Неточные совпадения
С тех пор ей всё стало постыло, и она
только думала о том, как
бы ей избавиться от того стыда, который ожидал ее, и она стала не
только неохотно и дурно служить барышням, но, сама не знала, как это случилось, — вдруг ее прорвало. Она наговорила барышням грубостей, в которых сама потом раскаивалась, и попросила расчета.
«Этот протоиереев сын сейчас станет мне «ты» говорить», подумал Нехлюдов и, выразив на своем лице такую печаль, которая была
бы естественна
только, если
бы он сейчас узнал о смерти всех родных, отошел от него и приблизился к группе, образовавшейся около бритого высокого, представительного господина, что-то оживленно рассказывавшего.
Одни слишком громко повторяли слова, как будто с задором и выражением, говорящим: «а я всё-таки буду и буду говорить», другие же
только шептали, отставали от священника и потом, как
бы испугавшись, не во-время догоняли его; одни крепко-крепко, как
бы боясь, что выпустят что-то, вызывающими жестами держали свои щепотки, а другие распускали их и опять собирали.
Как
только Катюша входила в комнату или даже издалека Нехлюдов видел ее белый фартук, так всё для него как
бы освещалось солнцем, всё становилось интереснее, веселее, значительнее; жизнь становилась радостней.
Если
бы Нехлюдов тогда ясно сознал
бы свою любовь к Катюше и в особенности если
бы тогда его стали
бы убеждать в том, что он никак не может и не должен соединить свою судьбу с такой девушкой, то очень легко могло
бы случиться, что он, с своей прямолинейностью во всем, решил
бы, что нет никаких причин не жениться на девушке, кто
бы она ни была, если
только он любит ее. Но тетушки не говорили ему про свои опасения, и он так и уехал, не сознав своей любви к этой девушке.
Один — духовный, ищущий блага себе
только такого, которое было
бы благо и других людей, и другой — животный человек, ищущий блага
только себе и для этого блага готовый пожертвовать благом всего мира.
Нехлюдов пустил ее, и ему стало на мгновенье не
только неловко и стыдно, но гадко на себя. Ему
бы надо было поверить себе, но он не понял, что эта неловкость и стыд были самые добрые чувства его души, просившиеся наружу, а, напротив, ему показалось, что это говорит в нем его глупость, что надо делать, как все делают.
Она улыбнулась,
только когда он улыбнулся, улыбнулась,
только как
бы покоряясь ему, но в душе ее не было улыбки, — был страх.
Но вот теперь эта удивительная случайность напомнила ему всё и требовала от него признания своей бессердечности, жестокости, подлости, давших ему возможность спокойно жить эти десять лет с таким грехом на совести. Но он еще далек был от такого признания и теперь думал
только о том, как
бы сейчас не узналось всё, и она или ее защитник не рассказали всего и не осрамили
бы его перед всеми.
Она не
только знает читать и писать, она знает по-французски, она, сирота, вероятно несущая в себе зародыши преступности, была воспитана в интеллигентной дворянской семье и могла
бы жить честным трудом; но она бросает своих благодетелей, предается своим страстям и для удовлетворения их поступает в дом терпимости, где выдается от других своих товарок своим образованием и, главное, как вы слышали здесь, господа присяжные заседатели, от ее хозяйки, умением влиять на посетителей тем таинственным, в последнее время исследованным наукой, в особенности школой Шарко, свойством, известным под именем внушения.
— Она и опиумом могла лишить жизни, — сказал полковник, любивший вдаваться в отступления, и начал при этом случае рассказывать о том, что у его шурина жена отравилась опиумом и умерла
бы, если
бы не близость доктора и принятые во время меры. Полковник рассказывал так внушительно, самоуверенно и с таким достоинством, что ни у кого не достало духа перебить его.
Только приказчик, заразившись примером, решился перебить его, чтобы рассказать свою историю.
— Положение, изволите видеть, странное, — продолжал председатель, возвышая голос, — тем, что ей, этой Масловой, предстояло одно из двух: или почти оправдание, тюремное заключение, в которое могло быть зачислено и то, что она уже сидела, даже
только арест, или каторга, — середины нет. Если
бы вы прибавили слова: «но без намерения причинить смерть», то она была
бы оправдана.
Если
бы Мисси должна была объяснить, что она разумеет под словами: «после всего, что было», она не могла
бы ничего сказать определенного, а между тем она несомненно знала, что он не
только вызвал в ней надежду, но почти обещал ей. Всё это были не определенные слова, но взгляды, улыбки, намеки, умолчания. Но она всё-таки считала его своим, и лишиться его было для нее очень тяжело.
— Винца
бы, — сказала она Кораблевой, утирая рукавом рубахи слезы и
только изредка всхлипывая.
«Если
бы она
только знала, кто я, то ни за что не принимала
бы меня.
«Такое же опасное существо, как вчерашняя преступница, — думал Нехлюдов, слушая всё, что происходило перед ним. — Они опасные, а мы не опасные?.. Я — распутник, блудник, обманщик, и все мы, все те, которые, зная меня таким, каков я есмь, не
только не презирали, но уважали меня? Но если
бы даже и был этот мальчик самый опасный для общества человек из всех людей, находящихся в этой зале, то что же, по здравому смыслу, надо сделать, когда он попался?
