Неточные совпадения
Нехлюдов вспомнил
о всех мучительных минутах, пережитых им по отношению этого человека: вспомнил, как один раз он
думал, что муж узнал, и готовился к дуэли с ним, в которой он намеревался выстрелить на воздух, и
о той страшной сцене с нею, когда она в отчаянии выбежала в сад к пруду с намерением утопиться, и он бегал искать ее.
«И извозчики знают
о моих отношениях к Корчагиным»,
подумал Нехлюдов, и нерешенный вопрос, занимавший его постоянно в последнее время: следует или не следует жениться на Корчагиной, стал перед ним, и он, как в большинстве вопросов, представлявшихся ему в это время, никак, ни в
ту ни в другую сторону, не мог решить его.
Он пришел в столовую. Тетушки нарядные, доктор и соседка стояли у закуски. Всё было так обыкновенно, но в душе Нехлюдова была буря. Он не понимал ничего из
того, что ему говорили, отвечал невпопад и
думал только
о Катюше, вспоминая ощущение этого последнего поцелуя, когда он догнал ее в коридоре. Он ни
о чем другом не мог
думать. Когда она входила в комнату, он, не глядя на нее, чувствовал всем существом своим ее присутствие и должен был делать усилие над собой, чтобы не смотреть на нее.
В
том состоянии сумасшествия эгоизма, в котором он находился, Нехлюдов
думал только
о себе —
о том, осудят ли его и насколько, если узнают,
о том, как он с ней поступил, a не
о том, что она испытывает и что с ней будет.
Он
думал еще и
о том, что, хотя и жалко уезжать теперь, не насладившись вполне любовью с нею, необходимость отъезда выгодна
тем, что сразу разрывает отношения, которые трудно бы было поддерживать.
Думал он еще
о том, что надо дать ей денег, не для нее, не потому, что ей эти деньги могут быть нужны, а потому, что так всегда делают, и его бы считали нечестным человеком, если бы он, воспользовавшись ею, не заплатил бы за это. Он и дал ей эти деньги, — столько, сколько считал приличным по своему и ее положению.
В глубине, в самой глубине души он знал, что поступил так скверно, подло, жестоко, что ему, с сознанием этого поступка, нельзя не только самому осуждать кого-нибудь, но смотреть в глаза людям, не говоря уже
о том, чтобы считать себя прекрасным, благородным, великодушным молодым человеком, каким он считал себя. А ему нужно было считать себя таким для
того, чтобы продолжать бодро и весело жить. А для этого было одно средство: не
думать об этом. Так он и сделал.
Но вот теперь эта удивительная случайность напомнила ему всё и требовала от него признания своей бессердечности, жестокости, подлости, давших ему возможность спокойно жить эти десять лет с таким грехом на совести. Но он еще далек был от такого признания и теперь
думал только
о том, как бы сейчас не узналось всё, и она или ее защитник не рассказали всего и не осрамили бы его перед всеми.
Она молча, вопросительно посмотрела на него, и ему стало совестно. «В самом деле, приехать к людям для
того, чтобы наводить на них скуку»,
подумал он
о себе и, стараясь быть любезным, сказал, что с удовольствием пойдет, если княгиня примет.
Думала она
о том, что ни за что не пойдет замуж за каторжного, на Сахалине, а как-нибудь иначе устроится, — с каким-нибудь из начальников, с писарем, хоть с надзирателем, хоть с помощником.
Все жили только для себя, для своего удовольствия, и все слова
о Боге и добре были обман. Если же когда поднимались вопросы
о том, зачем на свете всё устроено так дурно, что все делают друг другу зло и все страдают, надо было не
думать об этом. Станет скучно — покурила или выпила или, что лучше всего, полюбилась с мужчиной, и пройдет.
Правда, что после военной службы, когда он привык проживать около двадцати тысяч в год, все эти знания его перестали быть обязательными для его жизни, забылись, и он никогда не только не задавал себе вопроса
о своем отношении к собственности и
о том, откуда получаются
те деньги, которые ему давала мать, но старался не
думать об этом.
Приказчик улыбался, делая вид, что он это самое давно
думал и очень рад слышать, но в сущности ничего не понимал, очевидно не оттого, что Нехлюдов неясно выражался, но оттого, что по этому проекту выходило
то, что Нехлюдов отказывался от своей выгоды для выгоды других, а между
тем истина
о том, что всякий человек заботится только
о своей выгоде в ущерб выгоде других людей, так укоренилась в сознании приказчика, что он предполагал, что чего-нибудь не понимает, когда Нехлюдов говорил
о том, что весь доход с земли должен поступать в общественный капитал крестьян.
На согласие это имело влияние высказанное одной старушкой, принятое стариками и уничтожающее всякое опасение в обмане объяснение поступка барина, состоящее в
том, что барин стал
о душе
думать и поступает так для ее спасения.
— Не знаю, успею ли, — отвечал Нехлюдов,
думая только
о том, как бы ему отделаться от товарища, не оскорбив его. — Ты зачем же здесь? — спросил он.
«Как бы отделаться от него, не обидев его?»
