не
так.
Но он был слишком ловкий артист в своей роли, ему не хотелось вальсировать с Верою Павловною, но он тотчас же понял,
что это было бы замечено, потому от недолгого колебанья, не имевшего никакого видимого отношения ни к Вере Павловне, ни к кому на свете, остался в ее памяти только маленький, самый легкий вопрос, который сам по себе остался бы незаметен
даже для нее, несмотря на шепот гостьи — певицы, если бы та же гостья не нашептывала бесчисленное множество
таких же самых маленьких, самых ничтожных вопросов.
— Разумеется, она и сама не знала, слушает она, или не слушает: она могла бы только сказать,
что как бы там ни было, слушает или не слушает, но что-то слышит, только не до того ей, чтобы понимать,
что это ей слышно; однако же, все-таки слышно, и все-таки расслушивается,
что дело идет о чем-то другом, не имеющем никакой связи с письмом, и постепенно она стала слушать, потому
что тянет к этому: нервы хотят заняться чем-нибудь, не письмом, и хоть долго ничего не могла понять, но все-таки успокоивалась холодным и довольным тоном голоса мужа; а потом стала
даже и понимать.
При всей дикости этого случая Рахметов был совершенно прав: и в том,
что начал
так, потому
что ведь он прежде хорошо узнал обо мне и только тогда уже начал дело, и в том,
что так кончил разговор; я действительно говорил ему не то,
что думал, и он, действительно, имел право назвать меня лжецом, и это нисколько не могло быть обидно,
даже щекотливо для меня «в настоящем случае», по его выражению, потому
что такой был случай, и он, действительно, мог сохранять ко мне прежнее доверие и, пожалуй, уважение.
Тогда-то узнал наш кружок и то,
что у него были стипендиаты, узнал большую часть из того о его личных отношениях,
что я рассказал, узнал множество историй, далеко, впрочем, не разъяснявших всего,
даже ничего не разъяснявших, а только делавших Рахметова лицом еще более загадочным для всего кружка, историй, изумлявших своею странностью или совершенно противоречивших тому понятию, какое кружок имел. о нем, как о человеке, совершенно черством для личных чувств, не имевшем, если можно
так выразиться, личного сердца, которое билось бы ощущениями личной жизни.
Но каждый порядочный человек вовсе не счел бы геройством поступить на месте этих изображенных мною людей точно
так же, как они, и совершенно готов к этому, если бы
так случилось, и много раз поступал не хуже в случаях не менее, или
даже и более трудных, и все-таки не считает себя удивительным человеком, а только думает о себе,
что я, дескать,
так себе, ничего, довольно честный человек.
Даже то,
что другой чувствует, как жертву, горе, он чувствует, как удовлетворение себе, как наслаждение, а для радостей
так открыто его сердце, и как много их у него!
Да, ныне она наработалась и отдыхает, и думает о многом, о многом, все больше о настоящем: оно
так хорошо и полно! оно
так полно жизни,
что редко остается время воспоминаньям; воспоминания будут после, о, гораздо после, и
даже не через десять лет, не через двадцать лет, а после: теперь еще не их время и очень еще долго будет не их время. Но все-таки бывают они и теперь, изредка, вот, например и ныне ей вспомнилось то,
что чаще всего вспоминается в этих нечастых воспоминаниях. Вот
что ей вспоминается...
Рахметовы — это другая порода; они сливаются с общим делом
так,
что оно для них необходимость, наполняющая их жизнь; для них оно
даже заменяет личную жизнь.
Просыпаясь, она нежится в своей теплой постельке, ей лень вставать, она и думает и не думает, и полудремлет и не дремлет; думает, — это, значит, думает о чем-нибудь
таком,
что относится именно к этому дню, к этим дням, что-нибудь по хозяйству, по мастерской, по знакомствам, по планам, как расположить этот день, это, конечно, не дремота; но, кроме того, есть еще два предмета, года через три после свадьбы явился и третий, который тут в руках у ней, Митя: он «Митя», конечно, в честь друга Дмитрия; а два другие предмета, один — сладкая мысль о занятии, которое дает ей полную самостоятельность в жизни, другая мысль — Саша; этой мысли
даже и нельзя назвать особою мыслью, она прибавляется ко всему, о
чем думается, потому
что он участвует во всей ее жизни; а когда эта мысль, эта не особая мысль, а всегдашняя мысль, остается одна в ее думе, — она очень, очень много времени бывает одна в ее думе, — тогда как это назвать? дума ли это или дремота, спится ли ей или Не спится? глаза полузакрыты, на щеках легкий румянец будто румянец сна… да, это дремота.
Теперь, видите сами, часто должно пролетать время
так,
что Вера Павловна еще не успеет подняться, чтобы взять ванну (это устроено удобно, стоило порядочных хлопот: надобно было провести в ее комнату кран от крана и от котла в кухне; и правду сказать, довольно много дров выходит на эту роскошь, но
что ж, это теперь можно было позволить себе? да, очень часто Вера Павловна успевает взять ванну и опять прилечь отдохнуть, понежиться после нее до появления Саши, а часто,
даже не чаще ли,
так задумывается и заполудремлется,
что еще не соберется взять ванну, как Саша уж входит.
Через неделю Катерина Васильевна получила от него страстное и чрезвычайно смиренное письмо, в том смысле,
что он никогда не надеялся ее взаимности,
что для его счастия было довольно только видеть ее иногда,
даже и не говорить с нею, только видеть;
что он жертвует и этим счастьем и все-таки счастлив, и несчастлив, и тому подобное, и никаких ни просьб, ни желаний.
Он
так сочувствовал всему,
что ее интересовало, он
так хорошо понимал ее;
даже с любимыми подругами, — впрочем, у ней, собственно, и была только одна подруга, Полина, которая уж давно переселилась в Москву, вышедши замуж за московского фабриканта, —
даже с Полиною она не говорила
так легко, как с ним.
Конечно, первая мысль Катерины Васильевны была тогда, при первом его вопросе о Кирсановой,
что он влюблен в Веру Павловну. Но теперь было слишком видно,
что этого вовсе нет. Сколько теперь знала его Катерина Васильевна, она
даже думала,
что Бьюмонт и не способен быть влюбленным. Любить он может, это
так. Но если теперь он любит кого-нибудь, то «меня», думала Катерина Васильевна.
—
Даже и мы порядочно устали, — говорит за себя и за Бьюмонта Кирсанов. Они садятся подле своих жен. Кирсанов обнял Веру Павловну; Бьюмонт взял руку Катерины Васильевны. Идиллическая картина. Приятно видеть счастливые браки. Но по лицу дамы в трауре пробежала тень, на один миг,
так что никто не заметил, кроме одного из ее молодых спутников; он отошел к окну и стал всматриваться в арабески, слегка набросанные морозом на стекле.