— Что если
бы хоть одну сотую этих усилий мы направляли на то, чтобы помогать тем заброшенным существам, на которых мы смотрим теперь
только как на руки и тела, необходимые для нашего спокойствия и удобства.
А ведь стоило
только найтись человеку, — думал Нехлюдов, глядя на болезненное, запуганное лицо мальчика, — который пожалел
бы его, когда его еще от нужды отдавали из деревни в город, и помочь этой нужде; или даже когда он уж был в городе и после 12 часов работы на фабрике шел с увлекшими его старшими товарищами в трактир, если
бы тогда нашелся человек, который сказал
бы: «не ходи, Ваня, нехорошо», — мальчик не пошел
бы, не заболтался и ничего
бы не сделал дурного.
Если
бы не было этой веры, им не
только труднее, но, пожалуй, и невозможно
бы было все свои силы употреблять на то, чтобы мучать людей, как они это теперь делали с совершенно спокойной совестью.
У трактиров уже теснились, высвободившись из своих фабрик, мужчины в чистых поддевках и глянцовитых сапогах и женщины в шелковых ярких платках на головах и пальто с стеклярусом. Городовые с желтыми шнурками пистолетов стояли на местах, высматривая беспорядки, которые могли
бы paзвлечь их от томящей скуки. По дорожкам бульваров и по зеленому,
только что окрасившемуся газону бегали, играя, дети и собаки, и веселые нянюшки переговаривались между собой, сидя на скамейках.
— Я учительница, но хотела
бы на курсы, и меня не пускают. Не то что не пускают, они пускают, но надо средства. Дайте мне, и я кончу курс и заплачу вам. Я думаю, богатые люди бьют медведей, мужиков поят — всё это дурно. Отчего
бы им не сделать добро? Мне нужно
бы только 80 рублей. А не хотите, мне всё равно, — сердито сказала она.
— В остроге есть одно лицо, которым я очень интересуюсь (при слове острог лицо Масленникова сделалось еще более строго), и мне хотелось
бы иметь свидание не в общей, а в конторе, и не
только в определенные дни, но и чаще. Мне сказали, что это от тебя зависит.
Казалось, служа в гвардейском, близком к царской фамилии полку, Масленникову пора
бы привыкнуть к общению с царской фамилией, но, видно, подлость
только усиливается повторением, и всякое такое внимание приводило Масленникова в такой же восторг, в который приходит ласковая собачка после того, как хозяин погладит, потреплет, почешет ее за ушами.
— Ну-с, je suis à vоus. [я к твоим услугам.] Хочешь курить?
Только постой, как
бы нам тут не напортить, — сказал он и принес пепельницу. — Ну-с?
— Он сказал: «куда
бы тебя ни послали, я за тобой поеду», — сказала Маслова. — Поедет — поедет, не поедет — не поедет. Я просить не стану. Теперь он в Петербург едет хлопотать. У него там все министры родные, — продолжала она, —
только всё-таки не нуждаюсь я им.
Дело было в том, что мужики, как это говорил приказчик, нарочно пускали своих телят и даже коров на барский луг. И вот две коровы из дворов этих баб были пойманы в лугу и загнаны. Приказчик требовал с баб по 30 копеек с коровы или два дня отработки. Бабы же утверждали, во-первых, что коровы их
только зашли, во-вторых, что денег у них нет, и, в-третьих, хотя
бы и за обещание отработки, требовали немедленного возвращения коров, стоявших с утра на варке без корма и жалобно мычавших.
— Добро
бы вправду потравила луга, и живот
бы не болел, а то
только зашла, — говорила другая.
— Не согласны, потому дело непривычное. Как было, так и пускай будет. Семена
бы только отменить, — послышались голоса.
— А я вам доложу, князь, — сказал приказчик, когда они вернулись домой, — что вы с ними не столкуетесь; народ упрямый. А как
только он на сходке — он уперся, и не сдвинешь его. Потому, всего боится. Ведь эти самые мужики, хотя
бы тот седой или черноватый, что не соглашался, — мужики умные. Когда придет в контору, посадишь его чай пить, — улыбаясь, говорил приказчик, — разговоришься — ума палата, министр, — всё обсудит как должно. А на сходке совсем другой человек, заладит одно…
— Не знаю, успею ли, — отвечал Нехлюдов, думая
только о том, как
бы ему отделаться от товарища, не оскорбив его. — Ты зачем же здесь? — спросил он.
— Я близко стою к одной из них, к Масловой, — сказал Нехлюдов, — и вот желал
бы видеть ее: я еду в Петербург для подачи кассационной жалобы по ее делу. И хотел передать вот это. Это
только фотографическая карточка, — сказал Нехлюдов, вынимая из кармана конверт.
— Я
только попросил
бы о том, чтобы дело слушалось поскорее, потому что если подсудимой придется ехать в Сибирь, то ехать пораньше, — сказал Нехлюдов.
— Ну, позовите. Ах, mon cher, сколько тут слез перевидаешь, если
бы только можно все их утереть! Делаешь, что можешь.