думал Нехлюдов, глядя на его глянцовитое, налитое лицо с нафиксатуаренными усами и слушая его добродушно-товарищескую болтовню
о том, где хорошо кормят, и хвастовство
о том, как он устроил дела опеки.
«Неужели везде
то же самое?»
подумал он и стал расспрашивать извозчика
о том, сколько в их деревне земли, и сколько у самого извозчика земли, и зачем он живет в городе.
— Только
подумаем, любезные сестры и братья,
о себе,
о своей жизни,
о том, что мы делаем, как живем, как прогневляем любвеобильного Бога, как заставляем страдать Христа, и мы поймем, что нет нам прощения, нет выхода, нет спасения, что все мы обречены погибели. Погибель ужасная, вечные мученья ждут нас, — говорил он дрожащим, плачущим голосом. — Как спастись? Братья, как спастись из этого ужасного пожара? Он объял уже дом, и нет выхода.
Старый генерал и не позволял себе
думать о таких делах, считая своим патриотическим, солдатским долгом не
думать для
того, чтобы не ослабеть в исполнении этих, по его мнению, очень важных своих обязанностей.
Написав вчера главу, в которой сильно досталось некоторым чиновникам первых двух классов за
то, что они помешали ему, как он формулировал это, спасти Россию от погибели, в которую увлекали ее теперешние правители, — в сущности же только за
то, что они помешали ему получать больше, чем теперь, жалованья, он
думал теперь
о том, как для потомства всё это обстоятельство получит совершенно новое освещение.
Он нахмурился и, желая переменить разговор, начал говорить
о Шустовой, содержавшейся в крепости и выпущенной по ее ходатайству. Он поблагодарил за ходатайство перед мужем и хотел сказать
о том, как ужасно
думать, что женщина эта и вся семья ее страдали только потому, что никто не напомнил
о них, но она не дала ему договорить и сама выразила свое негодование.
Нехлюдов сидел, ожидая, что Mariette скажет ему
то что-то, чтò она имела сказать ему, но она ничего не сказала ему и даже не искала сказать, а шутила и говорила
о пьесе, которая, она
думала, должна была особенно тронуть Нехлюдова.
То, что он может
думать теперь, что она сделала что-нибудь дурное в больнице, мучало ее больше, чем известие
о том, что она окончательно приговорена к каторге.
Ведь все эти люда — и Масленников, и смотритель, и конвойный, — все они, если бы не были губернаторами, смотрителями, офицерами, двадцать раз
подумали бы
о том, можно ли отправлять людей в такую жару и такой кучей, двадцать раз дорогой остановились бы и, увидав, что человек слабеет, задыхается, вывели бы его из толпы, свели бы его в тень, дали бы воды, дали бы отдохнуть и, когда случилось несчастье, выказали бы сострадание.
С
тех пор как Катюша узнала ее, она видела, что где бы она ни была, при каких бы ни было условиях, она никогда не
думала о себе, а всегда была озабочена только
тем, как бы услужить, помочь кому-нибудь в большом или малом.
Когда он
думал и говорил
о том, что даст революция народу, он всегда представлял себе
тот самый народ, из которого он вышел, в
тех же почти условиях, но только с землей и без господ и чиновников.
В религиозном отношении он был также типичным крестьянином: никогда не
думал о метафизических вопросах,
о начале всех начал,
о загробной жизни. Бог был для него, как и для Араго, гипотезой, в которой он до сих пор не встречал надобности. Ему никакого дела не было до
того, каким образом начался мир, по Моисею или Дарвину, и дарвинизм, который так казался важен его сотоварищам, для него был такой же игрушкой мысли, как и творение в 6 дней.
О будущей жизни он тоже никогда не
думал, в глубине души нося
то унаследованное им от предков твердое, спокойное убеждение, общее всем земледельцам, что как в мире животных и растений ничто не кончается, а постоянно переделывается от одной формы в другую — навоз в зерно, зерно в курицу, головастик в лягушку, червяк в бабочку, желудь в дуб, так и человек не уничтожается, но только изменяется.
Нехлюдова он презирал за
то, что он «кривляется», как он говорил, с Масловой, и в особенности за
то, что он позволяет себе
думать о недостатках существующего устройства и средствах исправления его не только не слово в слово так же, как
думал он, Новодворов, но даже как-то по-своему, по-княжески, т. е. по-дурацки.
— Простите, — сказала она чуть слышно. Глаза их встретились, и в странном косом взгляде и жалостной улыбке, с которой она сказала это не «прощайте», а «простите», Нехлюдов понял, что из двух предположений
о причине ее решения верным было второе: она любила его и
думала, что, связав себя с ним, она испортит его жизнь, а, уходя с Симонсоном, освобождала его и теперь радовалась
тому, что исполнила
то, что хотела, и вместе с
тем страдала, расставаясь с ним.
Он прочел еще 7-й, 8-й, 9-й и 10-й стихи
о соблазнах,
о том, что они должны прийти в мир,
о наказании посредством геенны огненной, в которую ввергнуты будут люди, и
о каких-то ангелах детей, которые видят лицо Отца Небесного. «Как жалко, что это так нескладно, —
думал он, — а чувствуется, что тут что-то хорошее».