Неточные совпадения
— Вы, я вижу, его растирали щетками, — обратился доктор к Санину
и Панталеоне, —
и прекрасно сделали… Очень хорошая мысль…
а вот мы теперь посмотрим, какие еще средства… — Он пощупал у молодого человека пульс. — Гм! Покажите-ка язык!
Потом она прибавила, грустно покачав головою, что у ней только
и осталось, что
вот эта дочь да
вот этот сын (она указала на них поочередно пальцем); что дочь зовут Джеммой,
а сына — Эмилием; что оба они очень хорошие
и послушные дети — особенно Эмилио… («Я не послушна?» — ввернула тут дочь; «Ох, ты тоже республиканка!» — ответила мать); что дела, конечно, идут теперь хуже, чем при муже, который по кондитерской части был великий мастер…
Окончив свои дуэттино с дочерью, фрау Леноре заметила, что у Эмилио голос отличный, настоящее серебро, но что он теперь вступил в тот возраст, когда голос меняется (он действительно говорил каким-то беспрестанно ломавшимся басом), —
и что по этой причине ему запрещено петь;
а что
вот Панталеоне мог бы, в честь гостя, тряхнуть стариной!
Статный, стройный рост, приятные, немного расплывчатые черты, ласковые голубоватые глазки, золотистые волосы, белизна
и румянец кожи —
а главное: то простодушно-веселое, доверчивое, откровенное, на первых порах несколько глуповатое выражение, по которому в прежние времена тотчас можно было признать детей степенных дворянских семей, «отецких» сыновей, хороших баричей, родившихся
и утучненных в наших привольных полустепных краях; походочка с запинкой, голос с пришепеткой, улыбка, как у ребенка, чуть только взглянешь на него… наконец, свежесть, здоровье —
и мягкость, мягкость, мягкость, —
вот вам весь Санин.
— Зачем же без пощады, дорогой мой господин Чиппатола! Я ни за что в мире не возьму моих вчерашних слов назад — но я не кровопийца!.. Да
вот постойте, сейчас придет секундант моего противника. Я уйду в соседнюю комнату —
а вы с ним
и условитесь. Поверьте, я ввек не забуду вашей услуги
и благодарю вас от души.
— О нет!.. Мне очень скучно вдруг сделалось. Вспомнила я Джиован'Баттиста… свою молодость… Потом, как это все скоро прошло. Стара я становлюсь, друг мой, —
и не могу я никак с этим помириться. Кажется, сама я все та же, что прежде…
а старость —
вот она…
вот она! — На глазах фрау Леноры показались слезинки. — Вы, я вижу, смотрите на меня да удивляетесь… Но вы тоже постареете, друг мой,
и узнаете, как это горько!
— Я вас послушаюсь, — повторила Джемма,
а у самой брови все надвигались, щеки бледнели; она покусывала нижнюю губу. — Вы так много для меня сделали, что
и я обязана сделать, что вы хотите; обязана исполнить ваше желание. Я скажу маме… я подумаю.
Вот она, кстати, идет сюда.
Утро было тихое, теплое, серое. Иногда казалось, что вот-вот пойдет дождь; но протянутая рука ничего не ощущала,
и только глядя на рукав платья, можно было заметить следы крохотных, как мельчайший бисер, капель; но
и те скоро прекратились. Ветра — точно на свете никогда не бывало. Каждый звук не летел,
а разливался кругом; в отдалении чуть сгущался беловатый пар, в воздухе пахло резедой
и цветами белых акаций.
А то
вот еще что можно будет сделать —
и это гораздо лучше всего: продать имение
и употребить вырученный капитал на какое-нибудь выгодное предприятие, например, на усовершенствование вашей кондитерской.
— Теперь я никуда не иду; стою на улице
и с тобой беседую;
а вот как мы с тобой покончим, отправлюсь к себе в гостиницу
и буду завтракать.
Санин понял настроение своего приятеля
и потому не стал обременять его вопросами; ограничился лишь самым необходимым; узнал, что он два года состоял на службе (в уланах! то-то, чай, хорош был в коротком-то мундирчике!), три года тому назад женился —
и вот уже второй год находится за границей с женой, «которая теперь от чего-то лечится в Висбадене», —
а там отправляется в Париж.
