Неточные совпадения
Он считал переделку экономических условий вздором, но он всегда чувствовал несправедливость своего избытка в сравнении с бедностью
народа и теперь решил про себя, что, для
того чтобы чувствовать себя вполне правым, он, хотя прежде много работал и нероскошно жил, теперь будет еще больше работать и еще меньше будет позволять себе роскоши.
Переодевшись без торопливости (он никогда не торопился и не терял самообладания), Вронский велел ехать к баракам. От бараков ему уже были видны море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром, и кипящие
народом беседки. Шли, вероятно, вторые скачки, потому что в
то время, как он входил в барак, он слышал звонок. Подходя к конюшне, он встретился с белоногим рыжим Гладиатором Махотина, которого в оранжевой с синим попоне с кажущимися огромными, отороченными синим ушами вели на гипподром.
Анна, не отвечая мужу, подняла бинокль и смотрела на
то место, где упал Вронский; но было так далеко, и там столпилось столько
народа, что ничего нельзя было разобрать. Она опустила бинокль и хотела итти; но в это время подскакал офицер и что-то докладывал Государю. Анна высунулась вперед, слушая.
Кроме
того, и отношение Сергея Ивановича к
народу несколько коробило Константина.
Кроме
того, хотя он долго жил в самых близких отношениях к мужикам как хозяин и посредник, а главное, как советчик (мужики верили ему и ходили верст за сорок к нему советоваться), он не имел никакого определенного суждения о
народе, и на вопрос, знает ли он
народ, был бы в таком же затруднении ответить, как на вопрос, любит ли он
народ.
Сказать, что он знает
народ, было бы для него
то же самое, что сказать, что он знает людей.
Точно так же, как он любил и хвалил деревенскую жизнь в противоположность
той, которой он не любил, точно так же и
народ любил он в противоположность
тому классу людей, которого он не любил, и точно так же он знал
народ, как что-то противоположное вообще людям.
В случавшихся между братьями разногласиях при суждении о
народе Сергей Иванович всегда побеждал брата, именно
тем, что у Сергея Ивановича были определенные понятия о
народе, его характере, свойствах и вкусах; у Константина же Левина никакого определенного и неизменного понятия не было, так что в этих спорах Константин всегда был уличаем в противоречии самому себе.
Было
то время, когда в сельской работе наступает короткая передышка пред началом ежегодно повторяющейся и ежегодно вызывающей все силы
народа уборки. Урожай был прекрасный, и стояли ясные, жаркие летние дни с росистыми короткими ночами.
— Впрочем, — нахмурившись сказал Сергей Иванович, не любивший противоречий и в особенности таких, которые беспрестанно перескакивали с одного на другое и без всякой связи вводили новые доводы, так что нельзя было знать, на что отвечать, — впрочем, не в
том дело. Позволь. Признаешь ли ты, что образование есть благо для
народа?
«Нужно физическое движенье, а
то мой характер решительно портится», подумал он и решился косить, как ни неловко это будет ему перед братом и
народом.
— Расчет один, что дома живу, не покупное, не нанятое. Да еще всё надеешься, что образумится
народ. А
то, верите ли, — это пьянство, распутство! Все переделились, ни лошаденки, ни коровенки. С голоду дохнет, а возьмите его в работники наймите, — он вам норовит напортить, да еще к мировому судье.
— Ах нет! — с досадой сказал Левин, — это лечение для меня только подобие лечения
народа школами.
Народ беден и необразован — это мы видим так же верно, как баба видит криксу, потому что ребенок кричит. Но почему от этой беды бедности и необразования помогут школы, так же непонятно, как непонятно, почему от криксы помогут куры на насести. Надо помочь
тому, от чего он беден.
Он думал, что Русский
народ, имеющий призвание заселять и обрабатывать огромные незанятые пространства сознательно, до
тех пор, пока все земли не заняты, держался нужных для этого приемов и что эти приемы совсем не так дурны, как это обыкновенно думают.
Для
того же, чтобы теоретически разъяснить всё дело и окончить сочинение, которое, сообразно мечтаниям Левина, должно было не только произвести переворот в политической экономии, но совершенно уничтожить эту науку и положить начало новой науке — об отношениях
народа к земле, нужно было только съездить за границу и изучить на месте всё, что там было сделано в этом направлении и найти убедительные доказательства, что всё
то, что там сделано, — не
то, что нужно.
