Неточные совпадения
«Впрочем, не получив ответа от Марьи Васильевны (жены предводителя), не покончив совершено с
тем,
я и не могу ничего предпринять», сказал он себе.
—
Я не знаю. Почем
я знаю, — отвечала Маслова, испуганно оглянувшись вокруг себя и на мгновение остановившись взглядом на Нехлюдове: — кого хотел,
того приглашал.
— Что говорила? Ничего
я не говорила. Что было,
то я всё рассказала, и больше ничего не знаю. Что хотите со
мной делайте. Не виновата
я, и всё.
— То-то ты так вдруг полюбил тетушек, — сказал ему Шенбок, увидав Катюшу, — что неделю живешь у них. Это и
я на твоем месте не уехал бы. Прелесть!
— Да ведь
я прочел ответы перед
тем, как выходить, — оправдывался старшина. — Никто не возражал.
— Господин председатель, — сказал Нехлюдов, подходя к нему в
ту минуту, как
тот уже надел светлое пальто и брал палку с серебряным набалдашником, подаваемую швейцаром, — могу
я поговорить с вами о деле, которое сейчас решилось?
Я — присяжный.
— Хотя
я и устал… но если недолго,
то скажите
мне ваше дело, — пойдемте сюда.
— Прежде всего
я буду вас просить, — сказал Нехлюдов, — о
том, чтобы никто не знал, что
я принимаю участие в этом деле.
Беседа с адвокатом и
то, что он принял уже меры для защиты Масловой, еще более успокоили его. Он вышел на двор. Погода была прекрасная, он радостно вдохнул весенний воздух. Извозчики предлагали свои услуги, но он пошел пешком, и тотчас же целый рой мыслей и воспоминаний о Катюше и об его поступке с ней закружились в его голове. И ему стало уныло и всё показалось мрачно. «Нет, это
я обдумаю после, — сказал он себе, — а теперь, напротив, надо развлечься от тяжелых впечатлений».
— Не могу теперь. Позвольте не говорить. Случилось
то, чтò
я еще не успел вполне обдумать, — сказал он и покраснел еще более.
— Оттого, что
то была игра, — ответил Нехлюдов серьезно. — В игре можно. А в действительности мы так дурны, т. е.
я так дурен, что
мне, по крайней мере, говорить правды нельзя.
И он вспомнил, как за день до смерти она взяла его сильную белую руку своей костлявой чернеющей ручкой, посмотрела ему в глаза и сказала: «Не суди
меня, Митя, если
я не
то сделала», и на выцветших от страданий глазах выступили слезы.
«Нельзя бросить женщину, которую
я любил, и удовлетвориться
тем, что
я заплачу деньги адвокату и избавлю ее от каторги, которой она и не заслуживает, загладить вину деньгами, как
я тогда думал, что сделал что должно, дав ей деньги».
— Конвойный, и
то говорит: «это всё тебя смотреть ходят». Придет какой-нибудь: где тут бумага какая или еще что, а
я вижу, что ему не бумага нужна, а
меня так глазами и ест, — говорила она, улыбаясь и как бы в недоумении покачивая головой. — Тоже — артисты.
— А
то и здесь, — перебила ее Маслова. — Тоже и здесь попала
я. Только
меня привели, а тут партия с вокзала. Так тàк одолели, что не знала, как отделаться. Спасибо, помощник отогнал. Один пристал так, что насилу отбилась.
—
Я тебе, Катерина, всё скажу, — начала она. — Перво-наперво, должна ты записать: недовольна судом, а после
того к прокурору заявить.
— Ведь
я знаю, всё это — вино; вот
я завтра скажу смотрителю, он вас проберет.
Я слышу — пахнет, — говорила надзирательница. — Смотрите, уберите всё, а
то плохо будет, — разбирать вас некогда. По местам и молчать.
— Очень благодарю вас, Аграфена Петровна, за все заботы обо
мне, но
мне теперь не нужна такая большая квартира и вся прислуга. Если же вы хотите помочь
мне,
то будьте так добры распорядиться вещами, убрать их покамест, как это делалось при мама. А Наташа приедет, она распорядится. (Наташа была сестра Нехлюдова.)