— Во-первых, это меня нисколько не удивляет, — перебила Марья Николаевна, — предрассудков
и у меня нет. Я сама дочь мужика.
А? что, взяли? Меня удивляет
и радует то, что
вот человек не боится любить. Ведь вы ее любите?
— Здравствуйте, — промолвила она. — Я сегодня посылала за вами, да вы уже ушли. Я только что отпила свой второй стакан — меня, вы знаете, заставляют здесь воду пить, бог ведает зачем… уж я ли не здорова?
И вот я должна гулять целый час. Хотите вы быть моим спутником?
А там мы кофе напьемся.
— Пойдемте —
вот сюда, — сказала она ему, закинув раскрытый зонтик за плечо. — Я в здешнем парке как дома: поведу вас по хорошим местам.
И знаете что (она часто употребляла эти два слова): мы с вами не будем говорить теперь об этой покупке; мы о ней после завтрака хорошенько потолкуем;
а вы должны мне теперь рассказать о себе… чтобы я знала, с кем я имею дело.
А после, если хотите, я вам о себе порасскажу. Согласны?
— Постойте, постойте. Вы не так меня поняли. Я с вами не кокетничать хочу. — Марья Николаевна пожала плечами. — У него невеста, как древняя статуя,
а я буду с ним кокетничать?! Но у вас товар —
а я купец. Я
и хочу знать, каков у вас товар. Ну-ка, показывайте — каков он? Я ходу знать не только, что я покупаю, но
и у кого я покупаю. Это было правило моего батюшки. Ну, начинайте… Ну, хоть не с детства — ну
вот — давно ли вы за границей?
И где вы были до сих пор? Только идите тише — нам некуда спешить.
Он носил бархатный подрясник, душился оделаваном, пробираясь в толпе с кадилом, говорил дамам по-французски: «пардон, экскюзе« —
и никогда не поднимал глаз,
а ресницы у него были
вот какие!
— Так… так. — Ну —
и спрашивали вы себя, вы, умеющий плавать, какая может быть причина такого странного… поступка со стороны женщины, которая не бедна…
и не глупа…
и не дурна? Вас это не интересует, может быть; но все равно. Я вам скажу причину не теперь,
а вот как только кончится антракт. Я все беспокоюсь, как бы кто-нибудь не зашел…
— Ах! Вы вздохнули! — передразнила его Марья Николаевна. —
Вот что значит: взялся за гуж — не говори, что не дюж. Но нет, нет… Вы — прелесть, вы хороший —
а обещание я свое сдержу.
Вот вам моя рука, без перчатки, правая, деловая. Возьмите ее —
и верьте ее пожатию. Что я за женщина, я не знаю; но человек я честный —
и дела иметь со мною можно.
— Знаете что, — промолвила Марья Николаевна: она либо опять не расслышала Санина, либо не почла за нужное отвечать на его вопрос. — Мне ужасно надоел этот грум, который торчит за нами
и который, должно быть, только
и думает о том, когда, мол, господа домой поедут? Как бы от него отделаться? — Она проворно достала из кармана записную книжечку. — Послать его с письмом в город? Нет… не годится.
А!
вот как! Это что такое впереди? Трактир?
— У меня дядя был псовый охотник, — продолжала она. — Я с ним езживала — весною. Чудо!
Вот и мы теперь с вами — по брызгам.
А только я вижу: вы русский человек,
а хотите жениться на итальянке. Ну да это — ваша печаль. Это что? Опять канава? Гоп!
Неточные совпадения
Бобчинский. Сначала вы сказали,
а потом
и я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. —
А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с.
А вот он-то
и есть этот чиновник.
Хлестаков. Да
вот тогда вы дали двести, то есть не двести,
а четыреста, — я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй,
и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Анна Андреевна. После?
Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник?
А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это!
А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас».
Вот тебе
и сейчас!
Вот тебе ничего
и не узнали!
А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь,
и давай пред зеркалом жеманиться:
и с той стороны,
и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится,
а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Да объяви всем, чтоб знали: что
вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека,
а за такого, что
и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Анна Андреевна. Мы теперь в Петербурге намерены жить.
А здесь, признаюсь, такой воздух… деревенский уж слишком!., признаюсь, большая неприятность…
Вот и муж мой… он там получит генеральский чин.