Песцов настаивал на
том, что один
народ ассимилирует себе другой, только когда он гуще населен.
— Мне кажется, — неторопливо и вяло отвечал Алексей Александрович, — что это одно и
то же. По моему мнению, действовать на другой
народ может только
тот, который имеет высшее развитие, который…
Сначала, когда говорилось о влиянии, которое имеет один
народ на другой, Левину невольно приходило в голову
то, что он имел сказать по этому предмету; но мысли эти, прежде для него очень важные, как бы во сне мелькали в его голове и не имели для него теперь ни малейшего интереса.
Толпа
народа, в особенности женщин, окружала освещенную для свадьбы церковь.
Те, которые не успели проникнуть в средину, толпились около окон, толкаясь, споря и заглядывая сквозь решетки.
Левин видел, что в вопросе этом уже высказывалась мысль, с которою он был несогласен; но он продолжал излагать свою мысль, состоящую в
том, что русский рабочий имеет совершенно особенный от других
народов взгляд на землю. И чтобы доказать это положение, он поторопился прибавить, что, по его мнению, этот взгляд Русского
народа вытекает из сознания им своего призвания заселить огромные, незанятые пространства на востоке.
Но Кити неинтересно было рассуждение о
том, как пьет
народ. Она видела, что он покраснел, и желала знать, почему.
Он ехал и отдохнуть на две недели и в самой святая-святых
народа, в деревенской глуши, насладиться видом
того поднятия народного духа, в котором он и все столичные и городские жители были вполне убеждены. Катавасов, давно собиравшийся исполнить данное Левину обещание побывать у него, поехал с ним вместе.
Стоя в холодке вновь покрытой риги с необсыпавшимся еще пахучим листом лещинового решетника, прижатого к облупленным свежим осиновым слегам соломенной крыши, Левин глядел
то сквозь открытые ворота, в которых толклась и играла сухая и горькая пыль молотьбы, на освещенную горячим солнцем траву гумна и свежую солому, только что вынесенную из сарая,
то на пестроголовых белогрудых ласточек, с присвистом влетавших под крышу и, трепля крыльями, останавливавшихся в просветах ворот,
то на
народ, копошившийся в темной и пыльной риге, и думал странные мысли...
— Да, если ты хочешь арифметическим путем узнать дух
народа,
то, разумеется, достигнуть этого очень трудно.
Не говорю уже о
тех подводных течениях, которые двинулись в стоячем море
народа и которые ясны для всякого непредубежденного человека; взгляни на общество в тесном смысле.
— Так-то и единомыслие газет. Мне это растолковали: как только война,
то им вдвое дохода. Как же им не считать, что судьбы
народа и Славян… и всё это?
— Каждый член общества призван делать свойственное ему дело, — сказал он. — И люди мысли исполняют свое дело, выражая общественное мнение. И единодушие и полное выражение общественного мнения есть заслуга прессы и вместе с
тем радостное явление. Двадцать лет
тому назад мы бы молчали, а теперь слышен голос русского
народа, который готов встать, как один человек, и готов жертвовать собой для угнетенных братьев; это великий шаг и задаток силы.
— Но ведь не жертвовать только, а убивать Турок, — робко сказал Левин. —
Народ жертвует и готов жертвовать для своей души, а не для убийства, — прибавил он, невольно связывая разговор с
теми мыслями, которые так его занимали.
Он не мог согласиться с
тем, что десятки людей, в числе которых и брат его, имели право на основании
того, что им рассказали сотни приходивших в столицы краснобаев-добровольцев, говорить, что они с газетами выражают волю и мысль
народа, и такую мысль, которая выражается в мщении и убийстве.
Он не мог согласиться с этим, потому что и не видел выражения этих мыслей в
народе, в среде которого он жил, и не находил этих мыслей в себе (а он не мог себя ничем другим считать, как одним из людей, составляющих русский
народ), а главное потому, что он вместе с
народом не знал, не мог знать
того, в чем состоит общее благо, но твердо знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении
того закона добра, который открыт каждому человеку, и потому не мог желать войны и проповедывать для каких бы
то ни было общих целей.