— Нет, не понадобятся, Аграфена Петровна, наверное не понадобятся, — сказал Нехлюдов, отвечая на
то, что выражало ее покачиванье головой, — Скажите, пожалуйста, и Корнею, что жалованье
я ему отдам вперед за два месяца, но что
мне не нужно его.
— Вы не
то думаете, Аграфена Петровна.
Я за границу не поеду; если поеду,
то совсем в другое место.
— А
та, что если
я причиной
того, что она пошла по этому пути,
то я же и должен сделать, что могу, чтобы помочь ей.
— Это ваша добрая воля, только вины вашей тут особенной нет. Со всеми бывает, и если с рассудком,
то всё это заглаживается и забывается, и живут, — сказала Аграфена Петровна строго и серьезно, — и вам это на свой счет брать не к чему.
Я и прежде слышала, что она сбилась с пути, так кто же этому виноват?
«Если бы она только знала, кто
я,
то ни за что не принимала бы
меня.
А
я еще в упрек ставил ей ее кокетство с
тем господином.
Да нет, если бы даже она и пошла теперь за
меня, разве
я мог бы быть не
то что счастлив, но спокоен, зная, что
та тут в тюрьме и завтра, послезавтра пойдет с этапом на каторгу.
Та, погубленная
мной женщина, пойдет на каторгу, а
я буду здесь принимать поздравления и делать визиты с молодой женой.
Или буду с предводителем, которого
я постыдно обманывал с его женой, на собрании считать голоса за и против проводимого постановления земской инспекции школ и т. п., а потом буду назначать свидания его жене (какая мерзость!); или буду продолжать картину, которая, очевидно, никогда не будет кончена, потому что
мне и не следует заниматься этими пустяками и не могу ничего этого делать теперь», говорил он себе и не переставая радовался
той внутренней перемене, которую чувствовал.
— И пропади они пропадом, эти самые половики, они
мне и вовсе не нужны. Кабы
я знал, что столько из-за них докуки будет, так не
то что искать, а приплатил бы к ним красненькую, да и две бы отдал, только бы не таскали на допросы.
Я на извозчиках рублей 5 проездил. А
я же нездоров. У
меня и грыжа и ревматизмы.
«Такое же опасное существо, как вчерашняя преступница, — думал Нехлюдов, слушая всё, что происходило перед ним. — Они опасные, а мы не опасные?..
Я — распутник, блудник, обманщик, и все мы, все
те, которые, зная
меня таким, каков
я есмь, не только не презирали, но уважали
меня? Но если бы даже и был этот мальчик самый опасный для общества человек из всех людей, находящихся в этой зале,
то что же, по здравому смыслу, надо сделать, когда он попался?
— Для
того, что она невинна и приговорена к каторге. Виновник же всего
я, — говорил Нехлюдов дрожащим голосом, чувствуя вместе с
тем, что он говорит
то, чего не нужно бы говорить.
— Потому что
я обманул ее и привел в
то положение в котором она теперь. Если бы она не была
тем, до чего
я ее довел, она и не подверглась бы такому обвинению.
— A
то, что
я хочу следовать за нею и… жениться на ней, — выговорил Нехлюдов. И как всегда, как только он заговорил об этом, слезы выступили ему на глаза.
— Причины
те, что
я считаю всякий суд не только бесполезным, но и безнравственным.
— Так-с, — сказал прокурор всё с
той же чуть заметной улыбкой, как бы показывая этой улыбкой
то, что такие заявления знакомы ему и принадлежат к известному ему забавному разряду. — Так-с, но вы, очевидно, понимаете, что
я, как прокурор суда, не могу согласиться с вами. И потому советую вам заявить об этом на суде, и суд разрешит ваше заявление и признает его уважительным или неуважительным и в последнем случае наложит на вас взыскание. Обратитесь в суд.
— Ну,
я не знаю, папаши нет. Да зайдите, пожалуйста, — опять позвала она его из маленькой передней. — А
то обратитесь к помощнику, он теперь в конторе, с ним поговорите. Ваша как фамилия?