Казалось
бы, важно могло быть
только то, правда ли, что председатель акционерного общества обкрадывает своих доверителей, и как сделать так, чтобы он перестал их обкрадывать.
Сковородников, сидевший против Вольфа и всё время собиравший толстыми пальцами бороду и усы в рот, тотчас же, как
только Бе перестал говорить, перестал жевать свою бороду и громким, скрипучим голосом сказал, что, несмотря на то, что председатель акционерного общества большой мерзавец, он
бы стоял за кассирование приговора, если
бы были законные основания, но так как таковых нет, он присоединяется к мнению Ивана Семеновича (Бе), сказал он, радуясь той шпильке, которую он этим подпустил Вольфу.
— Ну, нет. Тут странно
только то, что мы так мало знаем учение нашей церкви, что принимаем за какое-то новое откровение наши же основные догматы, — сказал Селенин, как
бы торопясь высказать бывшему приятелю свои новые для него взгляды.
Так думал Топоров, не соображая того, что ему казалось, что народ любит суеверия
только потому, что всегда находились и теперь находятся такие жестокие люди, каков и был он, Топоров, которые, просветившись, употребляют свой свет не на то, на что они должны
бы употреблять его, — на помощь выбивающемуся из мрака невежества народу, а
только на то, чтобы закрепить его в нем.
А этому мешала и баба, торговавшая без патента, и вор, шляющийся по городу, и Лидия с прокламациями, и сектанты, разрушающие суеверия, и Гуркевич с конституцией. И потому Нехлюдову казалось совершенно ясно, что все эти чиновники, начиная от мужа его тетки, сенаторов и Топорова, до всех тех маленьких, чистых и корректных господ, которые сидели за столами в министерствах, — нисколько не смущались тем, что страдали невинные, а были озабочены
только тем, как
бы устранить всех опасных.
По-прежнему Нехлюдов спросил
бы, почему она говорит, что так и знала; теперь он
только взглянул на нее. Глаза ее были полны слез.
Затихшее было жестокое чувство оскорбленной гордости поднялось в нем с новой силой, как
только она упомянула о больнице. «Он, человек света, за которого за счастье сочла
бы выдти всякая девушка высшего круга, предложил себя мужем этой женщине, и она не могла подождать и завела шашни с фельдшером», думал он, с ненавистью глядя на нее.
— Да, это было
бы жестоко, но целесообразно. То же, что теперь делается, и жестоко и не
только не целесообразно, но до такой степени глупо, что нельзя понять, как могут душевно здоровые люди участвовать в таком нелепом и жестоком деле, как уголовный суд.
Нехлюдову показалось, что он узнал Маслову, когда она выходила; но потом она затерялась среди большого количества других, и он видел
только толпу серых, как
бы лишенных человеческого, в особенности женственного свойства существ с детьми и мешками, которые расстанавливались позади мужчин.
Он
только приложил руку к козырьку в знак своего уважения перед богатством и строго смотрел на арестантов, как
бы обещаясь во всяком случае защитить от них седоков коляски.
— Если
бы была задана психологическая задача: как сделать так, чтобы люди нашего времени, христиане, гуманные, просто добрые люди, совершали самые ужасные злодейства, не чувствуя себя виноватыми, то возможно
только одно решение: надо, чтобы было то самое, что есть, надо, чтобы эти люди были губернаторами, смотрителями, офицерами, полицейскими, т. е. чтобы, во-первых, были уверены, что есть такое дело, называемое государственной службой, при котором можно обращаться с людьми, как с вещами, без человеческого, братского отношения к ним, а во-вторых, чтобы люди этой самой государственной службой были связаны так, чтобы ответственность за последствия их поступков с людьми не падала ни на кого отдельно.
С тех пор как Катюша узнала ее, она видела, что где
бы она ни была, при каких
бы ни было условиях, она никогда не думала о себе, а всегда была озабочена
только тем, как
бы услужить, помочь кому-нибудь в большом или малом.
О чем
бы он ни думал теперь, что
бы ни делал, общее настроение его было это чувство жалости и умиления не
только к ней, но ко всем людям.
И вот теперь этот человек, желая спасти земляка, зная, что он этими словами рискует жизнью, всё-таки передал Нехлюдову арестантскую тайну, за что, — если
бы только узнали, что он сделал это, — непременно
бы задушили его.
«Так неужели же и это всё делалось
только по недоразумению? Как
бы сделать так, чтобы обеспечить всем этим чиновникам их жалованье и даже давать им премию за то, чтобы они
только не делали всего того, что они делают?» думал Нехлюдов. И на этих мыслях, уже после вторых петухов, несмотря на блох, которые, как
только он шевелился, как фонтан, брызгали вокруг него, он заснул крепким сном.
Возражение это имело
бы значение, если
бы было доказано, что наказание уменьшает преступления, исправляет преступников; но когда доказано совершенно обратное, и явно, что не во власти одних людей исправлять других, то единственное разумное, что вы можете сделать, это то, чтобы перестать делать то, что не
только бесполезно, но вредно и, кроме того, безнравственно и жестоко.