Неточные совпадения
— Революция и цареубийство великое
дело?.. После этого… да не
хотите ли перейти к тому столу? — повторила Анна Павловна.
— Что́ мне за
дело, что тут мсье Пьер, — вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. — Я тебе давно
хотела сказать, André: зa что́ ты ко мне так переменился? Что́ я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что́?
— Бог знает, chère amie! [мой друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё-таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем
дело. Пускай обо мне думают, чтó
хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. — Княгиня поднялась. — Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё-таки в
день приезда пошел на половину отца.
— Нельзя, княжна, нельзя, — сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, — математика великое
дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не
хочу. Стерпится-слюбится. — Он потрепал ее рукой по щеке. — Дурь из головы выскочит.
А теперь, как
дело хотят замять, так вы из-за фанаберии какой-то не
хотите извиниться, а
хотите всё рассказать.
— Ах, какое несчастие!
Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести,
хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
— Да вы
хотели остаться еще два
дня?
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что́ он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего
дня, приняли серьезное выражение,
хотя многие очень хорошо знали, что то, что́ говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку-полковнику.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова
хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый
день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило
дня, чтоб у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не
хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех.
Он
хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того
дня, как им овладело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
— А! хорошее
дело. Чтó ж,
хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что́ ж, во фронте?
— Мое желание, mon père, никогда не покидать вас, никогда не
разделять своей жизни с вашею. Я не
хочу выходить замуж, — сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
— Да, я думал, — невольно отчего-то краснея, сказал Борис, — просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я
хотел просить только потому, — прибавил он, как бы извиняясь, — что, боюсь, гвардия не будет в
деле.
Но вот что́ мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал-адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и
хотя вы этого можете не знать, но
дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте-ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где-нибудь там, поближе к солнцу.
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные
дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены,
хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым
делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в
дело, в особенности в наступательное.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же,
хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству — кричать по петушиному — не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний
день так неприлично было говорить про Кутузова.
Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и
хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: — к барьеру! — и Пьер, поняв в чем
дело, остановился у своей сабли.
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой
день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и,
хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
— Ma bonne amie, [Милый друг] — сказала маленькая княгиня утром 19-го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со
дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению,
хотя и не знавшей его причины, — была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
— И в самом
деле, — подхватила княжна Марья, — может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [ — Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и
хотела выйти из комнаты.
На другой
день Ростов проводил Денисова, который не
хотел более ни одного
дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
— Да, ежели так поставить вопрос, то это другое
дело, сказал князь Андрей. — Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что́ справедливо, что́ добро — предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты
хочешь спорить, — прибавил он, — ну давай. — Они вышли из-за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по-двое, по-трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много,
хотя провианта не было), кто невинными играми — в свайку и городки. Об общем ходе
дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее
дело войны шло плохо.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, всё еще не заживала,
хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход
дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
— Ловко написано, что́ и говорить, — сказал Тушин. Да не в том
дело, Василий Дмитрич, — он тоже обратился к Ростову, — покориться надо, а вот Василий Дмитрич не
хочет. Ведь аудитор говорил вам, что
дело ваше плохо.
Ростов, не садясь, тотчас же с раздражением — как будто Борис был в чем-нибудь виноват перед ним — начал ему рассказывать
дело Денисова, спрашивая,
хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо.
Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и
хотел, не мог сделать этого на другой
день после приезда Ростова.
«Борис не
хочет помочь мне, да и я не
хочу обращаться к нему. Это
дело решенное — думал Николай — между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что́ могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
Князю Андрею вдруг стало от чего-то больно.
День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не
хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какою-то своею отдельной, — верно глупою — но веселою и счастливою жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает? Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном
деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его
хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничего в жизни не считал
делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что́ у Ростовых,
хотя не с такою торопливостью (для нее это было
дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Отец с наружным спокойствием, но внутреннею злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто-нибудь
хотел изменить жизнь, вносить в нее что-нибудь новое, когда жизнь для него уже кончилась. — «Дали бы только дожить так, как я
хочу, а потом бы делали, что́
хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё
дело.
В-четвертых, наконец, — сказал отец, насмешливо глядя на сына, «я тебя прошу, отложи
дело на год, съезди за-границу, полечись, сыщи, как ты и
хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что́
хочешь, так велики, тогда женись.
Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за
дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митиньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не
хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (
хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь
делу.
Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня
хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем
дело, но не выдержала; заплакала слезами досады и вышла из комнаты.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором
хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Растопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин
день, что он не может быть...
— Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, — сказал граф Растопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. — Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь
дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь
хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… — Граф Растопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
— Он-то что? сумасброд… слышать не
хочет; ну, да что́ говорить, и так мы бедную девочку измучили, — сказала Марья Дмитриевна. — А совет мой вам, чтобы
дела покончить и ехать домой, в Отрадное… и там ждать…
— Нет, чего же жалеть? Бывши здесь, нельзя было не сделать почтения. Ну, а не
хочет, его
дело, — сказала Марья Дмитриевна, что-то отыскивая в ридикюле. — Да и приданое готово, чего вам еще ждать; а что́ не готово, я вам перешлю. Хоть и жалко мне вас, а лучше с Богом поезжайте. — Найдя в ридикюле то, что́ она искала, она передала Наташе. Это было письмо от княжны Марьи. — Тебе пишет. Как мучается, бедняжка! Она боится, чтобы ты не подумала, что она тебя не любит.
— Хорошие
дела, — отвечала Марья Дмитриевна: — пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. — И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что́ он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым Наташа
хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Князь Андрей
хотел тотчас же уехать, но княжна Марья упросила его остаться еще
день.
Доктор ездил каждый
день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с нею. Но за то, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что
хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели
дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и
хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него, как за врага.
Как ни счастлив был Петя, но ему всё-таки грустно было итти домой и знать, что всё наслаждение этого
дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой
день,
хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда-нибудь побезопаснее.
Пьер
хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований, ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние
дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить.
Вы слышали верно о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!» И действительно,
хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем: но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые
дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, не достает…» и т. д.