— Да,
я бы желал видеть одну женщину из заключенных, — с
тою же напряженною вежливостью отвечал Нехлюдов.
«Да,
я делаю
то, что должно,
я каюсь», подумал Нехлюдов. И только что он подумал это, слезы выступили ему на глаза, подступили к горлу, и он, зацепившись пальцами за решетку, замолчал, делая усилие, чтобы не разрыдаться.
—
Я знаю, что вам трудно простить
меня, — начал Нехлюдов, но опять остановился, чувствуя, что слезы мешают, — но если нельзя уже поправить прошлого,
то я теперь сделаю всё, что могу. Скажите…
—
Я вспоминаю затем, чтобы загладить, искупить свой грех, Катюша, — начал он и хотел было сказать о
том, что он женится на ней, но он встретил ее взгляд и прочел в нем что-то такое страшное и грубое, отталкивающее, что не мог договорить.
— Уж очень он
меня измучал — ужасный негодяй. Хотелось душу отвести, — сказал адвокат, как бы оправдываясь в
том, что говорит не о деле. — Ну-с, о вашем деле…
Я его прочел внимательно и «содержания оной не одобрил», как говорится у Тургенева, т. е. адвокатишко был дрянной и все поводы кассации упустил.
—
Мне сказали, что смотритель здесь, — сказал Нехлюдов, удивляясь на
то беспокойство, которое заметно было и в фельдфебеле.
—
Я вот привез вам подписать прошение, — сказал Нехлюдов, немного удивляясь на
тот бойкий вид, с которым она нынче встретила его. — Адвокат составил прошение, и надо подписать, и мы пошлем в Петербург.
— Вот кабы прежде адвокат бы хороший… — перебила она его. — А
то этот мой защитник дурачок совсем был. Всё
мне комплименты говорил, — сказала она и засмеялась. — Кабы тогда знали, что
я вам знакома, другое б было. А
то что? Думают все — воровка.
— Хорошо,
я сделаю, узнаю, — сказал Нехлюдов, всё более и более удивляясь ее развязности. — Но
мне о своем деле хотелось поговорить с вами. Вы помните, что
я вам говорил
тот раз? — сказал он.
— Как бы жестока ты ни говорила, ты не можешь сказать
того, что
я чувствую, — весь дрожа, тихо сказал Нехлюдов, — не можешь себе представить, до какой степени
я чувствую свою вину перед тобою!..
— Знаю, знаю, но что же теперь делать? — сказал Нехлюдов. — Теперь
я решил, что не оставлю тебя, — повторил он, — и что сказал,
то сделаю.
— Уйди от
меня.
Я каторжная, а ты князь, и нечего тебе тут быть, — вскрикнула она, вся преображенная гневом, вырывая у него руку. — Ты
мной хочешь спастись, — продолжала она, торопясь высказать всё, что поднялось в ее душе. — Ты
мной в этой жизни услаждался,
мной же хочешь и на
том свете спастись! Противен ты
мне, и очки твои, и жирная, поганая вся рожа твоя. Уйди, уйди ты! — закричала она, энергическим движением вскочив на ноги.
—
Я учительница, но хотела бы на курсы, и
меня не пускают. Не
то что не пускают, они пускают, но надо средства. Дайте
мне, и
я кончу курс и заплачу вам.
Я думаю, богатые люди бьют медведей, мужиков поят — всё это дурно. Отчего бы им не сделать добро?
Мне нужно бы только 80 рублей. А не хотите,
мне всё равно, — сердито сказала она.
— Не знаю, либерал ли
я или что другое, — улыбаясь, сказал Нехлюдов, всегда удивлявшийся на
то, что все его причисляли к какой-то партии и называли либералом только потому, что он, судя человека, говорил, что надо прежде выслушать его, что перед судом все люди равны, что не надо мучать и бить людей вообще, а в особенности таких, которые не осуждены. — Не знаю, либерал ли
я или нет, но только знаю, что теперешние суды, как они ни дурны, всё-таки лучше прежних.
Благодаря ей, может быть, и
мне, без ложной скромности скажу, удалось всё изменить, и изменить так, что нет уже
тех ужасов, которые были прежде, а им прямо там очень хорошо.